- Успокойся, тут такие блики…

(Эпиграф)

 

- …жрецы бросали их в естественно образовавшиеся колодцы. Те немногие, кто возвращался обратно, считались людьми, которые были на той стороне жизни, и…

- Доктор, Больной Номер Шесть исчез! – взволнованно сообщила медсестра, без стука ворвавшись в кабинет.

- … с которыми говорили боги.

- Куда исчез? – выключил диктофон Доктор.

- Мы обыскали все, но его нигде нет. – Она виновато посмотрела на Доктора, словно сама была причиной исчезновения.

- Ну-ну… А в подвале под кроватями смотрели?

- Два с половиной раза. И даже еще раз с фонариком.

- Дела… И что же теперь будем делать? – задевает рукой сложенный из спичек с зелеными головками колодец, и тот живописно рассыпается. Сильно злится, но только ради того, чтобы было видно, как сдерживается злость.

- Долго строили? – понимающе спрашивает медсестра.

- Часа полтора, – успокаивается – Ну что… Придется оформить как смерть. Вот и займитесь этим. Принесете документы на подпись через полчаса. Пусть будет слабое сердце. Идите.

 

 

- Да, кстати, Хелен, вы знаете, что к нам переводят нового больного?

- Седьмой? – медсестра посмотрела на доктора своими большими пластмассовыми глазами.

- Ну, вероятно. Особенно, если учесть то, что Больной Номер Шесть недавно так трагично скончался.

- Ой, и не говорите… Так когда он прибудет?

- Сегодня вечером. Распорядитесь подготовить для него камеру.

- Я так и сделаю, а что у него?..

- Я не знаю. Мне сказали, что для выяснения всех причин и симптомов необходимо длительное и внимательное наблюдение, а это можно осуществить только в нашей клинике. Другими словами, они сами толком ничего не знают, – уверенно и горделиво закончил свою речь Доктор.

- Вы совершенно правы. Могу я уйти сегодня раньше, а то я очень устала?

- Да, конечно. Как только приведете в порядок камеру.

- Я прослежу за этим. Спасибо, Доктор…

- Ну, идите, уже, идите…

 

 

- Доктор, она мне сказала, что я не умею чувствовать. Она мне сказала, что я буквально ко всему подхожу! Она права, Доктор! Я не хочу так, Доктор! Сделайте что-нибудь, Доктор!

- Больной Номер Семь, успокойтесь. Если вы успокоитесь, я дам вам конфету.

- Конфету? Мне? Хорошо, я успокоюсь… но ведь я не смогу ее чувствовать! Посмотрите, как трясутся мои руки, Доктор, они не могут чувствовать… Вы видите мое сердце? Оно не понимает, почему? Оно никогда не считало себя ущербным, оно всегда говорило мне о том, что оно болит. Оно слизывало горечь со скатерти и убегало назад, как таракан. Такой маленький, красненький.

- Рыженький.

- Она говорит, что тоже красится в рыжий цвет. И еще, ее мокрые волосы текут. Мне страшно, Доктор. Она сказала, что те, кто знают - они не боятся, но я воспринимаю все буквально, и они стекают с каплями по лицу и липнут! А дождь капал и не начинался, и я совсем не хочу видеть ее текущие волосы, даже если бы знал и не понимал. Неужели, если их чувствовать, то они не страшные, Доктор? Хотя, они даже не шевелятся. Они такие неоднозначные…

- Кто?

- Она тоже неоднозначная. Честно-честно. Новый день она любит что-то новое… И мне жалко их, Доктор. Почему те, кто был вчера, не достойны того, чтобы о них вспоминали сегодня с любовью? Она скажет, что я ничего не понимаю, и она будет права. Я знаю, что они ей нравились вчера, отвратительны сегодня и желанны завтра. И она пьет их и ест без угрызений… А я не чувствую… Я спокоен, Доктор, не нужно никого звать, я спокоен… Я просто не могу поверить, что она права. Я же могу чувствовать! Холод, дрожь, боль, усталость… Я устал, Доктор. Можно я пойду спать, и все расскажу вам завтра? Мне еще должны снится сны, а завтра нужно просыпаться, у меня много дел и ее неоднозначность… Я не могу почувствовать ее, Доктор. А то, что у нее руки всегда холодные, так это легко чувствовать, потому что это буквально… Она об этом и говорила, она была права, а я хочу спать… Что вы мне вкололи, Доктор?...

 

 

Я сплю.

Если бы я посмотрел на себя со стороны, я бы улыбнулся. Мне не очень нравится то, как отражается мое лицо и тело, но в белых, разбросанных по новой постели простынях и конечностях, в свете лампы дневного света, горящей ночью, и оттого названной луной, в полуоткрытом в блаженном выражении рте, я забываю то, что хотел сказать в начале и потому обрываю свои мысли, переключаясь на то, что кажется мне более важным в данный момент.

И еще я сплю.

Если бы я посмотрел на себя со стороны, я бы, наверное, улыбнулся. Эта мысль кажется мне знакомой, и поэтому мне думается, что я часто улыбаюсь. Я вспоминаю, как говорил кому-то, что если он хочет, пусть смоет плевком улыбку с моего нарисованного лица…

Но я сплю.

Мне снится, как мы гуляем под фонарями площади, вырывающими у темноты клочки скамеек и часто незнакомых людей. Мы гуляем ночью, и те камни, наступая на которые я всегда был уверен в их реальности и естественности, превращались в сплошное озеро черной, жидкой, но густой и вязкой воды. Иногда по грудь, иногда по шею, мы плыли в этом озере от фонаря к фонарю, и я, оборачиваясь, озираясь, осматриваясь, часто-часто показывал тебе на быстро расцветающие, существующие только в моем сне кувшинки. Ты хлопала в ладоши и нежно пищала, выражая радость и улыбку. Я тоже был восхищен, но я водил тебя по этому озеру, а значит, должен был быть пренебрежительно невозмутимым, словно его хозяин.

Сон закончился, а я еще спал.

 

Не мешайте мне спать.

 

 

Доктор никак не мог заснуть. Ему казалось, что на него все время кто-то смотрит.

Доктор ворочался. Накрывался одеялом – и ему было слишком душно. Без одеяла было слишком холодно.

Занавески таинственно колыхнулись.

Так проходила ночь.

 

 

- Итак, Больной Номер Семь, давайте начнем все с начала. Что вас тревожит?

- (Мелко и часто киваю) У меня в носу щекотно. Это все козявки, Доктор.

- А еще?

- (Что ж еще-то?) Стул неудобный…

- (Улыбается) Нет, я имею в виду ту, о которой вы рассказывали в прошлый раз…

- Мара? Она хорошая. Можно мне конфету?

- Возьмите, конечно.

- (Я выбираю конфету. Они шуршат: ш-ш-ш-ш…) Она любит яблоки. Каждое утро она стоит у окна и срывает яблоко. Когда за окном кончились яблоки, она сказала, что у нее от яблок болит живот. Вы понимаете, что я имею в виду, Доктор?

- Больной, не нужно на меня так подозрительно смотреть. Конечно же, я понимаю. Расскажите мне еще что-нибудь о ней.

- (Надоел…) Почему вы так себя ведете, Доктор? Вы не умеете задавать вопросы? (А действительно!) Как с вами можно разговаривать, когда вы плюетесь короткими и глупыми вопросиками? Вам до нее очень далеко, Доктор. (Да кто он вообще такой?) Прощайте, Доктор. Я удаляюсь в свои апартаменты!

(Беру вазу с конфетами и демонстративно ухожу. Дверью не хлопаю – конфеты рассыплю).

 

 

Доктор сидел, откинувшись в кресле, и снова пересматривал старую запись, оставшуюся после Пятого Больного.

Черно-белая, наполненная помехами пленка изображала лежащего на мягком полу человека, смотрящего на мягкий потолок и не обращающего внимания на такие же мягкие стены. Поролоновый мир.

Старый динамик доносил искаженный голос:

«Я напрасно смотрю в небо. Мое небо ограничено облаками.

Иногда за ними бывают звезды. Но их всегда больше одной.

Мои желания несбыточны.

Под небом есть я и птицы. У меня есть ненависть и тело.

Бывают ночи, когда я хочу черные крылья. Я знаю, что ими можно порвать облака.

А когда я буду высоко, я буду гасить звезды. Одну за другой. Пока не останется единственная.

Иначе мне нет смысла мечтать.

Когда последняя звезда потухнет сама, снова настанет ночь. Я так хотел…

Я ненавижу день. Днем все будут видеть мои черные крылья, и я не смогу выжить.

Я ненавижу всех и день. Полдень.

В это время меня страшит полночь.

А в полночь я люблю этот мир.

Но, я знаю, что нужно платить.

И если за крылья когда-нибудь будет заплачено, то за их исключительный цвет – никогда.

Иду дальше…»

Больной был недвижим – лишь изредка шевелились пальцы на руках.

И, конечно же, под пижамой не было видно черных крыльев.

 

Снова кто-то смотрит. Доктор замер – стало амбивалентно холодно и душно.

Обернулся – застыл. Больной Номер Шесть стоял за спиной с бесполезным выражением лица.

- Зачем вы меня убили, Доктор? – спросил он, не в такт звукам разжимая губы.

- Я-а? – это был самый логичный вопрос, потому что по звучанию лучше всего подходил для данной ситуации.

Шестой шевельнулся вдоль стола, а после – комнаты. Так он ходил, и это движение подгоняло рождающийся монолог:

- Я сегодня играл в рану. И знаете, что? Я затягиваюсь. Действительно, посмотрите на меня. Вы видите, все сворачивается. Это раньше я кровоточил, а теперь я понял, что это не только безумно, но и бесполезно.

- Безумно? – голова поворачивается влево и вправо очень медленно. Замедленно.

- Да, безумно глупо. Намного логичней дать им шанс успокоиться, расслабиться… Потому что когда вы рождаетесь, все сразу начинают кричать и плакать от боли, пытаются вас задушить и связать. А вы вырываетесь, вы хотите кровоточить вволю. Вы хотите течь.

- Течь? – дрожь – это частые, идущие волной мелкие сокращения мышц.

- Да. Но это также глупо. Я же вам говорю, что я затягиваюсь. Зачем тратить ненужные силы, когда тебя все равно пытаются постоянно уничтожить? Это напрасно. Спрячьтесь! Вы будете маленькой гематомой, кровоточа вовнутрь. Невидимо, размеренно, не спеша… Вы ласково воспитаете гной, по образу своему и подобию, и будете растекаться по их сконфуженным телам, заражая, и в конечном итоге – убивая…

- Нет! Вы же исчезли! Что мне еще оставалось делать? – последнее слово - почти последний шанс.

- Но почему сердце? Вы не могли написать, что я умер от счастья, а, Доктор? Или от любви? Не-ет, у меня должно было лопнуть сердце… Вы животное, Доктор. Картонное плоское животное, выпиленное лобзиком и порванное нами и жизнью…

- Прием окончен… - он и сам не понял, зачем он это сказал. Условный рефлекс, наверное.

- Хорошо, Доктор. Еще как-нибудь поиграем вместе…

Больной Номер Шесть Исчез. На часах было 20 часов 7 минут.

Часы отставали.

 

 

- Больной Номер Семь?

- Да, а ты кто?

- А я Шестой. Будем знакомы, - он улыбнулся и протянул руку.

- Очень приятно, - пожимаю, - а как ты попал в мою комнату?

- Решил в гости зайти. Ну, и предупредить заодно.

- В смысле? – я заинтересовался.

- Доктор. Он опасен. Не верь ему, - смотрит в глаза.

- Почему? По-моему он глуп.

- Конечно, глуп. В этом и проблема. Недавно Третий забрал меня отсюда…

- Какой третий? – я ничего не понял.

- Больной Номер Три – Василий Доминикович. Так его зовут, вроде… (Киваю) Так вот, я тогда играл во что-то большее, чем я есть на самом деле. Я поднял воротник и чувствовал ветер. Я не расскажу ничего больше, чтобы с этим не расставаться. Но я понял сейчас, что в чем-то ошибся: вряд ли это можно было назвать игрой… А потом у меня лопнуло сердце. (Мой удивленный вопросительный взгляд). Потому что этот Доктор подписал справку о моей смерти. Это Третий может гулять где ему захочется, а я принадлежу этому месту. Вот и пришлось вернуться.

- Так это у тебя сейчас сердце лопнувшее?

Грустно кивает.

- Да-а… Не повезло тебе, - сочувствую.

- Пойду я уже. Было приятно поболтать, - снова жмет руку.

- Ты заходи, как-нибудь. Я тебя конфетами угощу.

 

- Мары больше нет, Доктор.

- Замечательно! Вы идете на поправку!

- (И чему он радуется? Беру конфету.) Она говорила, что никого не сможет любить. Но она говорила это не мне, и я понимал, что это – красивые слова вместо банального «Нет», но я ей поверил. Она всегда была для меня чем-то вроде сердца, пронзенного готической болью. А теперь ее нет. Извините, Доктор, но у меня нет настроения разговаривать сейчас. Может быть, в другой раз.

- Хорошо, Седьмой. Можно вам задать вопрос, перед тем, как вы уйдете?

- Угу.

- Почему вы никогда не едите конфеты, которые берете?

- Я не люблю конфеты. Мара тоже не любила сладкое. Кроме этих конфет на палочке. Кстати, как и Киналь.

- Киналь?

- Да, это на языке майя означает «солнечный ребенок» или «ребенок солнца» - я точно не помню. Надо будет у нее уточнить.

- А кто она?

- Киналь? Раньше ее звали Мара. Но Мары больше нет. Это было не ею придуманное имя, и она теперь обижается, когда ее так называют. Теперь она – Киналь. До свиданья, Доктор.

- До свиданья, Седьмой.

 

 

- Хорошо, что ты снова зашел ко мне, Шестой. Мне Киналь рассказывала, как только что мимо нее прошла большая собака – низко опустив голову, а за ней тащилась длинная цепь, издавая такой звук… ей как-то душно стало. И лицо – человеческое.

- В этом декоративно-картонном мире все может быть. Я, например, сегодня играл в маяк. Я светил в темноте на утрированные лица, и их мимика раздраженно менялась. Но я думал не о них, а о том, что там, во тьме, на всех парусах летают корабли, которые ждут моих лучей. Вот так.

- Это очень красивая игра, – представил себе я.

- Да, только никто так и не приплыл. Глупо играть в бесполезный маяк, не находишь? Лучше расскажи мне о Киналь.

- Что рассказать?

- Что хочешь, - сказал он и сел на пол.

- И ты туда же! Я когда-то с ней говорил о том, что самый трудный вопрос – это просьба рассказать что-нибудь. Я не умею так. Ты должен спросить меня.

- Я не знаю, о чем тебя спросить.

- Есть такая игра в вопрос-ответ. Тебе задают вопрос, а потом ты должен на него правдиво ответить. Правда – это то, во что ты веришь в данный момент. После ответа ты задаешь вопрос. И так до тех пор, пока кто-то не перестанет отвечать.

- И к чему ты это?

- А к тому, что по вопросу человека понять намного проще, чем по ответу. Так мне Киналь сказала. Но у меня и раньше было осознание этого. Потому что, спрашивая, человек открывает свое самое уязвимое место – он показывает, что для него важно, интересно, что он хочет о тебе узнать. Тут очень легко разобрать человека на мотивы, цели, желания… А значит полностью понять его. Тот, кто спрашивает, на самом деле более откровенен. Итак?

- Итак, что сейчас приходит в голову, когда я называю ее имя?

- Я благодарен ей. Я помню, как по пути на кладбище я положил ей руку на плечо и закрыл глаза. Точно так же она вела меня по механизмам ловушек человеческих взаимоотношений… Ловушек, из которых я уже выбрался, но раны, от которых еще болели. Я был потрясен тем, как она изменилась, разговаривая с тем, кто звонил, чтобы сказать ей пару милых слов перед сном. Я услышал, как она собственными руками расставляет один из таких капканов, полных флирта и заурядности. Это не сочеталось с той, которую я знал раньше. Я тихо злился, когда услышал ее слова о другом человеке, который безуспешно в нее влюблен: «У меня есть человек, который меня любит». У меня есть! Как сувенир! И я тогда захотел никого не любить, чтобы никто не смог поставить меня на полочку безделушкой, которую можно показать подругам. И я был бесконечно благодарен, когда, рассказывая о себе, она сама, не зная того, открыла мне все мои ошибки и вопросы, ответы на которые были мною неосознанны и мне не ведомы. И после этих слов, я смог винить себя во всем, происшедшем со мной, и это сделало мое прошлое опытом, а не зверем, от которого нужно убегать и оправдываться. А у кладбища мы увидели, что у нас по две тени. Одна тень звала нас домой, а вторая оставалась на территории мертвых. А сейчас я хочу спать. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи, - Шестой поднялся и растворился.

 

- Она – красивое непостоянство, Доктор. И мне кажется, что я знаю ее всего один день. Каждый день – один день. Конечно, у меня остаются воспоминания о ярких мгновениях: когда мы сидели под зонтами и безоблачным небом, стояли в толпе под фиолетово-черную музыку, видели смерть в черно-белых шортах, фонарь с выпадающим глазом (или повешенную лампочку), нарисованную на асфальте зловещую рыбку и кошку, и я уже не помню... А вместо рыбки, которую она боится также, как я кладбища, ей часто снился аквариум со змеями, жабами и прочими гадами. А еще над нами летают мошки, когда мы гуляем. И она машет руками, а я спокоен. Как чувствуют себя мошки – я не знаю. Я даже не знаю, что чувствую я. Мы пришли к выводу, что наша правда меняется каждый день, потому что мы смелы в том, чтобы пересматривать свою жизнь и мысли. И нам необходимо непосроедственно и цепко следовать за ложью, чтобы нас никто не смог в ней уличить... И я успокаивал ее, говоря, что не влюблен в нее. Влюбленность – это внезапно нахлынувшее чувство, которое длится неделю-две. И я говорил правду. Вы же помните, что такое правда, Доктор? Доктор, я же знаю, что вы меня видите сейчас, вы слышите меня сейчас... У вас есть камеры и микрофоны, и вы наблюдаете за мной здесь, в моей комнате... Но мне все равно, вы не увидите ничего нового в этих стенах. Вы не увидите ее. Она – ребенок солнца, а ваше солце – только софит, подвешенный под потолком. Так мне сказал Шестой, а ему я верю больше, чем вам. Отстаньте от меня, Доктор...

 

 

- Знаете, я сегодня играл в судьбу. Когда я рисовал человека в стеклянном цилиндре, по бумаге полз маленький – я даже не мог толком его рассмотреть - бежевый жучок. Я нарисовал перед ним линию, и он пошел в другую сторону, уткнувшись в нее. Тогда, рисуя преграды, я направлял его путь. Потом я замкнул линию. Жучек долго ползал по сторонам, но все же перешагнул границу и пополз дальше. Я придумал начертить дорогу – из двух параллельных кривых. Но он не хотел идти туда, куда хотел я. Тогда я короткими глубокими отрезками перекрыл путь назад. Но жук все равно шел туда, куда хотел он. Это было плохо. А потом он остановился, и это было еще хуже. Я решил его поторопить и ткнул рядом ручкой. Еще ближе. Я подумал, что вот так я его и убью, когда он остановится и мне скучно станет на него смотреть. Так и случилось, Доктор…

- Зачем вы пришли ко мне, Шестой?

- А зачем к вам каждый день приходит ваш новый пациент? Кстати, что вы о нем скажите? – сел в кресло.

- Я пока еще не могу сказать ничего конкретного…

- Бросьте! Мы же свои люди… Или вы меня боитесь?

- Да нет…

- Так да, или нет? – улыбнулся.

- Не морочьте мне голову! Что вам нужно?

- Я хочу просто поговорить… Ну ладно, я как-нибудь еще к вам позже загляну. Не скучайте!

 

- Хелен, зайдите ко мне, - говорит по устройству внутренней связи.

- Сейчас буду, Доктор.

Медсестра вошла в комнату, и на всякий случай закрыла за собой дверь.

- Что случилось? – спросила.

- Меня преследует призрак Шестого. Скажи, там документы можно исправить?

- Документы недавно исчезли, я не хотела вас беспокоить по этому поводу, но раз уж вы спросили... – замялась и потупила глаза.

- Как исчезли? Вы вообще понимаете, что это значит? – снова зацепил колодец из спичек, но никто не обратил на это внимание.

- Со всей ответственностью занимаемого мною положения осмелюсь заявить – нет!

- Да и я, если честно... Он скоро приедет? – откинулся на спинку кресла.

- Я понятия не имею. Первый говорил, что он будет месяц заменять, так что у нас еще три недели свободы. – смотрит куда-то вверх.

- Это хорошо. Он, там, часом не окочурится от твоих уколов? Мне еще один призрак совсем не нужен. И так уже нервы сдают... – заметил распавшийся колодец.

- Все нормально, он спит, система жизнеобеспечения работает исправно, – бодро и уверенно ответила.

- Хорошо, хоть что-то радует. Ну все, идите, – раскидал спички по столу.

- С вашего позволения, - улыбнулась, обернувшись у двери.

 

 

Я проснулся.

- Шестой! – позвал я.

- Шестой! – позвал громче.

- Ше...

- Ну что? Что так орать? Ты мне все дело чуть не испорил! – явился и тут же раскричался.

- Мне не спится. А поговорить не с кем.

- А Киналь?

- Так два часа ночи! Спит она, наверное...

- Ну да, а я не сплю! Спасибочки... – обиделся.

- Я подумал, что ты – призрак. А у вас ночью только активность и обостряется, – оправдываюсь.

- Ну, да. Где вычитал? Дашь мне тоже почитать? Ладно, не страшно. Так чего ты хотел?

- Ну, собственно, ничего не хотел. Так, кое-какие мысли появились, а ты своим криком всю атмосферу спугнул. Теперь уже все. Не важно...

- Да ладно тебе, а вы с Киналь часто видитесь?

- По разному. Кстати, мы очень похожи. У меня даже когда-то появилась мысль, что если бы я родился девочкой, то был бы ею.

- Сразу видно – сам придумал. Мудрости у тебя – непересказать!

- Сам ты это слово. И вообще, ты сюда меня шутить пришел?

- А я откуда знаю? Я, между прочим, не сам сюда пришел. Звал меня тут кое-то...

- Да, извини. Я еще ей говорил, что мы с ней одной крови. Не в смысле – родственники, а в смысле – одинаковые звери. Один вид, что ли? Ну, что-то в этом духе. Еще нам обоим нравится повторять, что у Киналь здравого смысла на двоих. А у меня его вообще нет.

- Я заметил!

- Не перебивай. Знаешь, как тяжело иногда снова собираться с мыслями? Я теперь не помню о чем я говорил.

- О Киналь.

- Я начал замечать ее кольца на руках. Она говорит, что носит их уже два года, но увидел я их только сегодня. Наверное, потому что два года назад мне не хотелось взять ее за руку. А еще мне нравится дарить ей маленькие букеты цветов. Я знаю не так много людей, которым приятно делать подарки. Особенно цветы. И если бы не было ее рядом, то смысла в букете не было бы. И это важно... И еще у нее только одна серьга в виде улыбающегося солнышка – в левом ухе... И еще...

- Я хоть и призрак, но не железный. К тому же есть еще один вопрос, который к завтрашнему дню мне хотелось бы решить. Так что ложись спать. Утро вечера мудреней.

- Угу... – я не заметил, как он исчез, то ли потому что это было слишком быстро, то ли потому что я уже спал.

 

- Доброе утро! Вставай! – будит меня Шестой.

- С ума сойти!.. – начинаю возмущаться.

- Кто бы говорил! - перебивает.

- …Ну, зачем в такую рань будить, а? Что-то случилось? – зеваю.

- Слушай! Я сегодня играл в зрителя. Я просто шел и смотрел, ни во что не вмешиваясь. Я не хотел вмешиваться. Мимо меня проходили люди, но они только шли. Они были не интересны мне, как зрителю, и поэтому проходили мимо. Еще мне хотелось, чтобы что-нибудь случилось. Что-то паршивое. Чтобы кого-то сбила машина, или кто-то кого-то убил. Чтобы были крики и кровь. И можно без хлеба. И тогда все это впечатлило бы меня на недолгий период всей моей жизни. Это вывело бы меня из ступора, и я бы почувствовал животный ужас смерти, осознавая, что и это могло случиться со мной.

Но они просто проходили мимо, и никто не умер. Может быть, все даже оставались живыми. Наверное, это хорошо…

- Конечно, хорошо. Только смысла твоей игры я так и не понял. Как это соотносится с текущими событиями?

- Не знаю. Но игра мне понравилась. В общем, когда ты будешь на приеме у Доктора, я вам немного помешаю. Мне кое-что сообщить нужно будет. А сейчас – все. До вечера!

И исчез.

(Ох, уж эти призраки!)

 

 

Время приема пациентов. То есть меня.

- Вы меня вызывали, Доктор? – спросила вошедшая в кабинет медсестра.

- Нет, Хелен, я даже и не думал об этом…

- А я думал! – раздался внезапный для всех голос.

- А-а, Шестой… Что вы себе позволяете? Вы же срываете график работы лечебного учреждения.

- Тю, призрак я или не призрак? Нечего было меня убивать! Так что имею полное право пошалить. К тому же нам всем есть что услышать!

- Что, например? – хищно оскалился Доктор.

- Молчите и слушайте! – указывает пальцем на Доктора, а потом плавно наводит на меня и медсестру – по кругу, - И никто не выйдет из этой комнаты до тех пор, пока я этого не разрешу.

- Это почему же? У меня молоко на плите! – возмутилась Хелен.

- Я сказал, никто не сбежит! Потому что сейчас будет Обличительное Следствие!

- Ну-ну, - сказал Доктор и откинулся на спинку своего кресла.

- Я сегодня играл в сумасшедшего. Поэтому сейчас я начну строить логическую цепочку с самого начала, - ходит кругами по комнате, - Несколько дней назад клинику покинул наш всеми любимый Доктор, уехав в отпуск и оставив себе замену. (Я подумал, что для меня это не играло никакой роли, потому что я не знал предыдущего Доктора). Но, новый Доктор был столь неосмотрителен, что потерял осторожность, и Больной Номер Два каким-то образом оглушил его, и тот потерял сознание.

- Сумасшедшая чушь и больная клевета безумного психа! Никто меня не оглушал!

- И в чем-то вы правы, но – продолжим. Больной Номер Два быстро сориентировался и выпустил Больного Номер Четыре. Эта парочка уже долго находилась в этой клинике, и у них успели наладиться кое-какие отношения. Они оформили Доктора, как Больного Номер Один, обильно кормили его а после поили снотворным. И я думаю, Седьмой, ты уже понял, что Больные Номер Два и Четыре есть ни кто иные, как известные тебе и присутствующие в данной комнате Доктор и медсестра Хелен.

- Прием окончен, - вдруг вставил Доктор.

- Ха-ха-ха! (Шестой победно смеется). Вы теперь не Доктор, Второй, так что все ваши действия не имеют надо мной власти.

- Но у вас нет доказательств. Первый спит, потому что он болен, а Второй и Четвертый выписаны. Документы – похищены.

- Это я похитил документы, - победно улыбнулся Шестой, - Кстати, в них есть очень интересная история болезни Больного Номер Два. Там сказано, что Второй имеет нездоровую склонность к тому, чтобы изображать из себя врачей разных специальностей. Нам еще повезло, что он был нашим психотерапевтом, а не патологоанатомом, или того хуже – проктологом.

- Вы похитили документы, чтобы я ничего не смог исправить в справке о вашей смерти и таким образом вы жили вечно! Все остальное вы наврали!

- Ну что ж, не хотелось бы травмировать вашу и без того концептуальную психику, но вот – мой последний аргумент. Смотрите!

 

С этими словами Шестой достал из кармана зеркальце. Я заглянул в него и увидел, что все, что там отражается было похоже на декорации бездарного спектакля. Доктор, Хелен, Шестой были всего-навсего выпиленными из фанеры плоскими разукрашенными манекенами. На некоторых предметах мне удалось увидеть инвентаризационный номер, словно вычурно написанный по неизвестной причине на самом видном месте, а пейзаж за окном, на которое я только сейчас, почему-то, обратил внимание, был нарисован ядовито-яркими красками, и местами потек и потрескался...

Я вспомнил, как Киналь говорила, что именно так и должен выглядеть мой мир. Слишком яркий для того, чтобы быть естественным... Отрицающий все, что в данный момент происходит за гранью того, что я называю сценой... А нелепые персонажи за кулисами играют от скуки в нетерпние, но неумело, суетясь, шумя и толкаясь локтями...

- И что теперь? Антракт? Финал? Поклон? – спрашиваю у них у всех.

- Вообще-то, нет, - отвечает Доктор.

- Теперь – свобода, - продолжает Шестой.

- Как это? – не понимаю.

- У нас нет теперь Доктора. А значит, мы свободны – нужно просто почувствовать это, - поясняет Шестой.

- Если у больного нет Доктора, то это уже не больной, а здоровый, - поясняет Доктор.

- Это так, - соглашается медсестра.

- Мы тебя вылечили, - улыбается Шестой.

Улыбаются доктор и Хелен.

- И что теперь? – растерянно спрашиваю.

Все молчат. Ждут.

Потерянно осматриваю комнату, взгляд запинается на вазе с конфетами. Встаю, беру конфету, смотрю на их застывшие, нелепые, улыбающиеся фанерные лица.

- Пойду с Киналь погуляю, - говорю, - тем более, что там, вроде, не очень холодно...

 

 

 

Вадим Гололобов aka Korvin, 2005