Рецензируемое стихотворение находится здесь:

 

«Самый лучший способ писать стихи – это позволять словам становиться туда, куда им хочется» (Винни-Пух). Это изречение стало эпиграфом к разделу «Литературоведение» в книге «Заходерзости» с детства любимого мною Бориса Заходера, и им же смело можно начать разговор о стихотворении Gabbi «Вакансии». Действительно, метод создания таких стихов очевиден: «зацепившись» за мимолетный ли образ, случайное ли слово, автор приступает к «медитации», постепенно выстраивая некий ассоциативный (аллитеративный?) ряд. Строчки рождаются сами, почти без участия поэта, следуя какой-то своей внутренней логике. Вакансии... почему, собственно, вакансии? Осмелюсь предположить, что корни этого образа – в подсознании, в некогда застрявшем в памяти пастернаковском:

 

Напрасно в дни великого совета,

Где высшей страсти отданы места,

Оставлена вакансия поэта:

Она опасна, если не пуста.

 

Оттолкнувшись от первого слова, автор отправляет свое произведение в плаванье по безбрежному океану образов, даже не пытаясь как-то влиять на курс корабля – он просто записывает, что получается. Получается, говоря современным сленгом, прикольно. Кстати, оттолкнувшись от слова «прикольно» (взамен первоначального «вакантно»), я получила вот такой результат стихотворческого эксперимента:

 

«Прикольно. За калиткой – колокольня. Звонят к обедне. Смыслом обеднев, уже строка не горнею, а дольней становится; высокопарный гнев закончился презрительной усмешкой и праздным шевелением ушей... мысль истощилась – стало быть, ушей её наряд! Вычеркивай, не мешкай, выбрасывай напрасные слова! они излишни! да и мысль – мертва...»

 

Кажется, автор немного стесняется того факта, что подобные медитации всегда изобилуют длиннотами, яркие образы проблескивают в них, как редкие слюдяные искорки в граните невской набережной, потому и вытягивает он стихотворение в одну строку (не будь этой маленькой хитрости – и редкая птица не то что долетела бы до середины, а даже и собралась бы в этот полет! Одиннадцать четверостиший – не всякий читатель решится приступить к чтению такого монументального произведения...) А при такой форме подачи – читатель все-таки пробегает глазами хотя бы первую строку, потом - вторую, а потом уже следует за музыкой стиха, как за знаменитой дудочкой крысолова, и легко прощает автору даже не совсем грамотный оборот «незримого порою самым близким» (незримый – это невидимый в принципе, а не для кого-то конкретного, не говоря уж о том, что если уж «близким» (кому?) – то не «невидимый», а «не видный»). В общем, к середине стихотворения можно уже вплетать в его ткань любую банальность – сойдет! Например, вот таким образом:

 

«Банально... по шкале десятибалльной штормит на девять... робок и несмел, стесняюсь попросить на опохмел у барышни изящно-инфернальной, взамен чего втройне усугубив водою из-под крана (привкус меди... банальность рифмы: меди-буки-веди... банальной жизни пошленький мотив...) Стихи – сто двадцать восемь строк длиной – ничем не блещут, даже новизной...»

 

Впрочем, если есть у человека за душой что-то сверх ремесла, то такой ассоциативный ряд, начавшись со случайного нанизывания строк, непременно выведет его к серьезному разговору о поблемах, лежащих в каком-то потаенном уголке подсознания. Кажется, так и случилось. И вот тут автор – чисто интуитивно – переходит на традиционное написани стихотворной строфы:

 

Всё меньше средств для оправданья цели.

Всё меньше жизни. И всё больше тем.

 

Да, это уже – не просто «медитация в заданном размере», это уже, кажется, серьезно... и произнести небрежное: «ну, мура, я так тоже могу – километрами, хоть отсюда и до Москвы» лично у меня язык не поворачивается... Потому что кроме «как сказано» (ну да, красиво сказано – и что с того?) есть еще в этом стихотворении и «что сказано». Поверьте моему читательскому опыту – далеко не во всех (более чем профессиональных!) стихах это самое «что» присутствует. Здесь оно есть.