Тяжел, как наковальня, и точно флюгер переменчив был месяц июль для весеннего, веснушчатого, Витьки и его осени – прекрасной Альбины. Июль кисти и молотка был по-итальянски жарок, и речь не о двадцати двух в тени, однако молодые сдюжили. Скрипя зубами, толкали, волокли адскую машину ремонта.

Суммы, отложенные на еврореставрацию апартаментов – будущего фамильного дома, тихой, окнами на юг, двухкомнатки, доставшейся Витьке от почившей тетушки, – финансы оперативно впитались медовыми высотами седьмого неба. Оттого и пришлось молодоженам заново взлететь к небесам, отнюдь не седьмым, – с белилами, опереться о стену, уже не в приступе любовной лихорадки, – с рулоном обоев, припасть к земле, но не срывая друг с друга бренные одежды, – с рулетом-линолеумом. Картины будущего земного рая подкрашивали тяготы рутины, и когда, измученные работой, откуда-то находили второе дыхание для кособокого диванчика, то после, насмотревшись друг другу в глаза, невольно блуждали взглядами окрест. И неизменно упираясь в несовершенство, молодожены грезили о вожделенном семейном уюте: о детской, с такими-то зайчиками на стенах и такой-то кроваткой для потенциальной дочурки, которую назовут Светланкой, или сынишки-Саньки, о кухне, выдержанной в таких-то тонах, о гостиной, куда не зазорно пригласить гостей, о шкафе-купе, о стенке, где уместятся все вещи, раскиданные сейчас повсюду, в краске, в побелке, в грязи, о чучеле белой птицы Фени, которое нужно повесить вон там, ни сантиметром в сторону.

– Да, красота – страшная сила! – вздыхал Витька. – И требует страшных усилий по ее наведению! Оттого и страшное это дело – ремонт! – И, не желая предстать нытиком, многозначительно замолкал, предоставляя супруге самой додумать тридцать три мысли – о кровных, брошенных в затею, о непредвиденных расходах, этой бездонной бочке, о массовом расстреле нервных клеток у Витьки, о его постоянном стрессе... Витька как мужчина искренне полагал, что именно он бурлаком тянет баржу ремонта, жена же – праздная пассажирка.

Альбине, однако, приходилось несладко. Отошло полотно обоев – жена виновата: плохо растирала материал; на потолке потемненьице – Альбина недоглядела, и на что глаза дадены; муж с табуретки упал – и тут на супругу поклеп! (Оговориться, табуретку она поставила действительно на скользкое от пролитого клея.) Так или иначе, начиналась перепалка. До рукоприкладства не доходило, спасались бегством. То Альбина, разъяренная львица, убегала, кинув барахлишко в чемодан, то Витька, взбешенный лев, исчезал гол как сокол. После мирились – Витька, захмелевший от семейного потрясения, обнаруживался под столом у приятеля, Альбина, заплаканная от горя-горюшка, – под юбкой у мамы; несли чемоданы или Витьку в шалашный рай, протрезвев от горячки говорили чувственные слова, миловались на кособоком диванчике, окруженные запахами олифы и краски, шпателями, цементом, плиткой, клялись не расстраивать друг друга. На следующий день пухленькая Альбина задевала плечом покрашенный стояк или высокий Витька прибивал зеркало на высоте, недоступной взору жены, и хрупкий мир оборачивался доброй ссорой. Красота – страшная сила, думали молодожены, отдав должное взаимным претензиям, угрозам и им сопутствующему, надо потерпеть. По неведомой причине пресловутая, давно ожидаемая краса не желала торжествовать над разрухой – квартира имела разобранный, унылый вид, вызывая в памяти заупокойные картины позднесоветских строек – многолетних, замороженных, покинутых, растащенных.

– Где же она есть-то, красота? – вопрошала Альбина, озираясь.

– Ты моя красота!

– А ты – моя! – расцветала и Альбина, после чего кособокий диванчик в который раз прикладывал все свои силенки, дабы устоять на ветхих ножках.

Само собой, не обходилось без сторонних советов. Витька до крови прикусывал губу, чтобы не кинуться на тещу, подруженек и иже с ними, не наговорить резких, справедливых слов, за которые потом придется извиняться, лицемеря. Когда наваливалась сторона мужа, Альбина сжимала кулачки и шумно дышала, что, однако, не успокаивало бешеные ритмы ее оскорбленного сердца. Иногда случались и сюрпризы – Витька поддерживал тещу, Альбина – друзей мужа. Оказывается, белить потолки – моветон, патология; минимум – плитка, как идеал – навесные. Деревянные плинтуса! – архаизм, уезд Нижние Скважины, что вы, господа хорошие?! А эти ужасные шкафчики – ужели можно так захламлять коридор? Где изящество, где вкус?.. После ухода советчиков воспламененная азартом половина затевала перемены, другая, пылая гневом, противилась нелепым благоглупостям. Как сухая лучина вспыхивала ссора, оборачивающаяся чемоданом и зельем, раскаяньем и диванчиком.

По-зимнему тяжелый июль закончился, первого августа голубая чашка разбилась окончательно – а виной тому был ничтожный гвоздик для чучела птицы Фени, вбитый, по словам Альбины, не там. Третьего и восьмого августа Витька пытался склеить отношения, закособочить, но повлиять на жену не смог.

Оставшись наедине с ремонтом, Витька опустил руки, запил, задурил, вследствие чего был выгнан с работы. Он начал приводить в квартиру случайных людей – и хозяин и гости вливали в себя зелье и скрипели диваном посреди белил, шпателей, штапиков и страшной силы забвения, этой духовной разрухи.

Как-то Витька, усталый, поникший, как осень в последней стадии, в потемках прихожей обо что-то споткнулся. То было чучело птицы Фени, которое Альбина во время фатальной ссоры вырвала со злополучного гвоздика и швырнула в мужа.

Потрепанная Феня, с оторванным крылом, грустно взирала на Витьку. Витька вгляделся в Феню. Они долго смотрели в стеклянные глаза друг друга, после чего Витька заштопал птице крыло, перебил гвоздик чуть в сторону и водрузил на него белую птицу Феню, во взгляде которой, как показалось Витьке, засквозило одобрение. «Так-то лучше!» – подумал он и огляделся. Работы был непочатый край.

В голове стреляло, но Витька превозмог боль и до вечера красил окно и батарею. На другой день проделал то же самое на кухне. Затем подклеил отошедшие полотна обоев, прошелся обойным бардюром, вымерял пол, чтобы стелить линолеум.

Он старался думать исключительно о том, чем занимался в настоящий момент. Однако от сердца не сбежишь – и Альбина, и красота их чувства, и очарование безумств, их ласковые слова, нежные прозвища, любовные секреты, – все это полонило сердце, захлестывало его. И в такие минуты Витька твердо верил, что его красавица-жена вернется, образумившись, как образумился, воскрешенный работой, Витька. Альбина вернется, пусть не сейчас – весной, но вернется, ведь она любит Витьку, любит их квартиру, даже этот ремонт любит. А любовь, как известно, страшная сила.