Утро. Поливочная машина совсем недавно смочила достаточно нагретый поднявшимся солнцем, асфальт. Яркие лучи бросились измываться над крышами, отгоняя ночную тень всё дальше и дальше на Запад. Металлическая черепица забегаловки "Bass kid", нагревалась с невероятной скоростью, пока не включился кондиционер. Он натянуто пыхнул, забрал пространство и, чихнув, выдал первую порцию свежего, прохладного воздуха.

Продавец, уже стоящий за прилавком, орошённый каплями пота, стекавшего по щекам, вискам, по шее, запазуху, вниз на складки живота, между волосиков груди, передавая нервным окончаниям, неприятные ощущения, смахнул ладонью с прилавка, вчерашнюю пыль. Холодок прошел вдоль стены и зашевелил ценники. Потом вернулся из угла обратно и остудил пот. Продавец замер на несколько секунд, переживая томительные моменты охлаждения.

Солнечные блики, зайчиками запрыгали по стеклянным прилавкам, по полу, расщепляясь вдрызг, дискотечным огнём. Они предваряли движение, когда "closed" сменяется "open". И когда сквозь призму, неумело наклеенных, выцветши - синих, слов "добро пожаловать, путешественник", между строк полностью выглядывает светило. Его свет лишает зайчиков силы, прибивает их к потолку и, отражаясь в противоположном от дверей, зеркале, наполняет все помещение, экономя хозяину электричество.

"Бушет, бушет, бушет..."

Скрипучий радиосигнал из ржавого приёмника, голосом тоталитарного вождя Пиночета, хрипло, как после сытного завтрака с мороженным на десерт, оглашал новости.

"Бушет, бушет, бушет..."

Крупная муха, согнанная с насиженного места, сонная, ослепленная, и где-то на дальнем, заднем плане, страшной озвучкой вертолета "Акула", медленно вошла в пике над вишневым желе. Но пластиковая мухобойка, гораздо более резвая поутру, оказалась немного проворнее, и приложила немилосердно её к самому подносу. "Шлёп..."

Скрипнуло.

Старая собака, снаружи, лапой, всю жизнь открывающая входную дверь в восемь, впускающая песок и пыль с дороги, вместе со своим уже совсем дряхлым телом, заскулила. Осталась на улице. И со второй попытки ей не удалось. Опять заскулила. Сегодня, не её день. Не её.

Обросшая, собачья морда, разбрасывая тяжёлые, слизкие слюни, глянула в витрину. Оставив парочку грязных следов на прозрачном стекле.

"Пошла вон, пошла..."

Продавец взмахнул коричневой, с разводами, тряпкой, прогоняя животное. Он рукой взял дежурную банку колы. Пустую. Которая уже не раз знакомилась с больным боком и задом, собаки. Собака узнала банку и тоскливо засеменила к ближайшей заправке. Не её день.

Банка вернулась на место.

"Бушет, ве спешиал фоундейшен..."

Звук стал немного громче. Медная рукоять радио повернулась.

Всё нагрелось. Пять минут. И нагрелось.

Касса, колокольчиком брякнула, в неё посыпалась мелочь, и зашелестели старые, скомканные купюры, достоинством ниже десяти долларов. Продавец лениво задвинул кассовый лоток и встал в тень.

Жара высушила асфальт. Мелкие трещинки пошли по его поверхности и забились пылью. Шоссе молча изнывало от зноя. Первый призрак встал над дорогой, коверкая полосу разметки и маленькие столбики километража. Воздух переливался пурпурным шаром, даруя иллюзии, и гоняя безобидных приведений по шоссе.

Сама жизнь скрутилось комочком. Вся сжалась, дабы уменьшить свою площадь, стать маревом, но не сгореть дотла в пустынном котле. Она вдавилась в землю, скукожилась, прячась в тени кактусов и нечастых построек. Вместе с ней спрятался и её смысл...

Такой нереальной, сказочной, казалась раздолбанная легковушка, с вопящей музыкой, виляющая из стороны в сторону, словно объезжающая миражи. Без верха. С облупленной краской. Со словом "Robin". С рогом оленя на капоте. С двумя парнями.

Тормоза взвизгнули. След от палёной об асфальт, резины, кончился у стеклянной двери, недоступной собаке. Музыка била в стекла.

"Бом, бум, бом, бум..."

Раскаленный воздух нёс низкие частоты волнами. Раскидывал в стороны. Почти видимый процесс. Для сёрфингистов. Звуковых сёрфингистов...

Двое в машине, пьяны. Достаточно забавны. Приземисты. И не потливы.

Один выскочил через бортик авто, ботинком зацепив отколупленную краску, пошедшую молнией обсыпаться, до самого низа.

Не останавливаясь, он сразу ввалился в забегаловку.

Тишина. Отголосок низких частот отгородился дверью. И тишина. Едва дрожали витрины. Они не могли сдерживаться в такт музыке. Им не нравилось радио. Наконец-то они услышали что-то иное, чем "Бушет..."

Продавец вышел на свет. И его лоб заблестел, обильно покрываясь соленой водицей организма. Молча.

Парень обернулся и мутным взором, не от жары, от алкоголя, провел по прилавкам.

"Хо-ло-дная ко-ла..."

Зашедший растянул фразу. Рот, приоткрывшись, скривился. Не увидев холодильника с напитками, так необходимыми каждому, буквально каждому в этом месте, скривился еще больше. На плече, ухмылялась татуировка Че Гевары. "Мы едины, Тайсон..." Гласила тату.

"В подсобке"

Ответил продавец вяло. Струйка пота побежала по позвоночнику и добежала до ягодиц. Неприятно. Идти в подсобку. Неприятно. Тоже.

"Давай. Пять".

Парень провел шершавой рукой по носу и кашлянул. Бактерии умерли еще в полете, поджарившись. Не достигнув чужого лица и не выполнив своей главной задачи: инфицирования. Он полез в карман.

Продавец сжав лопатки шагнул к подсобке. В глаз попала струйка. Зажгло и закололо.

"Бушет, комс ту Ваши..."

Над приёмником в паутине, забилась в конвульсиях не отдавшая душу мухобойке, жужелица. И жестокий паук, бережно укутывал ей, еще трепыхающуюся, своими сетями.

Зашедший улыбнулся. Желтые, нечищеные зубы, никто не увидел. Он суетливо зарыскал в кармане и выудил нечто продолговатое с рукояткой.

Предмет щелкнул. А его хозяин стал сгребать с прилавков в холщевый мешочек для покупок, всё, что попалось под руку. Пакетики хрустели, прощаясь с родными для них полками. Баночки бились друг об друга и заполняли мешок. Покупатель кряхтел, наваливая еще и еще, словно не ел три дня и ничего не пил. Он разгрыз упаковку чипсов, и отправил целую горсть в рот. К "Бушет" прибавилось чавканье. А паук, предвкушая, впился в созданный им кокон, отравляя жертву, и внедряя в неё свой яд.

Тень от букв на витрине упала на кассу. Парень размашисто кинул мешочек к двери и встал у прилавка. Он причмокивал, выковыривая языком между зубов остатки сушеной картошки.

Кондиционер дул на него. Проходя по майке в штаны, до самых ступней. Блажен. Блажен.

Че Гевара улыбался. Действительно, блажен...

Из подсобки вышел продавец. Как жонглер, держа в подмышках, отливающие золотом бутылки с колой. Прохлада. На какой-то миг пота не стало. Кола дала телу заряд. Тело приняло, отбирая у пластиковых бутылочек, совершенно ненужную им минусовую температуру.

Кола встала на прилавок. Под оценивающий взгляд парня. Она удивительно хотела понравиться, зная, что её всегда купят. И её всегда покупали...

"Кассу"

Томно пробурчал пришедший. Тихо указав на закрытый лоток. Ресницы соединялись и разъединялись. Музыка прорвалась в приоткрытую дверь. Зашел второй. Выше. Трезвее. Водитель. Без Че Гевары. Со шрамом. С медицинскими нитями по правой щеке, до уха. С рваной жилеткой и заросшими подмышками, в стиле лесов Амазонии.

"Чего долго...?"

Рука первого с предметом, умело пряталась под настилом прилавка. Избегая удрученных глаз продавца, опять заливающихся потом. С подноса на край первой полки, капнуло растревоженное вишневое желе, недоставшееся мухе.

"Кассу"

Повторил первый. Не изменив голос. В такт низким частотам для сёрфингистов.

"Чего?"

Продавец отрешенно вопросил, зачарованно прикованный к явившемуся перед ним предмету, поднимавшемуся к его голове. Рукоятка блестела. А дуло, нескончаемым туннелем уносило вглубь смертельного страха. Потаённого в душе. С боязнью умереть и потерять связь с куском шоссе и бензоколонкой со старой больной собакой.

"Бушет, бушет, бушет..."

Чмырённое годами радио, вещало для смертников. Чья кола грозила стать последней, "не выпитой колой" в жизни. А трупная вонь могла призвать только оголодавшего пса...

"Кассу открываем"

Парень напомнил, что продавец еще не умер. А только собирается умереть. В отличие от жужелицы, плоть которой размягчалась паучьим ядом.

Дуло сверлило мозг. Подсознательно унося в иной мир. Холодный и мрачный, мир набитый притворно раскаявшимися грешниками, скрестившими ноги на облачках.

Касса звякнула, и лоток со скрипом выехал к мокрому животу продавца. Обнажая ту малость, что накопилась за день, который был вчера. Мятые бумажки, подобранные с проезжающих по дороге. Прильнувших к изящной форме и сладкому вкусу колы.

"Это всё?"

Первый промямлил почти обиженным голосом. Он знал, что всё. Правда, всё. Сегодня не его день. Не его день.

Продавец мог всегда стечь на пол. Не шумно. Он мог. Последний полицейский был тут месяц назад. Вечность назад. Всю жизнь назад. Он купил пиво и, визжа сиреной умчал не произнеся не слова.

А эти, говорили. И показывали дуло. И полицейский, дорожным призраком мог быть, и не мог быть вовсе. И деньги. Бумажки. Их не будет. И его не будет. А может будет...

"Д-да..."

Продавец заикнулся. Струйки, подгоняемые страхом, лужей собрались в пуповине. В глазах единство с Тайсоном. Рожа, с жёлтыми зубами. Рваный пакет чипсов.

"Бери и пошли".

Второй, оскалив ротовой шрам, дернул первого за плечо. Предмет качнулся, сместившись со лба продавца на горло. Он кричал внутри. Кричал. "Да. Берите и идите. Берите и идите. Мать вашу". Оторванные от тоннеля, зрачки, крутились в глазницах, не находя места и пристанища для успокоения. Идите. Берите...

Первый качал головой. Имитировал собаку в витрине. С пистолетом. С сухой картошкой в зубах. Без слюней. Но голодную. Всеми прогнанную. Злую собаку.

"Нет. Я замочу этого..."

Собака. Злая. Не отделаешься банкой колы. Не отделаешься пятью бутылками. Не хлопнешь мухобойкой.

"Тебе надо?"

Второй принял и скомкал бумажки. Запихнул их в драный карман пошел к двери, подхватывая мешочек и оборачиваясь. Дуло опять ко лбу. Берите. Идите...

Один зайчик ожил. Блесткой от лужи желе, прыгнул в висок продавцу. Прямо в висок. Имитировал. Лазерный прицел. Пистолет в лоб и в висок. Да что еще надо заштатному продавцу забегаловки "Bass kid"? За шестнадцать часов, перед тем как наступит завтра. В висок и в лоб. Сегодня не его день. Не его.

"Пошли".

Второй сорвал шевелящийся на прозрачном кусочке скотча, ценник. "67 центов". Тупо вытянул руку к прилавку и потряс ценником. Кондиционер безразлично ухнул, шепча, и направляя поток свежести на вишневое желе.

"Дорого..."

Первый, пытался взять одной рукой пять бутылок колы, а другой рукой целиться в лоб. Упражнение. Трудное. Кола не терпела такого к себе отношения. Ей было наплевать на пистолет и пот. Ёё пили. Её всегда пили. В таких бутылках.

"Да. Дорого. У тебя дорого. Мочить"

Парень словил три бутылки. Четвертая свалилась на бок и прижалась, ища спасения, к толстому животу продавца, выжимая соленую влагу из пупка. И отдала последнюю прохладу, нагреваясь. Но ему не нужна была прохлада. Ему нужен был полицейский, проехавший месяц назад. Нужна была жизнь, с куском шоссе и заправкой с больной собакой...

"Бушет. Бушет. Бушет..."

Охрипло заорало радио. К нему близко подполз паук, передёрнул нити и скрылся в недрах прибора. Динамики силились переманить звуковых сёрфингистов. Когда-то оно собирало вокруг себя. Когда-то ему поклонялись. И пауки не имели права жить в нём. В Вегасе не было пауков. В Вегасе все было иначе.

Продавец принимал мерзкий душ. Солёный. Мог принять пулю в лоб. Мог умереть. Мог выжить. Зайчик, объединившись с грабителем, переместился с виска на скрещение бровей.

Прицел. Лазерный. Пиф-паф.

"Бушет..."

Радио рявкнуло. Пауки. В нём пауки.

"Черт... мочить..."

Оторванное ото лба, дуло глянуло на радио и разверзлось хлопком, навеки заткнув пасть, антикварной прелести. Паук не успел пожалеть о месте жительства. Не знал.

"Бу-у-у-л ши-и-ит..."

Аппарат издох, забыв страх перед пауком и Вегас.

Продавец тоже забыл Вегас. Забыл маму с папой и коньячный завод в Калифорнии, где десять лет проработал помощником технолога с минимальной ставкой. Как все призрачно. Берите. Идите. Идите...

Он зажмурился, чувствуя, как к поту присоединяется моча. Она пошла по штанине и стекла в щель в полу. Капая на голову спящей в дневной дрёме мыши. Мыши снилось убитое радио. Она грезила трупом радио. Раздирала на кусочки провода. И заряжалась всепоглощающей электроэнергией... Иначе не стать ей летучей мышью. Никогда не стать...

Продавец с закрытыми глазами ждал пулю. Ждал, когда туннель дула, станет туннелем к свету. К облачкам, чтобы свесить ноги. И раскаяться. Он безумно хотел раскаяться...

Его тело с круглой дыркой во лбу, будет брошено, он станет свободным, от забегаловки. Станет свободным от шоссе и бензоколонки с больной собакой с её отвратительными слюнями в восемь утра. И ему не надо будет убирать лужу вишневого желе... Не надо.

 

Низкие частоты ворвались в дверь. Тряхнули полки. Разбудили обоссанную мышь. Вернули продавца к жизни. Постылой, вонючей жизни.

Брошенный ценник "67 центов", прилип к желе и сползая под напором кондиционера, размазывал лужу по полке, одновременно закрывая своим бумажным тельцем свет, умерщвляя зайчика, потворщика грабителей.

Мотор взревел. Легковушка сорвалась с места, продолжив жечь на высоких оборотах резину, и тем самым продолжив след на асфальте. Мираж поглотил машину на втором столбике километража, соорудив из неё замок, смахивающий на калифорнийский коньячный завод.

Продавец схватил колу и свернул ей крышку. Бутылка змеёй зашипела, ударив сладкой пеной в ухмыляющееся от досады, потное лицо. Никто не имеет права сворачивать крышку коле, таким образом. Никто.

"Ха-ха-ха. Идите... Берите..."

Продавец смеялся. Долго смеялся. Топая ногами по луже из желе и срывая ценники. В витрине сиротливо болталась собачья морда, глядевшая на сошедшего с ума человека...

"Bass kid"

Вывеска болталась на ветру. Скрипела металлическим болтом, цепляясь за раскаленную крышу. Солнце палило. Оно двигалось к зениту вдоль шоссе, и уже пело очередную прощальную песню измотанном кондиционеру...