…И упала с неба большая звезда, горевшая подобно светильнику,

и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью,

и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…

Апокалипсис (8: 10-11)

 

1

Свеча горит на столе

 

 

В раскрытую настежь дверь ворвался морозный воздух, разбавляя прохладой и свежестью густой табачный смог, перемешанный с едким, слепящим глаза, запахом спирта. В кабак вошла миловидная девушка. Ее глаза смотрели в пол, где среди грязи и окурков то там, то тут лежали смятые пивные банки. Она села за узкий круглый столик и расстегнула молнию на сумочке из заменителя кожи. Затем достала оттуда пачку сигарет и, щелкнув кнопкой зажигалки, задумчиво закурила, выпуская через нос тонкие струйки сизого дыма.

- Что загрустила, подружка? – рядом с ней устроилась рыжая толстуха. На ней было узкая и короткая, больше напоминающая пояс, юбка. Она, должно быть, надеялась, кто это хоть как-то поможет привлечь мужиков.

- Что, нет клиентов? – поинтересовалась девушка, протянув рыжеволосой пачку. Та вытянула пухлыми пальцами сразу же две сигареты, положив одну в карман потертой джинсовой куртки, а другую раскурила от непонятно для чего стоявшей и горевшей на столе свечи:

- Да все мужики – сволочи! – она закашлялась.

- Зачем тут эта свеча?

- А я думаешь знаю? И никто не знает, кто и когда ее тут зажег. Странно: на моей памяти она горит уже как минимум часа три, но совершенно не уменьшается в размерах. Воск как будто и не плавится вовсе!

- Нет, Соня, не три! – подал голос хозяин шинка, протирая потную и грязную пивную кружку. Он, находясь за стойкой, случайно (а может, и нет) подслушал их разговор. – Ровно двое суток – и день, и ночь. Тебя просто не было все это время, потому и не видела – а я-то здесь постоянно… Даже почему-то боюсь подойти к ней и затушить – мало ли что будет. Мистика какая-то – одно слово. И мой вам добрый совет – не прикасайтесь.

- Какой странный свет у огонька! – не столько удивляясь, сколько ужасаясь, процедила Сонина подруга, - зеленый, пугающий, которым по своей природе простая восковая свеча гореть не может!

- Что-то мне как-то жутковато становится, - Соня огляделась по сторонам. – Одно слово – не нравится мне всё это.

- Это уж точно. Жутковато. – Хозяин продолжал задумчиво протирать кружку, хотя она была уже чиста.

Соня раздавила окурок в пепельнице и еще раз недоверчиво, с опаской посмотрела на свечу.

К их столику подошел, неловко переминая в пальцах серую кепку, паренек. Неловко переминаясь с ноги на ногу, не знал, что сказать, как обратится. Дрожащей рукой он снял очки, протер их сопливым платочком, затем вновь нацепил на нос.

- Ты что, студент что ли? – улыбаясь, Соня обнажила кривые, желтоватого цвета зубы и захохотала, с иронией глядя на него.

- Да… но, ну я, - и он покраснел, произнеся этот набор слов.

- Деньги есть?

- Ну так, чуть-чуть. Но чего вам это стоит?

- Ты слышишь, Оля?! Чего нам стоит! Знаешь что: гуляй, мальчик. Ступай-ка лучше и учись дальше. Вот получишь стипендию, - в ее глазах промелькнул ехидный огонек, - тогда и приходи – обслужим.

Парень покраснел еще больше, затем отвел в сторону виноватые глаза и засеменил к выходу.

- Сонька, эх…

- Что вздыхаешь?

- Да то. Знаешь, я вот сейчас смотрела на него, - тут у Оли в уголках глаз заблестели слезинки, и, смешавшись с тушью, они густыми, чернильными каплями покатились по щекам. – Смеяться, наверно, будешь. Но ведь я тоже совсем недавно так мечтала, что буду учиться, овладею какой-нибудь профессией. Ты что думаешь, я всю жизнь мечтала шлюхой по кабакам ошиваться? - Соня внимательно слушала подругу, иногда понимающе кивала. – Да вот только не вышло у меня совсем ничего… Сдавала экзамены в институт, решала эти чертовы тесты – и не поступила. Не то, чтоб я глупая такая – и не думай обо мне так. Просто не получилось и всё. Думала ладно – на следующий год попробую. Вот только не было никакого следующего года. Теперь я здесь с тобой, и, похоже, никаких альтернатив не существует.

- Не горюй! – Соня не нашла ничего более подходящего, чтоб взбодрить.

- Да что не горюй! Нам недолго осталось!!! – в истерике выпалила она. На минуту в шинке установилась тишина. Но ненадолго – кто будет обращать внимание на отчаянные крики местной «торговки телом»?

- Господи, да что с тобой! – помолчав, произнесла Соня.

- Нет его со мной, нет, потому что я опустилась так, что Он оставил меня. И вообще, как могут две прогнившие духовно разгульные девки сидеть в пьяном вертепе и заикаться о Боге!

- Да, что-то определенно не так. Эта свеча, что горит так долго. Ты тоже сегодня какая-то странная. Очень даже странная, если не сказать чересчур.

Громко и противно насвистывая, бряцая толстыми цепями на шее, к их столику подошел бритый, похожий на хорошо начищенный самовар, парень. Было сразу видно, что он просто пытался быть похожим на «крутого». Но деньги у него, вполне возможно, имелись. Ничего не говоря, он кинул на стол бумажную купюру.

- Какой мужчина! И какими же это судьбами в наших захолустных краях? – у Сони горели глаза.

- Будет тебе щебетать, толстуха. Ступай отсюда, погуляй где-нибудь – я к твоей подруге.

- Как грубо, как не по джентельменски! – без злобы, шутя усмехнулась Соня, потом перевела глаза на Ольгу, которая быстро утирала слезы и приводила в порядок прическу. – Удачи, подружка!

- Проваливай, коромысло! – бритый шлепнул Соню по дряблому заду.

- Нахал, что еще скажешь! – Соня отошла и сделала обиженное лицо. Но затем повернулась к стойке и обратилась к хозяину заведения. – Не везет мне, Леша, ой как не везет. Плесни водки – погреть душу.

- А она у тебя есть, душа-то? – тот хитро улыбнулся, до краев наполняя граненый стакан.

 

 

2

Никанор Пантелеевич

 

На улице тревожно завывал ветер, и неяркий свет желтой луны еле-еле проступал через запотевшее маленькое окошко. Поднялась пурга, и снежные вихри, будто танцуя в загадочном танце, бешено кружились над землей.

Скрипнула дверь, и на пороге, постукивая валенками и тяжело кряхтя, появился маленький старик. Его кривые ноги и длинная борода, покрытая снегом, придавали ему сходство то ли с домовым, то ли с лесным гномом.

- Это что за харчевня, кто хозяин? – с шапки-ушанки посыпались мелкие крупинки снега.

- А тебе, старик, чего здесь вообще надо? – Соня смерила его с ног до головы равнодушным взглядом.

- Не «тычь» мне, детка, ясно! – грубо выкрикнул дед. – Да коль не пурга эта проклятая, век бы мне не видеть этот вонючий шинок.

- А это Вы зря, дедушка, так нехорошо отзываетесь о нашем заведении, - совсем не глядя на старика, Алексей протирал серой тряпкой столик. – Наше заведение хоть и простецкое, но все же теплое и вполне гостеприимное.

- Да, а хочешь, - не обращая на замечания старика ни малейшего внимания, весело предложила Соня, - я тебя прямо сейчас мигом обогрею. Если у тебя, конечно же, деньги есть.

- Молчи, шалава, чтоб тебя! – старик закрыл за собой дверь. – Не важно, что у меня есть – это вообще не твое дело. Важнее то, чего у меня теперь уж больше никогда не будет.

- О чем ты это?

- О молодости своей, да и о счастье тоже. И о… впрочем, дрянное это место у вас, чтоб говорить о подобных, так сказать, высоких вещах.

Алексей, хозяин кабака, смахивая со стола крошки и объедки, фыркнул с некоторой долей презрения и подумал: «Больно нагловат, да и высокомерен старикашка. Только-только пришел, а уже так задается!»

- Меня Никанором Пантелеевичем звать, - произнес дед, без спроса сев у камина, чтоб отогреть руки.

- Шубу-то хоть снимите! – Леша повернулся к нему спиной.

- Я и сам знаю, что и когда мне делать. Потому не умничай тут, малец, ишь разошелся! И налей-ка чего погреться.

- Чаю, что ли?

- Водки, болван! А свой жидкий чай сам хлебай! В нем у тебя пади мухи плавают!

Алексей решил не спорить с ним, потому как понимал, что это просто бесполезно. Понимал, насколько порою капризны и надоедливы бывают люди в таком возрасте. Они очень, очень похожи на детей. Разница только в том, что мелюзга никогда не требует столь настойчиво уважения к себе. А Леша и не хотел никого уважать, будь то хоть дед, хоть царь, хоть бог.

Лихо осушив до дна стограммовый стакан, старик зажмурился и, крякнув, занюхал мохнатым рукавом шубы. Мгновение – и его лицо покраснело, в глазах появился хмельной блеск.

- Повтори!

- Вы что-то сказали?

- Что – глухой? Еще наливай!

- Ну перестаньте ж ругаться! – Соня сделала попытку их примирить. У нее просто не было ни малейшего желания весь вечер сидеть и слушать эти словесные перепалки.

На мгновение в шинке установилась тишина. Но никто не успел как следует насладиться ей – из соседней комнаты вернулись Оля и лысый, который всё время пытался быть похожим на «крутого».

Соня обвела грустным взглядом подругу – та поправила изрядно помятую юбку и небрежно положила в сумочку купюру, что всё это время лежала на столе рядом со свечой.

- Старик прав, - лысый парень зевнул, - что местечко это на редкость дрянное… Ну вы тут и лаялись, я вам скажу – за версту слыхать было.

- Я не желаю никому зла. – Никанор Пантелеевич уже был пьян после второго стакана. – Почти ведь всю сознательную жизнь в деревне провел. А что теперь? – он смерил глазами всех присутствующих и не без удовольствия отметил про себя, что его слушают внимательно, - спины своей не сгибал. Но это лучше. Лучше, чем то дерьмо, в котором в молодости по уши сидел… Плесни еще!..

Вечер сменила ночь. На небе с каждой минутой загоралось все больше и больше звезд. В камине щелкали дрова, и яркие язычки пламени лизали их своими огоньками.

- Я сегодня всё продал, - старик поставил стакан на стол. – Как жену похоронил, решил – да ну всё в трубу: дом, хозяйство, утварь. Теперь пешком вот иду – а куда, и сам не знаю… Да и денег-то я на самом деле не так уж много выручил. А к вам, сами понимаете, вот эта дикая стихия, что бушует за окном, привела… Сначала думал, что буду идти вперед. Идти и идти – пока не упаду.

- Странно всё это как-то. – Оля грустно смотрела на камин, слушая немного запутанную речь старика.

- Да нет, дочка, тут ничего странного. Совсем ничего. Ты меня просто понять не можешь. Как бы я хотел, чтобы ты дожила до моих лет. Но… - он запнулся.

Тикали настенные часы. Минутная стрелка находилась на том же уровне, что и часовая – было без пятнадцати девять.

- Вот и жизнь моя, - указывая на часы, отметил Никанор Пантелеевич, - вот точь-в-точь как эти часы, что говорят: время без пятнадцати девять. Это уже и не вечер, а считай, ночь. И времени мало осталось, конец близок.

- Да брось ты, замучил. Ей богу замучил! – бросила реплику Соня, но вынуждена была тут же замолчать, соизмерив на себе недовольные взгляды слушателей.

- А ты что думаешь – время-то бесконечное? – старик добродушно улыбнулся. – Да нет. Я говорю, что конец близок, имея в виду не только себя одного. Я про то, что времени скоро не будет. Оно навеки остановится…

- Бред! – Соня отвернулась.

- Странная свеча. – Старик созерцал зеленый огонек. – Она мне о чем-то напоминает, и как будто говорит со мной… это всё не к добру.

Соня решительно встала из-за столика:

- Да надоели, чтоб вас черти! Итак на улице воет, так вы еще и здесь канитель развели! Сумасшедшие, - сделав глупое лицо, она покрутила пальцем у виска. – Самая обычная свеча. Она просто не из воска. Мы тут с вами в провинции сидим, ничего ж почти не знаем. А там, в центре цивилизации, уже, небось, давно такие долго горящие свечи изобрели. А вы как дикари-аборигены! Чепуха, никакой мистики!

С этими словами она наклонилась над свечой.

- НЕ ТРОНЬ, ДУРА! – выкрикнул старик.

- Да ладно, замолкни! – Соня, глубоко вдохнув, набрала в легкие побольше воздуха. Ее щеки надулись двумя большими шарами. Оля, взглянув на подругу, на секунду вспомнила детство, праздник и огромный торт со свечами на своё восьмилетие.

Соня подула. Пламя лишь немного покачнулась, но затем вновь продолжило гореть и стало ярче.

- Да что за… ну держись! – она наклонилась над столом и дунула изо всех сил.

Пламя погасло.

- Ну что, мамонты, видали! – Соня широко улыбнулась. Но увидев застывшие, пораженные выражения лиц, она вновь перевела глаза на свечу. Потухнув, через мгновение ядовито-зеленое пламя вновь заискрилось.

- И всё-таки мистика… - Леша не поверил своим глазам. – Так, чтоб никто к ней и близко не подходил. Как говорится, от греха подальше. Горит – и хрен с ней. Главное, нас не трогает.

- А вот тут ты как раз и неправ. – Никанор Пантелеевич отрицательно покачал головой. – Она задевает всех нас. И говорю я не о собравшихся, а о человечестве. И свеча эта – предтеча чего-то большего. Она всего лишь вестник.

- Вестник чего? – испугалась Оля.

- Думаю, конца света.

- Вы что, пророк?

- Нет, я убийца.

 

3

Она – единственное, что у меня есть

 

Все запнулись. Боялись спросить, что имел в виду старик. Но тот не ждал вопросов, а продолжал сам:

- Я в захолустной деревне неслучайно всю жизнь прожил. У меня ведь ни паспорта, ничего нет. Понимаете, исчез на веки для мира человек, которого звали когда-то Никанор Харев. Я умер для всех, когда мне исполнилось двадцать лет…

Мы шли впятером с институтскими товарищами вечером. Признаться, во все времена любил выпить – а уж по молодости… лучше промолчу. То ли праздник какой отмечали, то ли чье-то День рождения.

В те годы считали меня самым гордым и наглым. И был я, безусловно, лидер по натуре и всегда держал в подчинении тех, кто был рядом. «Патрон кампании», как это во времена моей юности говаривали. Авторитетом обладал, репутацией. А уж то, что многие меня боялись и за километр стороной обходили – это точно.

Но не могу сказать, что девчонки мне прямо на шею бросались. Но что касается любовных вопросов – уж решил Никанор, что своего добьется, то будет до конца стоять.

Так вот, шли мы медленно по набережной реки, и я увидел скромную такую и задумчивую девушку, что сидела на узкой скамейке. Уж не знаю, сохранилась ли до сих пор такая порода девчат, которых раньше называли «голубоглазыми недотрогами». Глянешь со стороны – одета черт знает во что. А прическа – лучше уж промолчать, но всё же скажу: толстая, больше похожая на копченую колбасу, коса. И глазки, что вечно смотрят только в пол. Казалось бы: и не представляет она из себя ничего - так, мымра. А попробуй подойти, познакомиться, сдружиться?! Будь ты хоть трижды Казанова и красавец: ни хрена не выйдет – плюнешь и пойдешь прочь, услышав в ответ отказ или застенчивое мурлыканье. Вот как раз такая и сидела перед нами, поджав тонкие, похожие на спички, в штопаных чулках, ноги.

И друзья начали: «Давай, Ника, давай, спорим – не сможешь! Трешку ставим – она тебе и слова не скажет!» Вот я и загорелся.

Сажусь рядом, достаю из кармана маленькую книжицу в мягком переплете – томик каких-то сопливых стихов, который я уж сейчас и не помню, каким Макаром у меня оказался.

Читаю стихи – а друзья стоят, тихонько гогочут. Вдруг на плечо легла узкая ладонь, от неожиданности заставившая меня запнуться и замолчать. Первая мысль – сейчас от кого-то получу по морде. Аж сердце в пятки ушло!..

Но, обернувшись, я увидел щуплого очкарика. Какого-то вшивого очкарика! На нем были клетчатые брюки, которые еще в двадцатые годы из моды вышли, и, казалось достаточным расстегнуть ремень, и они слетят – держаться-то не на чем. Но его глаза – огненные, наполненные какой-то желчью, горели злыми огоньками.

- Отойди от нее, сейчас же! – настойчиво потребовал он.

- Что-то? Ты что-то вякнул, мямля? – я был поражен его, как мне показалось, излишней наглостью и весьма дерзновенным поведением. А так оно и бывает. Кто-то себя и того, кого любит защитить пытается, а вокруг все думают, будто б он ведет себя неподобающе. Это ж надо, Никанору Хареву сказать: «Отойди от нее!»

Но очкарик почти моментально стушевался, недоверчиво взглянув на кучку моих друзей. Секунда – и в его голосе звучала не угроза, а мольба:

- Прошу вас, идите себе дальше. Она – единственное, что у меня есть. Больше ничего, умоляю! Посмотрите, сколько вокруг других девушек: почему бы вам не поухаживать за ними, а нас просто оставить в покое? Они ведь на меня не смотрят, а Катя – она совсем другая. Мы любим друг друга…

Мне на мгновение стало жаль его. Но, взглянув на товарищей, я понял, что они точно разнесут по всему институту эту историю. «Ника Харев оказался бессилен перед требованиями очкарика!» - подобные разговорчики явно не принесли бы мне авторитета и славы. Да, и еще помню, что на ум пришла обещанная друзьями трешка. Я все в тот день пропил, а на утро нужны были деньги…

- Иди-ка погуляй где-нибудь. Не мешай разговору. Не видишь что ли – я стихи читаю! – с этими словами я повернулся к девушке и, демонстративно поплевав на кончик пальца, перевернул страничку. – Так значит, о чем я? И была ты подобна росе, что блестит…

ОСТОРОЖНО!!!

Это кричали друзья. И то, что я расскажу дальше – очень тяжело вспоминать. Картина, несмотря на годы, стоит в глазах до сих пор. Видит Бог, будь у меня возможность повлиять на ход истории, сделал бы все, чтобы вычеркнуть эту черную страницу из моей жизни.

Я моментально обернулся и увидел над собой руку, крепко сжимающую перочинный ножик. Я резко вскочил и, вывернув очкарику руку, выхватил нож. А затем – туман, всё как в тумане… И гул в ушах.

Он лежал, распластавшись на земле, и рукоятка торчала из его груди. Белая рубашка окрасилась алым цветом, тело дергалось. Над ним плакала Катя. Ведь он тоже был единственным в ее жизни. А в грязной луже валялся сборник стихов – страницы намокли, разбухли, почернели…

Потом был суд. Я на это и не рассчитывал, но меня оправдали. Друзья выступили свидетелями. Ведь по закону я вел себя мирно и не угрожал, а он первым напал. Я защищал свою жизнь. Только это земной закон. Другой суд будет у Бога. И там уж не будет у меня никаких друзей-свидетелей. Там иными категориями руководствуются.

После я бросил всё. Просто так – разом и навсегда. Я вышел из дома и пошел прямо, не останавливаясь. Наверняка, проделал долгий путь – мелькали поля, реки. Но всё по-прежнему было как в тумане… Перед глазами стоял образ окровавленного тела, распластавшееся на земле. И черная ручка перочинного ножика, что торчала из груди. По дороге то и дело прикладывался к бутылке коньяка, чтоб хоть как-то усмирить душевную боль. Наконец я свалился на землю. Думал – черт с ним, если больше не встану – жить не хотелось.

Очнулся в кровати, укрытый одеялом. Красивым таким, расписным, ярким. И комната была добрая, приветливая, наполненная солнечным светом. На столе стояла большая чашка с фруктами и кувшин молока. Кто-то нежно гладил мою голову. Открыл глаза – и увидел незнакомую мне девушку. Тут же понял, что любовь, настоящая любовь с первого взгляда – реально существующая штука. Улыбнулся.

Но тут вспомнил, что произошло еще совсем недавно. Убийство. Я собственноручно вогнал нож в живую плоть.

- Как тебя зовут? – у девушки был мелодичный, ласкающий душу и слух голос. – Меня Светлана.

- А меня… - я запнулся, - Никанором родители нарекли.

- Какое хорошее, доброе имя, - и она улыбнулась, обнажив жемчужины ровных, белоснежно-белых зубов.

«Ничего доброго. Ты пригрела убийцу. Лучше уж беги от меня пока не поздно! Я не человек – я хищник, я зверь!» - Думал тогда я, крепко сжав ладонь Светы.

Это была деревня Новожитьевка – я случайно набрел на нее. Я ведь по берегу реки шел – а Светлана пошла с утра по воду, и нашла меня. Пожалела, пригрела.

- Так сколько ж Вы прошли, - робко спросила Оля, вмешавшись в рассказ.

- А я думаешь, знаю? Километров десять-пятнадцать от города. У нас ведь в области тогда много деревень было… Вот только остался там, и женился на Свете. Долго мы с ней прожили – вот недавно схоронил… и в путь.

- И Вы ей, наверное, так ничего и не рассказали? – поинтересовалась Соня.

- Ну нет, почему же. Я с тех пор исправился. Ну или почти исправился. И потому всю правду ей выложил. Так и сказал: ты, Светик, убийцу на своей груди пригрела! Вот вся моя история – а теперь хочешь, прости меня, а хочешь, гони – не обижусь, потому как права будешь. Только она так нежно обняла меня и говорит: да никакой ты, Никанорушка, и не убийца вовсе. Он первым нож достал, это он намерен был убийцей стать, а не ты.

- Может быть, это и верно, - с горечью ответил я.- Вот только истина одна: кашу всю я заварил, а не он. Прошел бы мимо – не было б ничего.

- Но тогда б и мы с тобой никогда не познакомились…

Вот так и вся жизнь человеческая устроена: у одних она ВСЁ отнимает, а другим это ВСЁ дает. Притом, не всегда справедливо. Но это жизнь, и не нам с вами судить о ней.

 

(

 

4

Отныне больше нет страха!

 

Старик замолчал, немного утомившись после долгого рассказа. Но это была не просто история прошлого – он исповедовался. Перед такими же, как он, грешными людьми. И миллионы прочих грешных людей сидели в эту минуту в своих городах и весях, но мало кто из них думал о спасении…

- Всё идет к концу, - произнес он. – Как опустил ее в землю, как сделал холмик на деревенском кладбище, - понял: всё к концу идет.

- А, может быть, и не к концу вовсе? – Оля поднялась из-за стола и подошла к старику. – Может быть, эта свеча – и есть символ бесконечности и силы. Через нее можно спастись. Она все время горит, горит – и не тухнет. И будет гореть вечно. Так и люди – их души, есть что-то постоянное, для них уготовлена жизнь на небесах.

- Ну и странное тут у вас местечко, однако, - удивился с сарказмом лысый. – Где я только не бывал, но нигде не встречал столь философских шлюх. Ты что – Марина Магдалина нашего времени?

- Да, я пропала. И рядом нет Христа. Но я – человек! Посмотри на меня – боров! Ты будешь последним, кому я отдалась за деньги. Забери свою вонючую бумажку! – она швырнула на пол смятую купюру. Соня была поражена поведением подруги, которую еще совсем недавно считала и своей «коллегой». Не отводила глаз от брошенных денег.

Парень поднялся, гладя в горящие огнем глаза девушки. Хотел дать пощечину (ничего себе, обозрела шалава), но передумал. Быстро натянув длинное пальто, он направился к выходу. На пороге он обернулся и бросил на прощание короткую фразу:

- А старик-то прав. Местечко на редкость дрянное. – Дверь захлопнулась.

Соня, проводив его взглядом, быстро вскочила и подобрала с пола купюру. Бережно разгладила ее на столе и сунула в карман джинсовки. Тут же нащупала в нем сигарету, которую взяла у Оли в начале вечера, но, помяв ее в пальцах, решила не курить. Помедлив, она процедила:

- Негоже так с деньгами обращаться.

Никто не откликнулся. Все молчали, о чем-то думали. Соня почувствовала себя лишней, поняла, что ей нет здесь места. Но не хотела, боялась уйти –страшно было остаться одной в подобную ночь…

 

- А что я? – Алексей нарушил тишину, как будто отвечая на вопрос, который ему никто и не задавал. А, может быть, он сумел проникнуть в себя и понять, что где-то глубоко-глубоко бьется душа и пока жива совесть. – Я, пожалуй, самый грешный среди вас. Даже грешнее всех вместе взятых. Да, да, не удивляйтесь. Я всю жизнь содержу этот притон и считаю себя его хозяином. Но скольких я споил, скольким девушкам позволил заниматься проституцией вместо того, чтобы убедить их не делать этого? На скольких судьбах я нажился!

- Да ладно тебе, - Соня махнула рукой, - тоже мне, понимаешь, нажился! Нет у тебя ничего, и с роду не было: ни кола, ни двора – только этот шинок да три гроша в кармане.

- Может, и так. Но это – не труд, не помощь и служба на помощь ближнему, а прямое уничтожение, полная противоположность созиданию. Я не лучше проститутки или убийцы! – он бросил пивную кружку на пол, и та, зазвенев, в дребезги разбилась. – Я это говорю к тому, что тоже чувствую – этот вечер будет последним, а с завтрашнего дня шинок закрыт. Я, как и Оля: завязываю, надоело!

- Ты рехнулся?! – Соня была похожа на удивленную и испуганную курицу, которая с ужасом смотрит на лезвие приближающегося ножа. – Вы все ненормальные. А как же я? Я не намерена ни с чем завязывать!

- Молодцы! – как будто проснулся Никанор Пантелеевич. В его возрасте принято на время забываться и погружаться в воспоминания. – Нужно решительно со всем покончить… Именно сейчас, потому что «завтра» не будет.

- Что?! – Соня закипела. – Да что за ерунду вы тут несете, исповедники чертовы. Может, еще причаститесь: Леш, доставай кагор и батон! – она быстро натянула на себя шубу, судорожно застегивая пуговицы на пузе. – Я ухожу!

- Мы тоже скоро все уйдем, просто немного попозже. Но тебя не будет среди нас. – Спокойно произнесла Оля ей вслед.

- Да ты тоже, видать, обкурилась совсем. А, подружка? Такой же маразм в голове, как и у них! Я пошла.

- Я тебе не подружка! – последнее слово осталось за Олей.

 

Их осталось трое. Никанор Пантелеевич поднялся со стула и подложил дров в камин. Затем посмотрел на часы:

- Без пяти двенадцать! Это скоро произойдет. – Оля и Алексей не знали, о чем говорит старик. Но и не хотели спрашивать: знание истины не приносит спасения.

Часы медленно тикали. Никанор Пантелеевич не сводил с них бледно-голубых глаз, и, когда две стрелки сравнялись на цифре двенадцать, тихо произнес:

- Всё, уже сейчас. – И он перекрестился.

Свеча погасла, хотя в комнате не было ни наималейшего дуновения ветра. Пламя просто исчезло, даже не оставив за собой змейки дыма.

В окне загорелся ярко-зеленый свет. Неприветливый и горький – такой же, как был и у свечи, но только более яркий и всепроникающий.

Не одеваясь, все трое вышли на мороз.

На ночном небосводе горела звезда. Она затмевала прочие небесные светила. Не то, чтобы луна и иные звезды были менее заметны – просто этот свет был другим. И не было ничего более зловещего, хлесткого, тянущего в пропасть забвения, чем эти по-могильному холодные лучи, ледяными потоками спускающиеся на землю.

- Еще немного – и она упадет в воду и отравит ее. Мы будет пить эту воду. И мы никогда не будем старше. Мы останемся такими же как и сейчас - навечно. Потому что умрем. – Произнес Алексей.

Оле казалось, что она знает даже название этой звезды.

- Вот она. Я знал, что это неминуемо должно произойти. Всё, черта подведена. Иоанн Богослов… - старик схватился за волосы.

«Точно! – вспомнила Ольга, - это звезда полынь. О ней всего четыре строчки в Библии, но Боже, Боже…»

- Горит звезда полынь! – произнес Никанор Пантелеевич. – Это конец света, закат всего мироздания. Но вы только представьте – весь мир сейчас точно также, как и мы, смотрит на нее – кто-то с ужасом, тоской, а кто-то с удивлением и непониманием происходящего, застигнут врасплох. И лишь убийца, трактирщик и проститутка всё понимают и ничего не бояться. Нет страха, отныне больше нет страха!

НЕТ СТРАХА, ОТНЫНЕ БОЛЬШЕ НЕТ СТРАХА! – гулким эхом улетели куда-то вдаль слова старика.

- Но ведь мы покаялись, - Оля плакала. – Мы покаялись! - она упала лицом в снег и зарыдала. – Нас простят, не может быть, чтобы нас не простили.

- Отныне больше нет страха!

- Никанор Пантелеевич, - Оля поднялась на колени. – Леша! Обнимите меня! Я вас люблю. Обоих так сильно люблю!..

А на небе грозно горела звезда полынь. Горела, подобно светильнику…