Солнышко, выглянувшее после полудня, не радовало Ивановну. Какая может быть радость, когда кости ломит и суставы проклятущие в узел скручивает. А ведь всего-то восемьдесят третий годок землю топчет. Что ж с ней через пять лет будет?

Молодость блеснула звёздочкой и померкла, как будто и не было её. Остались только воспоминания - яркие, насыщенные звуками и запахами. Как будто вчера она, стуча по Невскому каблучками, бегала с подругами в кино. Свежи воспоминания о первом рабочем дне на "Красном треугольнике", о первом поцелуе с соседским мальчишкой Мишкой Заболотным.

Крупное лицо старухи в мелких красных прожилках лопнувших капилляров дрогнуло в улыбке, глаза радостно блеснули, но тут же потемнели и брови сомкнулись в недовольной складке. Память подкинула воспоминания о нелепо погибшем муже. На стройке упал с лесов. Всё водка проклятая! Оставил паразит одну с детьми малыми. А уж как она помыкалась с ними, сколько сил и нервов ей стоило, пока на ноги подняла да в люди вывела! Не дай бог кому такое испытать...

Ивановна тяжело вздохнула, поправила белый платок, купленный лет двадцать назад, и, полуобернувшись к соседке по лавочке, поинтересовалась:

- Ты пенсию вчера получила?

Сухонькая старушка в тёмно-зелёной вязаной кофте и чёрной юбке очнулась от раздумий и сквозь толстые стёкла очков глянула на подругу:

- Чего?

- Пенсию, спрашиваю, получила?

- Получила, - отозвалась соседка, вытягивая занемевшие ноги. - За квартиру заплатила, в магазин сходила, в аптеку зашла и вся пенсия. О, господи, когда ж ты меня к себе заберёшь?

- Чего это ты, Карловна? Живи ещё... Не торопись туда.

- Да разве ж это жизнь?

- И не говори, - вздохнула Ивановна, и обе уныло замолчали.

Проклятущая детвора рвала глотки так, что в ушах звенело. Как можно так орать?

И бегают, и бегают... И кричат, и кричат... Господи, боже мой...

Мимо лавочки, стуча клюкой, проковыляла согнутая в три погибели Марья Коновалова. Мимоходом, почти не раскрывая рта, поздоровалась и растворилась в чёрном зеве подъезда.

- Бизнесменша, - язвительно выдавила вслед Ивановна.

- Чего?

- Да Марья, говорю, биз-нес-мен-шей на старости лет заделалась. Знаешь, чем она промышляет?

- Ну?

- Попрошайничает. Срам господний, а не баба, - сплюнула Ивановна и перекрестилась. - Прости, господи.

- Ты смотри, - удивилась Карловна. - С чего бы ей нищенствовать? У неё ж пенсия на двести рублей больше моей.

- Пенсия, - передразнила Ивановна. - Поди, проживи на твою пенсию! А эта, - старуха мотнула головой в сторону подъезда,- мясо килограммами ест. Сама видела, как она в универсаме брала. И не косточки - вырезку!

- Ты смотри, - вновь удивилась Карловна. - Неужто так много подают?

- Да кто ж его знает? - пожала плечами Ивановна. - Токо я б со стыда сгорела - на паперть выйти! А этой хоть в глаза ссы - всё божья роса. Ни стыда, ни совести.

Карловна вздохнула, соглашаясь.

- В субботу в церковь пойду, - сказала она. - Николая своего сегодня видела. В костюмчике том, в котором схоронили. Молодой... Царствие ему небесное.

Старухи перекрестились.

- Да, Колька твой хорошим мужиком был, - кивнула Ивановна. - Хороших людей бог прибирает, а таких, как Марья, оставляет.

- Это да. Только и мы ж живём.

- Типун тебе на язык! Сравнила нас и Марью. На ней и в молодости негде было пробы ставить. Шалава ещё та! Она ж моего Генку охмуряла. Хорошо, что помер кобель, а так бы и не знаю, чем дело кончилось. Ой, Карловна, ну ты даёшь, ей-богу. Надо ж нас с Марьей приравнять...

- Да это я так, - смутилась подруга.

- Аж сердце заколотилось, - схватилась за грудь Ивановна и перевела дух. - Фу-ух...

Мысль о Марье Коноваловой не отпускала Ивановну до самой ночи. Уж и сериал про "ментов" посмотрела, и ещё что-то, а в голове только и стучало: "Марья... Марья... Шалава".

Далась она ей! Попрошайка чёртова...

Надо же, изумилась Ивановна, и как только она решилась руку протянуть? Вроде и не умирала с голодухи, чтоб на такое отважиться? А, если бы и помирала?

Ивановна наморщила лоб - смогла бы она милостыню попросить? Вот так же: ни с голода, ни с другой напасти?

- Никогда! - поспешно ответила себе, но ощутила как огнём воспылали щёки, как учащённо забилось сердце, разгоняя сон.

До зари промучилась в постели бедная женщина, так и не решив, смогла бы или нет. Только когда горизонт осветился полоской восходящего солнца, сон на короткое время взял старуху.

Снилось ей, что стоит она возле церкви на коленях, руку к людям тянет. А те вместо милостыни харкают на неё, да ударить норовят. Кто ногой, кто палкой. И пуще всех бранилась Марья. Сварливо трясла клюкой и кричала:

- Попрошайка проклятущая! И не стыдно побираться?

Проснулась Ивановна сама не своя. Как будто под катком асфальтовым побывала - так тело ломило! Кряхтя, поднялась с постели и заходилась по хозяйству. Василисе, ещё одной попрошайке, кинула рыбки из холодильника, себе разогрела чай. Рука привычно потянулась к хлебнице, но на полпути остановилась. Вспомнила, что вчера булка закончилась, а в магазин так и не сходила.

Ивановна выключила ненужный сейчас чайник, взяла холщовую сумку и пошла в универсам. Благо, магазин располагался недалеко от дома, дошла быстро.

- Господи, а деньги взяла? - спросила сама себя старуха и закопошилась, извлекая из-за пазухи потертый кошелёк из коричневой кожи.

Высыпала на раскрытую ладонь мелочь и стала пересчитывать.

- Рупь, пятьдесят... два...

Вдруг на мелочь, как будто из воздуха соткавшись, легла сторублёвая купюра.

- На, бабка, на хлеб.

Ивановна глянула на здорового парня в футболке, обтянувшей мощный торс. Покосилась на драные на коленках джинсы и недоумённо взглянула в глаза благодетелю.

- В церкви будешь, за Коляна свечку поставь, - осклабился парень. - Это за меня, значит.

- Дай бог тебе здоровья, сынок, - сказала Ивановна и обозначила поклон.

- Да здоровья, мать, хватает, - отмахнулся детина. - Так... Чтоб пожить подольше.

Ивановна перекрестила благодетеля, и тот довольный ушёл.

Что ж это такое? Милостыня? Господи помилуй, но она же не просила. И куда теперь девать эти сто рублей? Не выбрасывать же, в самом-то деле...

Ивановна глянула купюру на просвет - настоящая.

- Ну и что мне с тобой делать? - спросила она банкноту. - Ладно уж. Раз не просила, знать, сам господь тебя послал, - решила старуха и торопливо спрятала деньги в кошелёк.

В тот день Ивановна на дармовщинку полакомилась "Гусиными лапками" (сколько ж она их не ела?), заварным пирожным и халвой.

Уснула она вполне довольная жизнью, и даже кости в тот вечер не ныли.

На утро, позавтракав остатками вчерашней роскоши, Ивановна вышла из дому прогуляться. Ноги сами привели к тому углу, у которого незнакомый, но щедрый Колян дал ей деньги. Хороший парень, думала она, прохаживаясь вдоль магазина. Воспитанный, дай бог ему всего. В субботу схожу с Карловной в церковь, поставлю за него свечку.

Ивановна кидала на прохожих заискивающие взгляды, но те молча обходили и скрывались за дверьми универсама. Выходили с полными пакетами и так же с угрюмой молчаливостью проходили мимо.

Протолкавшись у магазина с добрый час, Ивановна ушла домой. Настроение было хуже некуда. В подъезде стукнула по спине, чуть не сбившего её с ног подростка, ураганом пронёсшегося вниз по ступенькам. В квартире хлопнула дверью так, что за обоями посыпалась штукатурка. А вдобавок и ноги заболели.

Ивановна включила телевизор и легла на кровать. Тупо глядя на экран, задумалась о причинах так её расстроивших. Скоро Ивановна призналась себе, что сильно надеялась, что и сегодня ей дадут сто рублей. Или хотя бы пятьдесят...

Она пробурчала что-то о чёрством народе, который нынче не тот. О старости, которую нынче не уважают. О молодости, которая горя не видала. И что это за поколение такое? Носятся, как угорелые. А о том, что старому человеку поесть не на что купить, не думают.

От жалости к себе бледные с синевой губы Ивановны задрожали, и покрасневшие глаза наполнились влагой. Тыльной стороной ладони она растёрла по щекам слёзы и вздохнула.

- И детям не нужна, - всхлипнула она. - Хоть бы весточку о себе дали, поинтересовались - жива мать или нет...

"А ведь я сегодня ходила милостыню просить", - мысленно ахнула Ивановна и удивлённая своим открытием села.

Она прислушалась к ощущениям, но стыда или неловкости не уловила. Это одновременно и удивило, и обрадовало.

А почему, собственно, ей должно быть стыдно? Ведь она не попрошайничала, как некоторые. Просто прогуливалась вдоль магазина. Ну да, хотела, чтобы ей денежку дали. Ну и что? Она не просила, не дёргала людей за рукав. Она не Марья.

Успокоив свою совесть, попытавшуюся слабо возразить таким доводам, Ивановна задумалась о том, где бы, чисто теоретически разумеется, больше подавали?

У церкви нищие стоят, копейки свои вымаливают. Туда и не сунуться порядочному человеку. Не в церковь, конечно - на паперть.

У магазина, как показал опыт, можно постоять, не всегда удачно. А где ж ещё?

Седые брови сомкнулись, складки на лбу углубились и радостно разгладились.

- Что ж тут думать?! В метро!

 

Следуя народной мудрости "кто рано встаёт - тому Бог подаёт!", Ивановна поднялась ни свет, ни заря. В первую очередь позавтракала яичницей. Не так, чтобы досыта, лишь бы "червячка" заморить. Иначе кто ж сытому подаст?

Открыла трёхстворчатый шкаф и просмотрела скопившийся за долгую жизнь гардероб.

Через полчаса Ивановна, глядя на своё отображение в зеркале, осуждающе качала головой. На неё смотрела убогая старушонка в протёртой почти насквозь кофтёнке неопределённого цвета. Из-под неё виднелась старенькая, но чистая блузка с кружевным воротничком. Плотная юбка, когда-то ею самой сшитая из чёрного драпа, выглядела не богаче кофты. Разве что дыр на ней не было.

- Срамота какая! - поцокала языком старуха. - Только бы у подъезда никого не встретить!

Ивановна взяла палку, которой иногда пользовалась, сунула в сумку очки и, перекрестившись, пошла на промысел.

Ехать Ивановна решила в самый центр - там народу больше. Добравшись до "Площади Восстания", она робко прислонилась к мраморной стене и осмотрелась. Народ потоками шёл с Московского вокзала и к нему. Чемоданы, сумки, тюки... Лица озабоченные и весёлые, старые и молодые.

Как же начать-то?

Ивановна, краснея, раскрыла ладонь и чуть выдвинула перед собой. Взгляд в пол - стыдно людям в глаза смотреть. А они всё идут и идут. Никому до неё дела нет.

Минут через десять она стала поглядывать на проходивших мимо людей, отмечать их финансовое и душевное состояние. Лицо её приобрело характерный взгляд ущербного человека, испытывающего непосильную ношу земного существования.

Ивановна уже чувствовала себя самым несчастным человеком, когда в ладони звякнула мелочь. Пригляделась - два рубля. Сердце заколотилось, отзываясь гулким стуков в ушах. Два рубля - не сто, но они обрадовали не меньше. Подают!

Надо сохранить их, решила Ивановна. На счастье...

К обеду в кармане старухи осело сорок два целковых: две десятки и мелочь. Кто-то сыпанул целую горсть. Видимо, мешала в кармане. А ей не помешает. Пусть мелочь, она тоже деньги.

Захотелось есть. Живот требовательно бурчал всё чаще и продолжительнее.

- Сейчас, сейчас, - тихо ворчала она. - Вот этот ещё поезд пройдёт, и тот, что в другую сторону...

Проходил и этот, и тот, и другой, и третий - Ивановна не уходила. Подавать отчего-то стали чаще, будто нечистый забавлялся, испытывая её на жадность. Только не жадная она - нуждающаяся.

Вечером старуха, еле волоча ноги, вернулась в квартиру. Не раздеваясь, прошла к кровати и выгребла из карманов всё, что заработала за день. Куча приятно порадовала размерами. Узловатые пальцы быстро распределили день по номиналу: пятачки к пятачкам, рубли к рублям, купюры к купюрам.

- Так, - сказала Ивановна. - Что ж тут получается?

Она деловито, словно бухгалтер-кассир с тридцатилетним стажем, принялась считать "выручку". Ей нравилось считать деньги. В это время она испытывала необычайный подъём и веру в благополучную жизнь.

- Сто сорок рублей восемьдесят копеек, - торжественно объявила Ивановна и улыбнулась.

Ты посмотри! Это ж если каждый день по столько... Это ж насколько больше пенсии!

Ивановна стала строить планы, чтобы она купила на нежданную прибавку к пенсии. А купить надо бы многое. К зиме совсем не готова. Сапоги давно прохудились, пальто стало тонюсеньким и совсем не грело. Но его сразу не купишь. Надо будет поработать...

И старуха зачастила в метро, как на работу. Вечером процедура подсчёта повторялась, и барыш с весёлым звоном ссыпался в шкатулку из-под ниток. Нитки пришлось переложить в ящик - не велика ценность! Купюры складывались в стопочку, заворачивались в платок и прятались под бельё.

Однажды в переходе между "Площадью Восстания" и "Маяковской", куда она перебралась, к ней подошёл толстомордый сержант в мятой милицейской форме.

- Ну что, бабка, попрошайничаем? - с ленцой поинтересовался он.

- Кто? Я? - захлебнулась в негодовании Ивановна.

- Ну не я же, - хмыкнул сержант. - Мы тебя давно срисовали, да не тревожили. Думали, мало ли бабушка встала на хлеб попросить. А ты каждый божий день у нас околачиваешься.

Ивановна потупилась и всхлипнула.

- Короче, бабка, слушай сюда, - приблизил лицо сержант. - Каждый день отстёгивай по пятьдесят рябчиков и стой на здоровье. Поняла?

- Где ж я рябчиков возьму? Я и в глаза их не видела.

- Деревня, - ухмыльнулся страж. - Рябчиков, значит, рубчиков. Ясно?

- Ой, а не много ли? У меня ж самой ничего не останется. По копеечке собираю...

- Не звизди, старая! Останется. Зато стой и не менжуйся - никто тебя не тронет. А, если подойдёт кто, мне скажи. Поняла?

- Да уж поняла, милый, - вздохнула старуха.

Стала Ивановна каждый день "отстёгивать" пятьдесят целковых. Сердце кровью обливалось, но отдавала. Зато и вправду, сержант оберегал её от посягательств бомжей и других конкурентов. Позже Ивановна стала относиться к сержанту, как к родственнику. Иногда пирожочками его баловала. То с картошечкой, то с мясцом испечёт. Мясо теперь водилось в доме старухи.

Сержант Игорёк, так звали его, улыбался, видя спешащую к месту работы бабушку Ивановну, и шутейно отдавал честь. Впрочем, добрые отношения и угощения не мешали ему взимать со старухи свою долю.

- Каждый, как может, так и зарабатывает, - здраво рассудила она и обиды на Игорька не держала.

В переходе Ивановна входила "в образ": за последнее время посвежевшее лицо блекло, глаза влажнели, и руки начинали мелко дрожать. Когда монетка ложилась в ладонь, нищенка истово крестилась и желала, чтобы бог дал доброму человеку здоровья и удачи.

Ивановна стала узнавать постоянных "клиентов" - тех, кто, спеша на работу или по делам, давал деньги каждый день. Они тоже при встрече здоровались и, если позволяло время, интересовались здоровьем бабушки.

- Вы у меня, как талисман, - признался один солидного вида мужчина. - Как увижу вас, дела в этот день складываются лучше некуда. Живите, бабушка, долго. Вот вам, - и в ладонь легла сторублёвка.

В такие моменты взгляд старухи наполнялся любовью ко всему человечеству, и крестилась она от души.

Со временем Ивановна научилась тихонько приговаривать:

- Помогите бабушке на хлебчик...

Кто-то лез в карман за мелочью, а кто-то злобно шипел:

- Развелось бомжей, пройти не возможно.

Таким баба Ивановна плевала вслед и ворчала:

- Чтоб ты сдох, гадина разэтакая!

Прошла осень, минула зима. Вновь пригрело солнышко, но Ивановна его почти не видела. С утра до вечера она проводила время в подземке.

Однажды цепкий взгляд старухи выцепил из толпы прохожих знакомое лицо. Ивановне не хотелось верить глазам, однако, улыбаясь, на неё смотрела Марья.

- Здравствуй, Анастасия.

- Здравствуй, Марья, - потупилась Ивановна.

- Я чуток подальше стану. Ты не против?

Ивановна пожала плечами.

- Становись. Только сержанту, Игорьку, надо пятьдесят рубликов дать.

- Спасибо.

Вечером старушки возвращались домой вместе. Разговор, не клеившийся вначале, постепенно наладился. Поговорили о тяжёлой жизни, о том, что на пенсию нынче не прожить и, что им, старикам, только на себя и надежда. Марья рассказала, что сын её уж три года как помер.

- Не знала я, - поохала Ивановна. - А от чего? Сердце?

- Инсульт.

- Ну, ну...

У подъезда одиноко сидела Карловна. Она подслеповато всматривалась в приближающихся подруг и удивлённо покачивала головой.

- Здравствуй, Карловна, - кивнула Ивановна.

- И вам не хворать...

"Бизнесменши" прошествовали мимо, дружно стуча палками по асфальту. У лифта они остановились и попрощались.

- Ты, Настя, на меня зла не держи, - взяв Ивановну за руку, сказала Марья. - Меня за прошлое жизнь ой как наказала! У меня ж ко всему прочему диабет. Вся пенсия, да деньги, что люди подают на лекарства уходят. Если б не нужда, разве ж пошла бы милостыню просить...

- Да бог с тобой, Марья, - отвела взгляд Ивановна. - Что старое поминать? Сколь уж нам осталось?

Назавтра старухи условились идти на заработки вместе.