Среди лесов и болот на краю опушки, чернели покосившиеся от старости избы. Место это было гнилым, несло плесенью из болота. Солнце редко проглядывало сквозь сплошные высокие деревья. Но все же люди отвоевали у природы небольшое поле. Вырубили деревья, выкорчевали пни. Посеяли зерно. Урожай был чахлым, но народ не жаловался. Зато здесь они могли не вздрагивать при каждом звуке, не думать, не кочевники ли опять пришли забирать их жен и детей.

На краю деревни они поставили маленькое капище, снесли в него все самое лучшее, не разбирая кому из богов поклоняться, Перуну ли, Мокоши, Велесу, ну и, конечно, обязательно богу солнца. Жрец тоже был неприхотлив. Довольствовался малым. Человеческих жертв не требовал.

Весной все дружно пекли блины и заводили хороводы. Парни сватались к девицам, которые без всякого стыда, заманивали приглянувшихся молодцев в лес, купались с ними нагишом в прозрачных холодных озерах.

Слышали деревенские, что где-то далеко, где давно остались их сородичи, началась иная жизнь. Вроде придумали люди себе какого-то нового бога, имя даже не выговоришь. Иноземец он, и что странно, вроде, казнен этот бог был самими же людьми, что вообще странно, поскольку, что же это за бог такой, что позволяет себя людям казнить? И еще слышали, что правит ныне, тоже неслыханное дело, сын рабыни, незаконнорожденный, убив брата своего. Ну, да какое дело деревенским до всех этих дальних новостей. Ведь говорят и, что где-то на краю света есть люди, обросшие шерстью, и звери с длинными носами. Да мало ли чего есть на белом свете. Им-то что? Людям главное чтобы урожай градом не побило, да чтобы телята родились здоровыми, да чтобы мор обошел их стороной. А вечером можно и выйти на завалинку, и посудачить о чудесах, что есть на свете. Есть, да их, к счастью, не касаются. А вот важно то, что вчера за одной девкой сразу два парня посватались. И она, егоза, ни одному не отказала, все глазки строила. Так они друг другу морды в кровь разбили, пока отец невесты сам разбираться не вышел.

Так рассуждали старики, греясь в лучах заходящего солнышка, когда из-за деревьев донеслось стройное пение. Сонная деревня тут же ожила. Распахнулись ставни, выглянули на улицу и парни, и молодухи, и деды, и зрелые мужи. «Никак гусляры пожаловали» - с почтением молвил седобородый старец. И, правда, по лесной тропинке гуськом, держась друг за друга, шествовали трое былинников. Один уже совсем древний старец, другой мужик в летах, а третий подросток. Все были абсолютно слепыми и пели так звонко и слаженно, что деревенские чуть не подрались за честь, в чью избу дорогих гостей зазывать. Шедший впереди старик постучал своим длинным посохом в крайнюю избу, и шустрая баба побежала ставить в печь щи, чтобы угостить горяченьким.

Вся деревня собралась в эту избу. Несли дорогим гостям кто, что мог, и, раскрыв рот, слушали про подвиги богатырей, удаль русскую и про великого князя Владимира Красное солнышко. Когда совсем стемнело, на лавках устроили гостей ночевать, а с рассветом, они умылись ключевой водой, поклонились хозяевам, да и пошли своей дорогой, прихватив старенькие гусли, как ни уговаривали их погостить еще.

И только когда пение стихло, потерявшись среди густых елей, вздохнул самых старших обитатель гостеприимного дома: «Эх, отдали последнюю краюху хлеба с собой убогим. Сами-то теперь что есть будем?» «Стыдись дед!» - шикнула на него жена: «Люди святые. Калеки. Вон, видел, парнишка, одними белками сверкал. А самому старшему и вовсе лихие люди глаза выкололи. Убогие они, а значит, святые. Для таких и последней краюхи не жалко. А мы? Проживем, как ни будь. Добрые люди помогут…. Да нам с тобой и недолго осталось»