Вячеслав Бекарев

Колечкó

 

Я ведь не из зависти, я так -

Ради справедливости, и только.

Владимир Высоцкий, «Песня завистника»

 

12 марта 2000 г. 21:30

 

Возможно, сегодня я видел девушку того парня. Очень тонкая, она стояла у панорамного окна и смотрела вниз. Одна. Я подошел, хотел, - может быть, она до сих пор еще в шоке – расскажет мне что-нибудь. Например, закрывает ли глаза, когда целуется с ним. А вдруг даже начнется истерика, которую ей больше не удержать, и она, захлебываясь слезами и заплетаясь языком, начнет говорить о том, что человеческая жизнь еще менее прочна, чем домик из игральных карт. Она может рассыпаться из-за чего угодно. А маньяки и монстры, ужасные болезни не просто выдумка ненормальных писателей, вроде Стивена Кинга. Они в самом деле где-то есть.

 

Я подошел. Пустые, тусклые глаза, она смотрела вниз. Девятый этаж. Внизу домики-сараи, обнесенные деревянными заборами. Там свои кухонные проблемы. Ранней весной в Ташкенте всегда грязно. Дети играют в этой грязи, женщины бегают в галошах на босу ногу, а мужья злобно зырят «Камалак» - эту цветную радугу, опоясывающую, как веревка, наши дома.

 

Она смотрела вниз. Возможно, она, в самом деле, не видела меня, детей, грязь. Возможно, она видела только...

 

Там внизу цветут деревья. Черешни, вишни, персик. Точно фейерверки, будто застывшие салюты. Вот такие же нежные цвета могут быть только в мечтах первоклашек.

 

Я знаю, что скоро будет дождь. Крупные капли собьют, вобьют белые, розовые лепестки в грязь, в землю. Гнить.

 

Я ушел – не поговорил с ней. Мне показалось, она подошла к окну, чтобы сдернуть задвижки и отправиться в трехсекундный полет. Была б тогда еще одна разноцветная тряпочка, если смотреть сверху. Очень тонкая тряпочка...

 

Но ведь она не прыгнула... Почему? Мне показалось, именно потому, что увидела цветущие деревья, а не потому, что не смогла отодвинуть задвижки. Я сейчас не могу вспомнить: были ли там, на окнах задвижки. Наверное, были. Но на замке. Чтобы ошарашенные новостями пациенты Республиканского Диагностического Центра не выпрыгивали из окон разноцветным каскадом, как «Эм-энд-эмс» из пакетика.

 

6 января 1995 г. 11:13 (отрывок)

 

Мой дневник: что хочу, то пишу – все равно никто не обматерит, больше – никто не прочитает, значит, можно не вые.ываться, не думать над каждым предложением, писать только одни мысли. Ассоциации.

 

13 марта 2000 г. 13:25

 

Только что из Центра.

 

У них комнатные цветы стоят на лестничных клетках.

 

Мельком видел его. Ваня. Ванюша. Нюша...

 

Голова обмотана марлей, точно стал ребенком-буцефалом; сотня проводочков с сосками-примочками на концах впилась в кожу. Судно. На руках совершенно бесформенные варежки, как рабочие перчатки. Длинный. Несуразный. Белая постель.

 

В коридоре толпы родственников, но той, вчерашней, девушки нет, зато есть другая, наверняка троюродная племянница жены брата соседки. У всех перепуганные лица, как будто господь бог показал им язык.

 

Я говорил с медсестрой-узбечкой. Какая-нибудь Дильфуза. Рассказала мне, что его обнаружила мать. Вот так просто пришла с работы, в одной руке хлеб, в другой колбаса. Докторская. Ключ в замок, потом прошла в комнаты, а там он... Нюша...

 

А там сын на коленях, голова между колен, уткнулся в угол, точно наказанный. Очень тихо стонет-мычит, а вся комната в крови, как кладовая Синей Бороды. «Вай дод! – сказала какая-то Дильфуза. – Странно, что он не умер от потери крови!» Мать выронила хлеб, колбасу и кинулась к сыну. Прижала, испачкала блузку. Обхватила руками его голову, хотела поцеловать в лобик и сказать, что ничего страшного, что мама уже здесь, но закричала-завизжала, потому что глаз не было. Были только комочки крови. Слизкие и густые. Барабанные перепонки оказались разорваны, и из ушей все еще сочилась кровь. Язык был вырезан, и Ваня выплюнул на маму комок свернувшейся крови. Пальцы были срезаны ровно, и ладонь разбухла от крови. Важнее всего была кровь. В ней испачкалась даже колбаса.

 

Интересно, что потом с ней сделали?

 

17 сентября 1997 г. 15:50 (отрывок)

 

Эта баба полчаса заговаривала мне зубы какой-то новой группой – смешное название: «Мумий Тролль» (понятие не имею, как пишется), - а потом предложила сделать опрос в старших классах. «Кем я хочу быть?» Кем... кем... Космонавтом... Маньяком... О дорогой дядя журналист (жРУналист), мне еще в детском саду нравилось наблюдать, как течет кровь у тех долбое.иков, которые разбили себе коленку...

 

Бред!

 

Ни одного нормального задания...

 

«Кем я хочу быть после школы»...

 

«Как встречают Навруз в узбекских семьях»...

 

«Как прошла встреча...»

 

«Что нам дал...»

 

Блин, тоже мне телевикторина «Что? Где? Когда?» Все, что мне надо: это нормальная статья, да просто, интересная идея.

 

15 марта 2000 г. 01:45

 

Тишина... Бинты еще не сняты...

 

Сидел, ждал, дождь за окном, фиолетовые паутинки на стекле, «Мумий Тролль» в наушниках – не о чем думать...

 

Кроме...

 

О чем он думает?

 

Размотают марлю. Там, под веками розовая кожица, и дырки в ушах заросли. Но обрубком языка ничего не скажешь, кожицей не увидишь, а дыркой не услышишь. Только водить культей по простыне. Щупать... и думать... О чем?

 

На что похожи его мысли? На легких бабочек, бьющихся в органическом экстазе?

 

Что он делает?

 

Мысленно все еще возвращается к преступлению? Или вообще не уходит оттуда? Думает, как сказать, как сообщить имя того, кто это с ним сделал?

 

Сказать... Языка нет...

 

Написать... Пальчиков нет...

 

Услышать вариант... Ушки болят...

 

Прочитать вариант... Глазки не видят ничего кроме темноты, в которой можно только понять, что осталось единственное - вспоминать песни – больше не услышишь... книги – не прочитаешь... девочке – не скажешь...

 

Давай, вой, поминай, все, что можешь, все, что было, все, что страшно... Оргазм, маму, «Полет над гнездом кукушки»...

 

Мороженое... как лизал языком... Шоколадное, кофейное, клубничное... сиделка запихает тебе ложечкой... столовой... в рот... е.ет, бл...

 

Теперь ты как гусь в доме Обломовых. Затолкали в мешок, подвесили перед праздником, чтобы не двигался... глупел... жирел... ждал...

 

Чего-чего? Ножа, конечно...

 

Какой ужас, если подумать!

 

1 января 2000 г. 04:05 (отрывок)

 

Есть идея! Интересная...

 

20 марта 2000 г. 18:10

 

У Нюши другая девушка. Та, которую я видел, - это не она. Я не знаю, кто она, и мне очень любопытно это.

 

А его девушка, это она, точно. Я видел их вместе. Почему люди такие? Они не хотят разговаривать. Они держат все в душе. Душе тяжело, ее тянет вниз, и она улетает в ад.

 

А я вынужден подглядывать в замочные скважины, в приоткрытые двери. Почему? Румба...

 

Она помогла ему сесть на кровать и сама села рядом.

 

Он согнулся, горбатый, она громко плакала в ладони. Все ушли, но я не мог – интересно, до жути хочется знать: понял ли он, кто рядом с ним? Если думать логично, вряд ли...

 

Потом она гладила его, и вокруг глаз тоже, осторожно, боялась провалиться в ямки, как в ловушки для слонопотамов...

 

Попыталась его поцеловать, обняла... Занятно... На что это похоже? Провести языком по зубам, а потом дальше, внутрь, где в глотке дергается, как чудовище, обрубок языка. Аааааааааа...

 

Случайное прикосновение...

 

Девушка зарыдала, а он осторожно, как будто болен артритом, обнял ее. Плакала, уткнувшись в грудь. Он тихо замычал. Очень тихо.

 

Я услышал.

 

11 марта 2000 г. 22:30 (отрывок)

 

Все, что задумал тогда, в новогоднюю ночь, сделал; весь день потом кружил будто в тумане, а сейчас ощущения вроде нормальные, естественные... Как объяснить? Сравнить... Оргазм – яркая вспышка... Ощущение ненормальное. Нет, не то, что не ненормальное (как псих), а именно не нормальное, то есть необычное... Да, может быть, если ты такой дон Жуан, оно потом сотрется, станет, круглым как старый ластик, но... не в первое утро.

 

Необычное...

 

А это обычное... Не знаю, как... как послушать музыку, помыть посуду, помочиться в сортире. Возможно, чуть-чуть неприятное, но... в целом, облегчающее...

 

Как секс...

 

18 марта 2000 г. 13:05

 

Теперь у него нет судна. Вместо него горшочек, зеленый снаружи, желтый изнутри. Он стоит у него под койкой.

 

Я... Подглядывать нехорошо...

 

Утром, в одиннадцать, нянечка вытаскивает его из-под кровати. Она же еще девочка: ей нет двадцати, она ПТУ окончила позавчера!

 

Она поднимает его с постели, он делает несколько шагов, обнимая ее за талию. На серой простыне остаются бурые пятна. Моча, кровь? Возле горшка она сдергивает с него пижамные штаны. Белья нет, - наверно, меньше стирать...

 

Пенис. Нянечка абсолютно равнодушна. Старые-молодые, они одинаковые: сопливые, сочащиеся гноем – не вызывают желаний. К тому же она, как опытная проститутка, уже постигла всю инвариантность.

 

Помогает опуститься. Двадцатилетний парень на горшке! Он похож на марионетку, руки-ноги которой разъехались на шарнирах. Он опустил голову.

 

Родовые схватки прям, как у Зигмунда Фрейда... Ему что, все равно, что рядом кто-то есть?

 

Мне мерзко...

 

Он кончил. Она, обхватив под мышками, поднимает его, как кран. Голый, со спущенными штанами. Она ногой горшок в сторону, отрывает кусок от бумажного рулона и подтирает его задницу. Розовые ягодицы дрожат от ее чересчур энергичных движений. Интересно, о чем она думает дома, когда мокрой тряпкой протирает пыльные антресоли? Неужели, о работе?

 

А у него же вся оставшаяся жизнь так: кто-то будет подтирать его зад, когда он посрет, и автоматически смахивать последнюю каплю с члена, когда он поссыт. И кто это будет? Мама? Папа? Девочка, с которой он до этого встречался полгода? Голландские цветы, немецкий шоколад, любовные фразы на английском...

 

Какой ужас, если подумать!

 

Медсестра подтягивает ему штаны и укладывает его обратно в постель, а потом идет в уборную, чтобы ополоснуть горшок.

 

Я тоже ухожу.

 

31 марта 2000 г. 01:00 (отрывок)

 

Я теперь понял: идея взять с собой что-нибудь, как напоминание об этом, была дурацкая с самого начала. Его пальцы надо было либо выкинуть, либо оставить там, рядом с ним... Но ни как не тащить к себе в дом.

 

А уж тем более засовывать в банку со спиртом. Бред! Они в ней плавают, как аквариумные рыбки: гуппи, скалярии, сомики таракарты, Perstus nushas... Я, это, их вылью.

 

Он на них носил кольца. Колечки...

 

Одно пропало. Было в виде черепа. Пропало. Все обыскал... пропало... Плюнуть что ли... Палец-то, на котором оно было надето, чуть-чуть как будто обгрызанный... Слегка, как будто с издевкой, качается в спирте... Неужели я ночью... Только не это... Не мог же я потом кольцо проглотить...

 

Решил: все это добро закопаю, и дневники тоже, пока они не нашли...

 

А в своем кале все-таки придется покопаться, видно...