(отрывок из романа "Сад желаний")

 

Рустам с Мариной вышли из зала, из такого знакомого, родного зала ДК МАИ. Сколько раз приходил он сюда с друзьями, с девушками, один. Сколько фильмов пересмотрел, концертов. ДК МАИ заслуженно имел славу одного из неформальных культурных центров столицы. В нём, в одном из первых, демонстрировались в начале перестройки пролежавшие долгие годы на полках фильмы. Сюда частенько приезжали известные группы, исполнители, барды, артисты со своими творческими вечерами. Здесь работала неплохая маёвская самодеятельность. Здесь кипела творческая жизнь.

Правда в последнее время что-то изменилось в атмосфере этого места. Разваливалась самодеятельность, студентов перестали интересовать капустники, никак не могла образоваться толковая команда КВН. Перестали показывать талантливые фильмы, экран заполнила депрессивная чернушная видеопродукция. Да и музыки стало меньше. А в тот день, придя с Мариной в кино, Рустам узнал, что дом культуры вообще закрывается на ремонт. Сегодня последний сеанс. В фойе работницы ДК уже снимали гардины, картины со стен, и бегали с ними между кружащимися в вальсе парами из студии бального танца. Всё это было грустно, всё как будто специально приурочено к окончанию студенчества.

После сеанса Рустаму захотелось задержаться в этом уютном здании, пройти по вестибюлям и коридорам. Попрощаться. Спустившись на первый этаж, он потянул Марину не к выходу, а в одну из комнат, где стояло пианино. Здесь с Лёхой Орловым они когда-то сочиняли песню к фильму «Дубосековская 9». Фильм о жизни общаги снимали ребята – кинолюбители с шестого факультета. Лёха, закончивший джазовую музыкальную школу, так классно играл на фоно, что их работа незаметно переросла в его сольный концерт, на который сбежался народ со всего ДК. А здесь вот раздевалка студии бального танца. Это тоже целый этап в жизни Стерхова. Красивый и грустный. А это малый зал… Стоп, а что это за звуки из него доносятся? Рустам, держа за руку Марину, заглянул за тяжёлую дверь. Надо же, дежавю. Гендос Соколов энд компани. Только уже на сцене хоть малого и пустого, но зала. Стерхов хотел потихоньку войти и сесть вдалеке от сцены, рядом с тремя парнями, видимо рабочими, увиливающими от ремонта ДК. Но Соколов, увидев его, сказал в микрофон:

- Не прячься, Стерхов. Подойди хоть поздороваться, не видел тебя сто лет.

Рустам с удовольствием прошёл на сцену, поздоровался с ребятами.

- Всё-таки пробились в ДК? Молодцы.

- Пробились, только его на ремонт закрывают.

- Ну вас-то, наверное, не выгонят?

- Надеемся, пока в одном углу зала будут ремонт делать, мы в другом будем репетировать.

- Молодцы, рад за вас, прямо завидно.

- Так в чём дело, вливайся. Нам как раз текстовика не хватает.

- Я бы рад, Гена. Только я через две недели уезжаю… навсегда.

- Да ты что? Куда?

- Домой, в Ташкент. По распределению.

- Надо же, фантастика. Неужели отучился? Время-то как летит. А ведь через год и мне…

- Тебя-то куда распределили?

- Тоже домой, в Красноярск. Только фигушки они дождутся, чтобы я там появился. Я женюсь скоро.

- На москвичке?

- На ней…

- Поздравляю, ты всегда был умненьким мальчиком.

Пока ребята разговаривали, коллеги Соколова скучали на сцене, сделав небольшой вынужденный перерыв.

- Геныч, давай репетировать, мне скоро на лабу, – наконец не выдержал рыжий барабанщик.

С ним Стерхов знаком не был, из присутствующих он кроме Соколова знал ещё только Вадима Ильшина, с которым, как и с Генкой, в «Саду желаний» репетировали.

- Дай с человеком пообщаться, – не согласился с барабанщиком Соколов. - Он уезжает навсегда. Он, можно сказать, один из зачинателей нашей группы.

- Пусть споёт тогда.

- А точно, спой, Руст.

- Да ладно, как я буду, без ансамбля?

- Я тебе подыграю, я помню твой «Старый патефон».

- Я тоже не забыл, – поддакнул Ильшин.

- Тряхнуть что ли стариной, Марин?

- Раз народ просит…

Марина с интересом наблюдала за происходящим. Они прожили с Рустамом полгода, а она толком и не слышала, как он поёт. На всю эту песенную самодеятельность она не западала, а он, почувствовав это один раз, больше никогда ей своим пением не надоедал.

- Дайте мне только гитару, – потребовал Стерхов.

Ритм-гитарист, которого Рустам тоже не знал, не без колебаний отдал ему свой инструмент.

Взяв гитару, Стерхов пробежал пальцами по струнам, проверяя настройку.

- Ну что ж, «Старый патефон».

Набрав уже воздух в лёгкие, Рустам поднял глаза и увидел перед собой зрительный зал. Был он небольшой, и зрителей в нём было всего несколько человек, но и в таком петь ему никогда не приходилось. А теперь уже, видимо, не придётся. А, к чёрту…

- Поехали.

 

У излучины трёх сверкающих небом рек,

Там где солнце собой украшает бездонную высь,

Ты поймёшь, что счастье, вдруг, ворвалось в твою серую, скучную жизнь.

Время там для тебя остановит свой вечный бег.

 

Рустам пел, обретая с каждой строчкой голос. Ильшин и Соколов, и правда, не забыли свои партии, играли хорошо и связно. Даже барабанщик вдруг с самого начала взялся за палочки и оживил песню правильным, чётким ритмом. Да и басист забубнил на своём инструменте вполне прилично. Удивительно, но группа играла песню как давно знакомую.

 

А в один земной до боли обычный год

У излучины трёх до дна изученных рек

Ты поймёшь, что время не ждёт сохраняя свой строгий и вечный ход,

И что счастья не хватит на весь отпущенный век.

 

Соколов безошибочно выводил на гитаре соло между куплетами, которое когда-то играл на флейте Славик Лебедев.

 

А когда потеряешь любовь и терпенье, и силы, и всех кляня,

Ты отключишь надоевший телефон,

Не забудь меня, разыщи меня, приходи ко мне, и я

Заведу тебе свой старый патефон.

 

Старая, наивная, почти детская песня, сочинённая Рустамом ещё в девятом классе, в сопровождении музыкантов прозвучала красиво и достойно. После того, как умерло, не родившись, его детище - группа «Сад желаний», Рустам редко брал в руки гитару. Душа не пела. А когда украли из общаги его «Классику», вообще не на чем стало играть. Стерхов, вдруг, остро почувствовал, как ему этого не хватает. Не хватает творчества, поэзии, музыки. Не магнитофонной, готовой услужливо включиться в любой момент, а своей, упрямой, корявой, которая по несколько дней крутится в голове и никак не хочет появиться на свет. А когда появится, то как новое вкусное блюдо смакуешь её, ласкаешь кончиками пальцев, извлекая из гитарных струн, и взращиваешь, добавляя постепенно новые аккорды, строчки, переходы.

Это творчество делает из нас людей. А если не творить, кто мы? Машины по уничтожению продуктов, бумаги, кислорода. Засиратели Земли. Родились, внесли свой вклад в уничтожение планеты и сгинули без следа. А вот когда творишь, когда своими руками, мозгами, нервами, душой. Никому не понятно? Не оценили? Смеются? (Ты идиот, такие деньги на гитару потратил, можно было три пары кроссовок купить). Плевать. Ты творец!

Господи, зачем же он бросил, зачем не продолжил вместе с ребятами? Не для денег (никто о деньгах и не думал), не для славы. Для чего-то большего, необъяснимого, что скрывается за сухим словом «самовыражение». Для того, чтобы быть, чтобы прозвучать в вечном эфире этого великого мироздания. А вот он я, вот он и я. Я тоже есть, и у меня тоже есть душа. Я не только галочка в отчётах (ещё один юноша получил высшее образование). Я не только безликий пешеход под дождём на асфальтовых равнинах. Я живу, я пытаюсь... И моя душа хочет трепетать в резонансе с этим миром. Разве я не имею права прозвучать, запомниться? Ну хоть как-то, хоть одной строчкой? Неужели не дано, не доступно? Разве всю жизнь: работа – дом, дом – работа? А по выходным – грядки на даче пропалывать. Раз в месяц – в парк, мороженое кушать. И так изо дня в день, из года в год, пока не закопают в мёрзлый зимний грунт. И не останется ничего. Дети будут помнить. Внуки вспомнят несколько раз. Правнуки знать не будут. Всё, нет тебя. И не было. Чем докажешь, что был?

А творцы - они на отдельном учёте в небесной канцелярии. Там всё видят, всё знают, всё слушают, записывают и хранят. Всё, что лежит выше переваривания пищи, совокупления и отправления естественных потребностей - от наскальных рисунков до храма Святой Софии в Константинополе - хранится вечно, даже если сгорит или будет разрушено на Земле. И вот там, на самой дальней полке самого забытого хранилища, может быть, найдётся место? Нет, не найдётся? Пока не найдётся? Ах, значит есть, всё-таки, надежда? Вход никому не заказан, и нужно работать? Так я готов. Я уже бросаю свои никчёмные делишки, открываю чистую тетрадь, беру ручку и аккуратным подчерком вывожу заголовок: «Гениальное творение». Вот, начало есть. Так, что я там хотел дальше написать? Что-то, вроде, бессмертное, прекрасное. Сейчас, сейчас… Как же это? Ээээ, уууу.

«На дворе трава, на траве…»

Что такое? Какая-то ахинея лезет в голову. И ещё этот запах плова перебивает мысли.

«Скажи-ка, дядя…»

Нет, нет, это уже было. Ах, чёрт, ручка не пишет, зараза… Может быть, стержень поменять? И этот не пишет, а только царапает бумагу. Ладно, не сегодня. В следующий раз. Вот завтра обязательно получится. Завтра вспомню. Ведь что-то же было, а? Ничего? Совсем ничего? Ай, да ладно. Кому это нужно? Вот сейчас пойдём, похаваем…

 

Слушая песню, Марина думала о том, как многого она не успела узнать в этом человеке. А теперь уже и не узнает. Вот он стоит на сцене как-то неуклюже, по-детски, расставив ноги. А в широко открытых глазах гордость и … счастье. Голоса особого нет, но поёт от души. Ей нравится. К тому же, группа играет хорошо, слаженно.

Песня закончилась. Стерхов оторвал (как будто с болью) руки от гитары. Только тогда Марина заметила, как он напряжён. Рустам повернулся к музыкантам.

- Гена, откуда?

- Ты не обидишься, Руст? Мы тут репетировали твои вещи, которые тогда ещё играли. Без твоего ведома.

- Классно, братан, – просиял Рустам.

А в глазах – чуть ли не слёзы. Как же, вот оно! Кому-то его песни оказались нужны, кто-то их поёт, репетирует, а значит, они нравятся. Он подошёл к Соколову и обнял его.

- Спасибо за сюрприз. Играйте, пойте, я только за. Правда, я очень рад.

На лицах ребят даже отразилась некоторая неловкость от такого проявления чувств.

- А что ещё вы репетировали?

- «Королеву моей столовой», «Стяги», «Сад желаний». Спой «Сад желаний», Руст, классная вещь.

- «Сад желаний»? Со всеми аранжировками?

- Со всеми, даже ещё добавили. Мы с этой вещью хорошо поработали.

- Парни, спасибо.

- Поём?

- Поём. Только какие там аккорды? Я уже сам забыл.

- Ре, си-минор…

- А всё, всё, вспомнил. Поехали.

Рустам с уже знакомым чувством восторга поднял глаза, посмотрел в зал, на Марину, и запел свою лучшую песню.

 

 

Все ключи у меня, все великие тайны сокрыты.

Ухожу, за собой закрываю последнюю дверь.

Из бокала терпенья последние капли допиты.

Не держи ты меня, не жалей, не суди и не верь.

 

Не поможет вино, не спасут дорогие лекарства.

Телевизор предаст, захлебнувшись рекламной слюной.

Ухожу, покидаю навеки постылое царство,

Где я раб навсегда, где служу чьей - то воле чужой.

 

Он цветёт и поёт, он бушует и зреет плодами,

Он меня ожидает огромный запущенный сад.

Непокорный и буйный он небо ласкает ветвями

Сад желаний моих он всегда мне приветлив и рад.

 

Я садовник плохой, не стригу я деревья и травы,

Не тираню побеги жасмина, сирени и роз.

Медоносная липа и горькой полыни отрава -

Всем свобода дана, все пускаются в радостный рост.

 

Все растения здесь – воплощения гордой свободы,

Это дети мои - всё, чего я когда-то желал.

У тяжёлой души принимая тяжёлые роды,

Не лелеял я их, я им сразу свободу давал.

 

Как желал я любви! На возвышенном солнечном месте

Посадил я цветок, он расцвёл неземной красоты.

Он прожил для тебя - для подруги моей и невесты -

Век прекрасный и яркий, но к осени вянут цветы.

 

Я приникну к нему иссушёнными солнцем губами,

Я ему прошепчу: не засохни всему вопреки,

Не иссякни, желанье, – ты тонкая нить между нами.

Но не слышит цветок и роняет свои лепестки.

 

Какая красивая песня. Марина заслушалась. Последние куплеты Стерхов пел, неотрывно глядя на девушку, и её бросило в жар. Это же про них! А Рустам понял это на последнем куплете. У него расширились глаза, а выражение лица стало удивлённо-восторженным. Сочинил-то он песню задолго до встречи с Мариной.

Музыка закончилась красивым печальным проигрышем, который чисто исполнил Соколов. Рустам стоял на сцене, не в силах оторвать взгляд от Марины. Она смотрела на него. Пространство между ними будто светилось.

- Что же ты делаешь, любимый? Зачем бросаешь меня? За что? Разве тебе плохо? Разве я не умею тебя любить?

- Прости, родная. Я и сам не знаю, что со мной? Меня куда-то несёт. Я как щепка в дикой горной реке: ни утонуть не могу, ни прибиться к берегу. Остаётся только плыть по течению.

- Но ты ведь любишь меня, я знаю!

- Да, да, тысячу раз да! Но любовь моя слишком больна, чтобы выжить.

- Не уходи, я вылечу её, она будет жить!

- Нет, если мы не расстанемся, я стану тебя ненавидеть.

- За что?

- За то, что ты отнимешь у меня свободу. А любовь всё равно умрёт. Жизнь человеческая слишком длинна для одной любви.

- Что же делать мне? Только ты есть у меня, чтобы не быть потерянной. А без тебя разве можно мне жить на этом свете?

- Ты усложняешь, любимая. На твоих устах горечь расставания. Но это пройдёт, и будут новые силы.

- Нельзя ли всё изменить? Ты же такой умный, придумай что-нибудь.

- Я пробовал. Я хотел принять тебя такой, какая ты есть, но это оказалось выше моих сил. Я хотел тебя изменить, но не смог. Да и стало бы от этого лучше?

- Как это выше твоих сил? Я не верю. Ты же такой сильный, ты можешь всё.

- Нет, родная, это ты сильная. У тебя есть силы любить. А у меня с трудом хватает на то, чтобы расстаться.

- Расстаться. Как я ненавижу это слово.

- Если бы мы не знали заранее, что расстанемся, наверно, не любили бы так.

Музыканты не смели нарушить паузу. Рустам и Марина молча смотрели друг на друга. А в душах их переворачивался мир. И там, где жила любовь, поселялась тоска…