Солнце опустилось за кроны могучих сосен, последний луч, пробежав по стволам деревьев, покинул лесную поляну, позволяя выросшим теням слиться в быстро сгущающийся сумрак. Небо ещё светлело в лучах заката, а в лесу уже на смену короткому осеннему вечеру из густых зарослей выползала ночь. Становилось прохладнее, дневные запахи вытеснялись ночными. Лес, притихнув ненадолго, затягивал ночную песнь. Посреди поляны, постреливая в вечернее небо светлячками искр, разгорался небольшой костерок. Мерцающие отблески огня едва достигали ближайших деревьев, окружая призрачным колышущимся барьером видимое пространство поляны. У костра на бревне сидел старик, плечи его укрывал плотный брезентовый плащ. У ног старика на рыжем ковре из опавших листьев почти неподвижно лежала большая восточно-европейская овчарка, изредка кося глаза и поводя ушами. Старик неспешно перебирал консервные банки, доставая, разглядывая и снова убирая их в рюкзак. Напротив старика опустился на корточки мужчина, лет тридцати, палкой он вяло шевелил в костре угли. Над огнём в дыму тихонько шумел закопченный чайник. Наконец старик отобрал три банки и ловко вскрыл их охотничьим ножом.

- Давай-ка, Витёк, ложки-кружки неси, вода закипает.

- Сейчас, Палыч... – мужчина прижал руки к закрытым глазам, тихо матеря попавший в них дым.

- Ладно, сам принесу, - Палыч скрылся в палатке, стоявшей неподалёку от костра.

Через несколько минут все трое, включая собаку, с аппетитом уплетали тушенку. Палыч, разломив четверть буханки, протянул половину мужчине. Затем от своей части отломил корочку и протянул овчарке. Та, повернувшись, понюхала и вежливо взяла кусок хлеба, но есть не стала, а положила рядом со своей походной миской.

- Ничего, попозже съест, - сказал Палыч в ответ на вопросительный взгляд Витька, - сначала с тушенкой разделается, потом уж и корочку. Это она любит, - Палыч, улыбнувшись, легонько потрепал собаку по холке. Взгляд старика засветился такими нежностью и гордостью, какие бывает у родителей, любующихся подросшим складным ребёнком.

Костерок уже почти не дымил, Палыч изредка подбрасывал сухие сучья. Овчарка, закрыв глаза, положила морду на лапы и только чутко поводила ушами, вслушиваясь в ночные шорохи. Допив вторую кружку чая, Витёк прикурил сигарету от тлеющей ветки.

- Слушай, Палыч, а чего ты собаку назвал Молли? Странная кличка, ненашенская, - обхватив колени руками, он поудобнее устроился на сложенной куртке.

Услышав своё имя, собака насторожилась, но глаз не открыла.

- Вообще-то её зовут Молния, - старик тоже прикурил от ветки, - но длинно как-то получается, вот и сократилось до Молли, а она привыкла – на обе клички отзывается.

- А, понятно, - Витёк почесал в затылке, - но Молния тоже не очень-то по-собачьи звучит.

Старик ухмыльнулся, затем некоторое время неподвижным взглядом смотрел в огонь, словно о чем-то вспоминая.

- Ну, на это причина есть, - сказал он, сделав неопределённый жест рукой, будто отгоняя назойливую муху.

- Расскажи, Палыч, - глаза Витька загорелись неподдельным интересом.

- Спать пора, - отмахнулся старик, - рано вставать, далеко идти...

- Да ладно тебе, успеется спать. Не томи... А? – Витёк чуть не подпрыгивал от любопытства.

Палыч покачал головой, скорее для виду, покряхтел, и сдался.

- Жил у меня до Молли другой пёс, кличка у него была Гром. Тоже восточный европеец, только побольше Молнии будет, хотя она и похожа на него во всём, даже пятном на лапе. Достался мне Гром случайно, хотя кто ж его знает, случай-то, случайный он, или нет... Короче, как-то по осени непогода разыгралась не на шутку. Всю ночь ураган - не ураган, но ветер свирепствовал люто, а ливень хлестал - ну точно из бочки. Молния полыхала то тут, то там, а уж от ударов грома просто уши закладывало. Я всё ждал и боялся, что молния снова в вышку ЛЭП шарахнет, опять на неделю без света останемся. Но ничего, пронесло, правда, пара сосен сгорела... М-да, ну так вот – ближе к утру слышу - скребётся кто-то в дверь. Поскребет-поскребет и затихнет. Я топорик взял и к двери: «Кто?» спрашиваю. Тишина, только ветер воет. Я дверь приоткрыл, а там, на крыльце он, Гром. Ну, то есть Громом он потом стал, а тогда щенком безымянным ко мне приблудился. Мокрый, смотрит на меня такими глазищами, но не просит, а как бы спрашивает, изучает. Я дверь открыл, а он стоит и смотрит. Тогда говорю ему: «Входи, пожалуйста». Он вошел, да так и остался у меня жить.

- Ух, ты! А откуда же он взялся-то? – Витёк откровенно подстёгивал Палыча на продолжение рассказа.

- Так кто ж его знает? Приблудился и всё. Я в округе спрашивал – ни у кого овчарка не щенилась... Да...

- А чего Громом назвал? Из-за урагана, что ли?

- Не только. Щенок подрастать начал, а я всё никак не мог ему кличку придумать. Тут опять гроза разразилась. Так вот, обычно собаки боятся грома, а этот наоборот – к окну подбежит и давай ему аккомпанировать. Гром бабахнет, а щенок ему в ответ голос подаёт. Вот тогда и назвал его Громом. И он признал кличку, сразу отзываться начал, так и повелось... Жили мы с ним ладно, друг дружку с полуслова понимали. Он ростом вымахал – чуть не с телёнка. Соседи диву давались и пса уважали. Он молчаливый был, не рыкнет ни на кого, а тут Василий, сосед, как-то спьяну попёр на меня с дрыном за то, что я пожурил его за гульбу беспробудную. Так Гром соседа на столб загнал. Василий прочухался, орёт благим матом, слезть боится. А я Грома с места сдвинуть не могу, как прирос к земле лапами. Ну, всё же сдвинул, увёл домой, а Ваську больше у своего дома не видел. Говорят – даже пьяный обходил мой дом огородами.

Ну вот, прожили мы с Громом почти двенадцать лет. Везде вместе, я ему и душу изливал иногда вечерами, больше некому, ведь, вдовый я. Он слушал, да так внимательно – ну точно понимал всё. А иногда сядет напротив и поскулит о своём немного, тогда я его по холке потреплю, нам и легче обоим... Да... Эх, время, время... Не щадит никого. Состарился Гром, слабеть начал. Глаза слезятся, лапы дрожат, а сам-то гордый, всё больше скрываться стал. За сараем место себе нашел, будки-то не было никогда, он со мной в доме жил. Я уж его особо не тревожил, за сараем место обустроил, а на ночь всё одно домой заводил, хоть и лето на дворе стояло... Да... Однажды в город пришлось ехать. С утра вывел Грома, проверил - есть ли всё за сараем, ну, еда, там, вода. И уехал. К вечеру возвращаюсь, а никто не встречает. Я за сарай – Грома нету. Еда и вода не тронуты, а собаки нет. Я туда - сюда, по огородам, в лес. Ищу его, зову... Всё без толку, пропал пёс, - старик тяжело вздохнул и умолк. Было видно, что он до сих пор переживает пропажу Грома.

- Так и не нашёлся? – вздохнул Витёк.

- Нашелся – не нашелся, но больше домой не приходил...

- Что значит, нашелся – не нашелся? – удивился Витёк.

- То и значит, что пропал он, но история на этом не закончилась...

- Да ну? – Витёк округлил глаза.

- Вот тебе и ну... Горевал я, скучал по псу, он же мне другом – товарищем был. А то и больше, всё равно, что часть меня самого с Громом исчезла. Соседи говорят – возьми щенка, а я не могу никого на месте Грома представить. Ну не могу и всё... Ладно... Прошло где-то чуть больше года. Ушел я по осени в лес на охоту. Палатку поставил на ночлег, тут меня по нужде скрутило. Ну, я в кусты. Выхожу, значит, и вижу – у палатки двое беглых с этапа. Как раз участковый за день до того говорил, только я, дурень, должного значения не придал. Мужики голодные, оборванные, один в руку раненый. Смотрят люто, зверьми скалятся. Куда ж мне? Что делать? Добром не отпустят – до жилья недалеко, побоятся, что с подмогой ворочусь. Ружьишко в палатке осталось, с ножом мне, старому, с двоими не совладать. Но, думаю, за так всё одно не дамся. Один как понял, шасть в палатку и с ружьём назад. Скалится, гад, рожу кривит... Я мысленно перекрестился, а пальцами незаметно рукоять ножа освобождаю. Они на меня, я от них пячусь. И тут спиной в ствол дерева упёрся. Ну, думаю, была – не была. Ножи с детства метаю, рука, бог миловал, не дрожит пока. Хоть одного, но прищучу. Выхватил я нож, только зэк быстрее оказался – шмальнул дуплетом. Хорошо ружьишко старенькое, я-то прицел знаю, а он в ствол саданул, но плечо зацепил-таки, подлюка. Руку не поднять, всё, думаю, каюк подобрался, здесь и останусь. И только было помирать собрался, как вижу - остановились урки. Рожи вытянули, повернулись и в лес ломанулись. Я по стволу сполз, ничего не понимаю. И тут вижу - из-за моей спины волк сиганул за зэками. Пригляделся – не волк, овчарка огромная. И так на Грома похожа, аж жуть пробрала. Но видел долю секунды всего, не разглядеть толком. Может и не Гром, конечно, только откуда там овчарке взяться?.. Да...

- Ничего себе, Палыч! – у Витька перехватило дыхание, - а зэков-то нашли?

- Нашли... то, что от них осталось... Только там явно медведь поработал, не собака.

- Вот это да! И больше ты Грома не видел?

- Грома – не Грома, я и сам не знаю, что видел... Но для себя решил, что это Гром... Да... Так вот он мне ещё раз жизнь спас.

- Да ну! – В свете костра на лице Витька чередовались сомнение взрослого мужчины и жуткое любопытство доверчивого подростка, слушающего в летнем лагере невероятную историю, - расскажи, Палыч.

- Ну, тут и рассказывать не слишком долго... Получил я телеграмму от племянника, что будет он в наших краях проездом и хочет передать гостинец от брата. Племянника я не видел лет, этак, двадцать. До того приезжал он с отцовскими корнями познакомиться, со мной, стало быть, да с матушкой нашей, она жива ещё была, царствие ей небесное... А братца и все сорок лет не видел с тех пор, как он за длинным рублём уехал, да на чужбине осел. Ну так вот, в телеграмме написано, что поезд прибывает на городской вокзал в два часа ночи. Я к вечеру в доме прибрал, ужин приготовил и собрался уже выехать на Уазике в город, как тут только заметил, что баллон спущен. Пока камеру клеил, да баллон монтировал, время прошло, вижу – опаздываю к сроку. Езжу я на «козлике» редко, ну и особенно не разгонишься по нашим дорогам, а тут куда деться, газую. Трясёт так, что думаю только о том, что хорошо ужин дома остался, а то бы... В общем, еду. И уже до перекрёстка с трассой осталось всего – ничего, а за ней до города рукой подать... Да... Темень, конечно, свет от фар так и скачет. И, вдруг, вижу – перед перекрёстком на дороге что-то есть. Или кто-то. Я скорость сбросил, машину кидать перестало. Смотрю – посреди дороги сидит огромная собака. Сидит, как вкопанная, не шелохнётся. Я на клаксон давлю, она и ухом не ведёт. Сидит и всё тут. И, главное, не объехать никак. Начну объезжать – машину в кювет опрокину, там дорога на насыпь поднимается, чтобы с трассой сравняться. Я Уазик остановил, думаю - что мне делать. И тут, представляешь, по трассе без шума и света проносится на бешеной скорости огромная фура. А ещё через несколько минут два джипа, с огнями, как на сафари. У меня сердце в пятки, думаю, как раз бы под фуру угодил. А собака просто встала и нырнула в темноту с обочины дороги, и на долю секунды мне снова показалось, что это Гром... Да...

- А дальше?

- А что дальше? Дальше я приехал на вокзал, поезд на моё счастье тоже опоздал на полчаса. Племянник у меня погостил пару дней и уехал. Так вот.

- Надо же, бывает такое...

- Всяко бывает, пошли спать уже, - старик убрал в пакет пустые банки.

- Погоди, Палыч, а про Молнию-то не рассказал, - запротестовал Витёк.

- Про неё завтра, - старик решительно встал с бревна.

- Хоть скажи – почему назвал так?

- Вот ведь прицепился, - беззлобно возмутился Палыч, - ну, если в двух словах... Прошло три года, как пропал Гром. Приехал я в город за продуктами. Машину у рынка поставил и за покупками ушел. Возвращаюсь к Уазику, покупки сгрузил. Только ехать собрался, что-то меня дёрнуло под машину глянуть. Смотрю – щенок сидит и на меня смотрит. Я его вытащил, у людей спрашиваю – чей, все только плечами пожимают. Тут думаю – не спроста, значит, ко мне снова щенок приблудился. Я её домой привёз, девочкой оказалась, и что ты думаешь?

- Что?

- Она так же на грозу гавкать начала, вот я её Молнией и назвал... Всё, теперь спать, - Палыч взял рюкзак и направился в палатку. Огонь почти погас, в тусклом свете тлеющих углей уже ничего нельзя было разглядеть. Стена леса нависла над поляной, словно собираясь поглотить её. Беззвёздное небо, плотно затянутое облаками, почти сливалось с верхушками деревьев, и было что-то пугающее в этом черном безбрежии. Что-то сродни темным водам океанской пучины, без начала и конца, будто мир вокруг растворился во вселенской пустоте... Витёк поёжился от холодного касания страха перед бесконечностью, древнего страха перед неизведанным. Он повернулся к палатке, когда на секунду бледный луч луны выглянул из-за плотной завесы облаков. И он совершенно ясно увидел невдалеке на поляне, у самой кромки леса, неподвижные фигуры двух сидящих рядом собак, одна большая, почти огромная, другая поменьше. А может быть, ему это только почудилось...