Анна Минакова. В продолжение темы.

 

 

Заметку об Анне Минаковой я писал первой. С тех пор и мой способ раскрывать перед Вами, мой читатель трепетную поэтическую душу претерпел, так сказать. И ещё, я меньше стал болтать в этих своих опусах.

Да и Анна за эти годы, не вместившись в сетераторскую судьбу, стала и лауреатом и узнаваемым поэтом. И мне стало интересно, а что сейчас…

 

Интересно, когда человек как цветок

Не мигая глядит на зелёный восток —

В мельтешне ли, толпе ли, пустыне,

Словно в жилах его не кровища, а сок,

И внимательный свет в сердцевине.

 

Будто кто-то ему указал на звезду:

Из неровного облака вынул.

И теперь он цветёт в поднебесном саду

Меж тюльпанов, ромашек и примул.

 

А в густых золотых волосах волосах

Шебуршит, воскресает пшеница.

Интересно, что весь он — почти в небесах,

Стебелёчек и стрелка на Божьих часах,

Но ему — вместе с нами — висеть на весах

И к земле неподвижной клониться.

 

И, неспешные очи лилово разув,

Обмирая, вздыхая глубоко,

Он как будто готов сквозь росу и слезу

Посмотреть на неблизкого Бога.

И выходит во двор, где сияют кусты,

Полон солнца открытый его рот.

И ложится пыльца на власы и персты,

И рубашки отвёрнутый ворот.

 

И ещё. Поэты Слобожанщины, со столицей этого края, я имею ввиду мой родной город – Харьков, действительно говорят на особом, птичьем и поэтическом языке. Это определено пограничьем и обогащением от двух культур, российской и украинской.

 

СВЯТАЯ ВОДА

 

Я в сумерки втиснусь, где каждый — вещ,

И где оживает любая вещь,

С Тобой становясь — одним.

И вижу: источник

И крест над ним,

И выше — звезда над ним.

 

Но вечер-овчар превратился в ночь,

А ночь охладила дух.

И смотрит её неуёмный глаз

На тёмно-зелёный туман, на нас,

На заговорённый луг.

А луг — это глина Твоей щеки,

Щетина её — спорыш.

А мак да цикорий — цветки-щенки,

В которые Ты глядишь.

 

Мой ветер оправлен Твоей травой,

Весёлой травой Твоей.

Брожу словно телепень дрожжевой

С бескровной, бескровленной головой,

Твержу новоявленный облик Твой.

И снова — в колодце с водой живой,

Я словно в колодце с водой живой,

Ведома оранжевой и живой,

Живучей водой Твоей.

 

Ко мне потянулась рука реки,

И это — Твоя рука.

В ней рыбы летят

И в воду глядят,

И у них блестят бока.

 

Ты — дальняя длань и длинный поход,

А я — это камень, особый, тот,

Что нет, не утонет. Поток несёт

Меня — сквозь пылюку несметных вод.

Так синий цикория трёп — несёт

Твоя нескончаемая рука.

И лёгок полет моего цветка!

 

Опомнюсь: источник

И крест над ним,

И выше — летит звезда.

Опомнюсь — остыну,

И мир — постыл,

И он — зеленее льда.

К моим неумытым немым щекам

Прилеплена лютня льда.

И я б не оттаяла никогда,

Но тёплой святая была вода,

И сладкой была вода.

 

Мои заметки всегда были краткими. Но, как я писал ранее, Анна не вмещается. Вот ещё три, на мой взгляд, великолепных тому примера.

 

(МЕРКУЦИО)

 

Неизбежная шутка, безжизненная, — как йод

Обжигает губы обветренные. Пускай.

А сорока-воровка пуговицы клюёт

На сорочке моей синенькой, новенькой.

Но твоё свято-место — пусто. Я жду и жду,

И чернею. И стану чёрная — до зари.

И тупые остроты всегда у меня в ходу.

Освети мою душу пыльную, озари,

Я уже не могу без шуточки, без тычка.

В перепачканных пальцах лопается стекло.

Что ж, тепло тебе, девица-ласточка-весточка?

Что ж, тепло тебе, красная, горькая?

Не тепло.

 

Ты войдёшь — серьёзный, внимательный, тёплый, с тёп-

лыми крыльями, призрачный, не отворяя дверь.

И тебя не достанет ничтожный, напрасный стёб —

Зверь бессмысленный и беспощадный, ничейный зверь.

Ты один не подвластен вранью, воронью, трепне,

Мотыльки и цветки расцветают в твоём окне.

Не печёт, но печётся словечко твоё обо мне,

Оттого так спокойно, так непечально мне.

 

Ты войдёшь, серьёзный, молчащий — в себе, в снегу,

И меня не дразнит, меня не смешит уже

Твой во всём перехлёст — потому что я так не смогу:

Без издёвки совсем, без извёстки на душной душе.

 

* * *

 

…И летело – рваное, ветреное, почти

что дымок. Не моя нирвана, не мой дымок.

Я увидела облако. Ты этим облаком был.

Или тело забыл, или всё на земле забыл.

Белый-белый, как водится, серенький с голубым,

проливной, как водица, такой у него был цвет,

а размер – мой любимый, анапест (почти с тебя).

Я смотрела на облако, выглядела глаза,

я смотрела на облако, я на тебя смотре...

 

* * *

 

Колыбельная

 

В голове моей плавают – словно бы в лодке, пироге –

Мысли грустные, да: у тебя (хоть пока и не видишь)

Ноги длинные выросли – к длинной-предолгой дороге.

Но пока я пою колыбельную – спишь, не уходишь.

 

От тебя уходила рыба с серебряными боками

И вода колебалась и виделась синей и странной,

От тебя и земля уплывала в стране чужестранной.

Да и нету страны твоей, родины, твёрдой-претвёрдой, как камень,

И родной, и одной, и единственно неотвратимой.

 

Так куда ты, зачем ты летишь, но скорей, но лети, мой

Тростниковый и хладный (как сон твой), почти недвижимый,

Недопитый (как чай твой), но спи, молодой, но лежи, мой

Неукрытый… И бабочка мысли со лба полетела,

В темноте засверкала, оставив уснувшее тело.

 

И вода вечерела реки, и чернела, чернея.

Я гляжу на дорогу твою, а она всё длиннее.

Я пою, но всё тише, всё тише, всё тише и тише.

Колыбельная кончилась песня. Проснись же. Иди же.

 

А вот, куда идти, это я могу подсказать. Набирайте в Журнальном Зале – Анна Минакова - и читайте. Рекомендую.