Ну чтож, и я представлю свою вольную фантазию, котороя не хочу, чтобы стала реальностью...

 

(Поппея)

 

 

Во мраке сладкого обмана

Что вы увидите во мне —

Наивное дитя,

Или жестокого тирана?

 

Теченья наук, религий и искусств уносят нас в мир утонченных переживаний, но животная сущность людей неумолима, она является вновь и вновь своими звериными инстинктами. Земные страсти неискоренимы, впитавшись в кровь и плоть человека. С расцветом общества они являются только все в более изощренных формах разврата.

 

В Рим с триумфом входили войска, неся на остриях своих копий великую славу победы. Ярко воссияло им Солнце с небосклона, приветствуя своими ослепительными лучами. Над городом носилась радость, воспламеняя восторгом сердца. Боги торжественно пировали на высоком Олимпе, осыпая золотой пылью победителей. Толпа ликовала, встречая бесконечные потоки пеших воинов в горящих на Солнце доспехах, тяжеловесных конников, важно восседавших на могучих лошадях, сверкающие колесницы, управляемые гордыми мужами, за которыми следом влачились плененные: женщины, дети, мужчины, старики — рабы, которые ныне будут верно служить своим новым господам.

Когда-то эти женщины цвели в прекрасных садах, лелеемые ласками своих достойных мужей, матери любовью оберегали свои ненаглядные чада, мудрые старцы были окружены уважением и почетом. Теперь разрушен их прежний мир, ныне будут они сидеть на цепях у врат, носить воду благородным матронам, умащать их благовониями, будут кровью и болью своею потешать разнузданных тварей. Рим возвысится над ними, вставая на их кости, упиваясь их кровью и умываясь их слезами... Ибо мир готов приносить народы в жертву, чтобы узреть свое неповторимое величие!

На белых мраморных ступенях храма бога войны величественно стояла Поппея, осенясь в свободно ниспадающие пурпурные хламиды. Пышная копна темных вьющихся волос вздымалась над ее головой. Ее несравненная красота плоти, воплотившая в себе идеал, невольно приковывала завистливые взгляды снующей черни. Свою красоту она старалась скрывать под непроницаемым покровом вуали — чтоб смертные томились желаньем узреть ее. Бархатистая кожа ее лица так и благоухала свежестью; ибо свое молодое здоровье она поправляла тем, что по утрам пила молоко, разбавленное кровью животных. Среди всех она явно выделялась превосходством внутренней силы своей натуры, перед которой в подобострастии расстилались льстецы, окружавшие ее, мечтая снискать милость богоподобной.

В толпе гонимых рабов Поппея внезапно заметила чернокудрого Алкея — бесстрашного война, отличавшегося храбростью и смелостью, воспитанного тяжкой ответственностью и прославленного военными событиями. Вдобавок к этому Алкей был трогательным и впечатлительным юношей с воспламеняющимся, но твердым сердцем и с трагической душой поэта. Загорелась желаньем Поппея взглянуть в его глаза, - в глаза, привыкшие смотреть в лицо смерти. Размеренным движением руки она дала знак пригнать его к ней. Его подвели. Открыто и приветливо поднял он свою голову навстречу Поппеи.

— Пади к моим ногам, раб! — с насмешкой воскликнула она, прямо смотря в его невозмутимые глаза и ослепляя его своим божественным сияньем.

— Перед твоею красотою я склоняюсь не как раб. А между рабством и смертью я выбираю — смерть! — с дрожью в голосе ответствовал благородный Алкей.

Поппея громко рассмеялась.

— Ты мне нравишься и будешь свободен, но прежде я желаю насладиться кровью гладиаторов и хочу, чтоб ты сопровождал меня, неся мой паланкин (носилки)!

Как Алкею не была противна эта мысль, но в благодарность за милость женщины, он все же вынужден был смириться.

Наутро, искупавшись в молоке молодых ослиц, освеженная и размягченная, Поппея велела призвать к себе Алкея, чтобы он был одним из тех, кто понесет ее над собой в паланкине...

И вот она уже молча восседала в белом, вышитом золотом, шатре и то и дело поглядывала с вожделением, своими темными, подведенными сурьмой, глазами на прекрасного юношу. В ее воображении проносились развратные картины недавних утех, когда она вместе с молодыми и знатными матронами мылась в термах, заставляя совсем еще юного мальчика омывать и тереть их роскошные тела. Веселясь, госпожи ставили его на колени, страстно зажимали его голову своими сильными ногами, и он был вынужден покорно сглатывать влагу с их прекрасных лепестков. Тогда Поппея на славу поиздевалась над златокудрым юнцом. Она вспоминала, как она грациозно стояла, подобно божественной статуи, во всей своей обнаженной прелести, являя собой античный образ женского тела. Вьющиеся темные волосы, собранные назад, ниспадали по ее округлым плечам. Она играла, изображая повелительное выражение лица, которое всегда ей нравилось. Одной ногой она властно наступила мальчику на плечо, прижав его голову к мраморному полу, а он, во всем покорный воле своей госпоже, усердно желал усладить ее вожделение… Кожа Поппеи была мягкой, вкусной, покрытая капельками холодной воды, и мальчик со страстью выказывал преданность своей хозяйке, слизывая холодные капли воды с ее тела... Поппея приподняла его голову так, что она очутилась склоненной прямо между ее ног. Колени мальчика болели, впиваясь в твердый мраморный пол, но он покорно повиновался, не издавая ни звука... Поппея медленно запустила пальцы рук в его кудри, схватила волосы и приткнула его голову к себе. Мальчик ощутил у себя во рту жесткие волосы ее промежностей и жадно стал алкать их прелесть...

Эти воспоминания возбуждали Поппею, и ее чувственный, притягательный взгляд не мог не смущать Алкея, но в тоже время он наполнял его упоительным счастьем. Алкей твердо решил, что он не станет легкой добычей этой могущественной женщины, которая незаметно для него уже обуздала его твердой рукой, как малолетнего жеребца. Алкей был борцом и не любил женщин, которые добиваются его, хотя это и доставляло ему удовольствие. Он был поклонник превосходства и часто говорил: «Что невозможно превзойти, тем надлежит восхищаться!» Его влекли непреступные женщины, превосходившие его, которых стоило добиваться всеми силами, чего бы это ни стоило. Любить недоступных — было трагедией и жаждой его сердца! Но, будучи человеком тонким, легкоувлекаемым, он легко мог потерять голову, воспылать безрассудной страстью и тогда он делался рабом любимой женщины и уже не в силах был сопротивляться ее обворожительным чарам.

 

От крови цирки отдыхали, —

Давно уж боги крови ждали!

 

В школе гладиаторов Поппею торжественно встречали. Тринадцать могучих гладиаторов, с грубыми мускулистыми телами, смиренно стояли на коленях, склонив свои головы. Поппея проходила мимо них, выбирая бойцов, которые должны будут услаждать ее своей смертью. Она предстала перед ними богиней, решающей их судьбы. Подойдя к одному из гладиаторов, она властно приподняла веером его голову под подбородок и заглянула в его бездонные голубые глаза, в которых светилась молитва о жизни. Поддерживаемая веером, голова бедняги начала трястись от напряжения... Этот могучий войн, который готов был рвать мужей, трепетал перед загорелыми, стройными, как кипарис, ногами владычицы, робея, как ягненок, под ее кровожадным взглядом, - взглядом, самодовольным, которым смотрят только царицы на свои жертвы. А Поппея любила жертвы... жертвы в свою угоду. А еще больше вид их крови; он кружил ей голову. С азиатской животной страстью она любила наблюдать, как молоденьких ягнят тащили на заклание. Она сама, своей рукой прижимала их трепетные головки к плахе, а эти головки смотрели на нее непонимающими ничего глазами, но чувствовали свою близкую смерть под ее рукой и повиновались ей...

Наконец Поппея выбрала двух бойцов для собственной услады, оказавшихся по воле судьбы родными братьями. Ужас отразился на их лицах, но, повинуясь безысходности, они с силой и ненавистью скрестили свои мечи. Завязался страшный бой. Грязью и потом покрылись их тела в свирепой борьбе. По воле злого рока возгорелись их сердца неистовой отвагой. Страшная и безумная была битва. Лязг мечей, кровь, обагряющая могучие тела, пробуждали в Поппея звериное чувство довольства. Поппея возлежала на кроваво-красном, небрежно расстеленном покрывале, с дерзко обнаженными плечами и томительно привлекательными голыми ножками. Опьяненная красным вином и разгоряченная страстью вожделения, она была подобна кровожадной тигрице, которая своим горящим взором упивалась кровью гладиаторов, — могучие войны угощали ее своей кровью... И Поппея с удовольствием вкушала сие кровавое угощение, запивая его прохладным красным вином. Маленькими глотками она отпивала из своего кубка напиток ведьм — смесь вина и сладость жестокости, — и ее рассудок и чувства мутились, а кровь закипала в венах. Удовольствие зрелища красной пеленой туманило ее глаза, в которых рождалось безумное демоническое начало. Вперив свой обольстительный взгляд в кровавые танцы, она чуть ли не тряслась от удовольствия и только своей внутренней силой сдерживала разбушевавшуюся в себе страсть...

Позади нее стояли молодые девушки, облаченные в белые покрывала, служительницы богини Весты. Эти девственные весталки трепетали при виде кровавого зрелища. При виде жестокой игры, кровь ударяла им в головы; и они трепетали и полыхали, как неутомимые языки пламени, готовые вырваться и разразиться стихией бушующего пожара. В белых своих одеяниях, блаженные, они были подобны олимпийским богиням, взирающим на гибель людей; это доставляло им неописуемое удовольствие. Они занимали почетные места там, где обычно размещались знатные патриции, и меж ними, между этими совсем еще юными девицами, как тени мелькали боги высокого Олимпа: Марс, подогревающий своим кровавым дыханием ненависть; впереди него на золотой колеснице мчалась неистовая Беллонна, сеющая вражду и распрю меж бойцами, а лепкокудрая Венера, пряча свою красоту в белоснежных покрывалах, вожделенно любовалась на си кровавые игры. Боги торжествовали!

И вот один боец упал сраженный. Его брат бросил на Поппею молящий взгляд и кинулся в ее сторону. Стража мгновенно схватила его, но Поппея, увлеченная, но с видимым спокойствием, дала знак пропустить несчастного... С жалким видом он упал ниц и пополз к ее ногам, чтоб, как верный пес, лизать ее колени и молить о умирающем брате. Поппея при виде его рабского унижения спокойно вкушала спелый виноград, как бы нехотя раздумывая о судьбе несчастного. Ей доставляло огромное удовольствие видеть перед собой преклоненную мужскую силу, в страхе ожидающую своей мучительной смерти. Ее мимолетная прихоть, мгновенье настроения сейчас стоило жизни братьев. Алкей же, сидя рядом, жадно упивался сладострастьем, лицезря ее превосходство. Ему нравилось, как могучий гладиатор, стоя на коленях у ложа Поппеи, трепетно взял в свои ладони стопы этой зрелой развратной женщины и уткнулся в них своим лицом; он раболепствовал перед ее стопами...

Поппея смеялась, гладя его голову своей развратной ножкой, а гладиатор молил:

— Молю, госпожа, пощади моего брата!

Вдруг она, недоумевая, посмотрела на него.

— Ты слаб как девчонка, ты должен был убить его! — воскликнула она, отдергивая свои ноги от его лица.

— За ослушания моей воли ты будешь казнен, раб! Вот здесь, прямо передо мной!

И она приказала рабам, которые стояли возле ее ложа, связать гладиатора.

— Прошу, не надо, госпожа! — взмолился тот.

— Забейте его до смерти! — властно приказала Поппея, указывая пальцем на стоящего перед ней на коленях загорелого, закаленного мужчину.

Двое рабов подошли к нему и попытались связать его. Но он вскочил и с остервенением бросился на них... Но они смирили его, с силой прижав к земле. Поппея засмеялась и вновь, уже весело обратилась к своим рабам:

— Давайте, привяжите его к столбу и убейте!

А потом с ненавистью и остервенением прокричала:

— Накажите его! Накажите! Жестоко накажите!..

Двое рабов крепко держали гладиатора, который был подобен рвущемуся от смерти зверю. Третий раб зашел сзади него и набросил ему веревку на шею, — и гладиатор всем своим телом ощутил, как тугая петля сдавила его горло. От боли и унижения у бедняги на глазах навернулись слезы, и в мучительной боли он воздел свой взгляд на ту, которая возвышалась над ним, раскинувшись на своем развратном ложе, и смеялась, смеялась, смотря на его жалкие мучения и содрогания... Она смеялась над тем, как его, привязанного к столбу, истязали у нее на глазах; его жалкий вид доставлял ей удовольствие, которое опять кровавой дымкой туманило ее сознание.

Вдруг Поппея повернулась к Алкею и, смотря прямо в его глаза, лукаво спросила:

— Хочешь оказаться на его месте?..

Алкея как будто окатили ледяной водой. Он испугался так, что не мог удержаться на месте. Он почувствовал, как властная рука Поппеи схватила его за горло, ее воля как будто окутала и стянула его прочной сетью, из пут которой он уже был не в силах вырваться. Он побледнел. Видя его смертельный страх, Поппея мгновенье упивалась этим страхом, а потом, все также неотвратимо глядя в его глаза, подкупающе ласково пропела:

— Будешь слушаться меня во всем...

Все, клетка замкнулась, Алкей всецело принадлежал ей, теперь одним своим словом она могло заставить его повиноваться...