Владимир Бенрат

 

Звали их Велта, Дзидра и Айна. Велте, старшей из них, было шестнадцать, Дзидре двенадцать, а Айна была еще совсем соплюшкой, только-только девять исполнилось. А ему самому было четырнадцать. Эти три девочки были дочерьми хозяйки, у которой они с родителями снимали комнату с террасой на Рижском взморье. Тогда еще не говорили «Юрмала», а каждый поселок имел свое название: Майори, Дзинтари, Лиелупе. Вот в Лиелупе они и нашли небольшой домик. Он стоял рядом с речкой, да и до залива было недалеко. Но купаться он любил больше в реке, там сразу было глубоко, и они с Велтой часто заплывали почти до середины.

 

По вечерам они сидели в сарайчике, в которые все хозяева дач перебирались на летний сезон. Почти каждый вечер вчетвером играли в карты. Он сидел напротив Велты, а две другие девочки по бокам. Сначала играли в подкидного, но потом он научил их игре в кинг, и девочкам эта игра понравилась больше. И они каждый вечер говорили: «Давайте сыгранем в кингА». Их мать работала на хлебозаводе и вечером приносила оттуда пышные горячие батоны. Выносила она их, пользуясь своим необъятных размеров бюстом: между этих двух упругих холмов запросто умещались под платьем пара горячих, прямо из пекарни батонов. Хозяйка вытаскивала при них эти румяные булки, а потом доставала из погреба прохладное козье молоко и разливала его в глиняные кружки. Они, не прекращая играть, глотали из этих кружек, и очередной батон исчезал за считанные секунды.

 

Кстати Велта в смысле фигуры, в особенности пышного бюста, в свои шестнадцать была почти копией матери. Ему, особенно когда они вместе купались, очень хотелось притронуться к этим вызывающе торчащим округлостям, но для этого нужен был какой-то повод. Иногда ему это удавалось, когда они играли на берегу в мяч, и он старался отнять его, обхватывая ее сзади. Вообще общество девочек ему всегда нравилось больше. У него в женском окружении всегда появлялся какой-то азарт, легко придумывались всякие игры, он мог без конца рассказывать им забавные, а иногда и страшные истории. Чувствовал он себя в женском обществе гораздо увереннее, чем в компании пацанов, всегда знал, о чем говорить и что делать.

 

Почти весь день они бегали босиком, а к вечеру, когда становилось холоднее, надевали спортивные тапочки – кеды или полукеды. Но оттого, что ходить в обуви по даче не разрешалось, а они поминутно то выбегали на улицу, то заскакивали в дом, тапочки эти никто не зашнуровывал, и поэтому задники у них были смяты. А вот в хозяйском сарайчике тапочек можно было не снимать. Правда, во время игры он обычно не глядя, стаскивая их под столом, зацепив пальцами ноги. Играли в карты они до позднего вечера.

 

 

И вот однажды, когда игра уже близилась к концу, он, пытаясь нашарить под столом тапки, не мог их найти. Он чуть-чуть сполз со стула и стал, двигая ногу вправо-влево, перемещать ее вперед по направлению к сидящей напротив Велте. Вдруг подошвой ноги он почувствовал что-то теплое. Он сразу понял, до чего он добрался. Велта слегка вздрогнула, но оставалась сидеть неподвижно и ног сжимать не стала. Тогда он, осмелев, стал медленно продвигаться вверх по внутренней поверхности ее ноги, осторожно определяя ту границу, после которой она его остановит. Но она, краснея все больше и больше и не прерывая игру, делала вид, что ничего не замечает. И только когда он добрался до подколенной чашечки, она сжала его ногу своими коленями, то ли останавливая его, то ли поощряя его действия, но дальше не пустила, оставаясь сидеть со сжатыми ногами. Когда они кончили играть, он все-таки нашел свои тапочки. Они были на той стороне стола, где сидела Велта. Видно во время игры, она, пытаясь его подразнить, перетащила их на свою сторону.

 

На другой день он не мог дождаться вечера и начал обследования своих новых владений почти сразу, как только они сели за стол. В этот раз он, тоже не торопясь, но гораздо более уверенно стал, просунув свою босую ногу между ее ног, продвигать ее все выше и выше. Когда он добрался изнутри до ее бедра, то ему пришлось совсем сползти со стула,

и что-то начинающая подозревать сидящая рядом Дзидра спросила его: - «А ты не свалишься?». Но он, не отвечая ей, продолжал свою атаку. И только тогда, когда его нога добралась до шелковистой кромки трусов, Велта снова сжала ноги, давая понять, что дальше она его не пустит.

 

Тут в его путешествиях в эту неизведанную и волнующую страну наступил перерыв – хозяйка с дочерьми на выходные дни уезжала к родственникам на соседний хутор.

Он с нетерпением ждал их возвращения. К слову сказать, в остальное время, не считая их игр за столом, их отношения с Велтой абсолютно не изменились. Ни он, ни она, ни словом, ни жестом не намекали на их общую тайну. Когда девочки вернулись от родственников, в первый же вечер их игры снова возобновились. И он, уже быстро проходя освоенную территорию, уверенно продвигался все дальше. И вот когда, дойдя до того края, за который он еще не заходил, он стал двигаться выше, у него вдруг невыносимо заколотилось сердце: он почувствовал шелковистую упругость и щекотание о его ногу завитков волос. Никаких преград больше не было.

- Вы что это оба такие красные? Прямо как из бани, – это две другие сестрички уставились на них.

Велта вскочила и, подбежав к окну, открыла маленькую форточку:

- Да просто душно что-то.

 

На следующий день он с утра, играя с пацанами в футбол, наступил ногой на мяч и подвернул лодыжку. Едва дохромал до дома. Через пару часов нижняя часть ноги стала похожа на бревно, да еще налилась лиловым цветом. Это была именно та нога, которой он смущал девичий покой, сидя за карточным столом. Ходить он не мог, но через неделю ему надоело лежать дома, и родители расстелили ему раскладушку в тени во дворе. Он, прихрамывая, перебирался туда и в хорошую погоду лежал там почти целый день, что-нибудь читая или рисуя. На второй день Велта стала сидеть около него, слушая его рассказы ил уча его латышскому языку.

 

- Пуйка это значит мальчик, мейтыня – девочка. Над шурп! – это значит иди сюда. – терпеливо повторяла она.

 

Он все записывал в тетрадку. Потом он стал пересказывать ей наиболее волнующие рассказы Мопассана, которые в Ленинграде он втайне от родителей уже почти все перечитал. Во время его рассказов он заметил как ее глаза мечтательно затуманивались. Он и сам от этих рассказов возбуждался так, что плед, которым он был накрыт, не мог этого скрыть. Она иногда искоса поглядывала на это возвышение. И вот однажды он, взяв ее руку, стал, тихонько ее поглаживая, просовывать ее себе под плед. Она несмело сопротивлялась. Но потом постепенно освоилась. И стало сначала робко, а потом более уверенно делать то, что доставляло ему немыслимое наслаждение. Первый раз, когда он дошел до конца, она даже немного испугалась:

- Тебе что, плохо?

- Не останавливайся, только не останавливайся, - почти во весь голос забормотал он.

 

Всякий раз, когда она утром садилась рядом с ним, она говорила:

- Только сегодня без всяких глупостей.

Он соглашался. Но как только он начинал свою очередную историю, она уже сама начинала делать то, чего он от нее добивался. Ей самой нравилось испытывать свою власть над ним. Он уже не мог без нее обойтись. Он все думал, что когда нога поправится, то он должен будет встать с постели и начать ходить, и все это кончится. И мечтал лежать как можно дольше. «Или, может быть, еще раз ногу подвернуть?» - думалось ему.

 

Но все кончилось гораздо раньше. Как-то ранним утром он услышал за окном шум и фырканье лошади. Он выглянул на улицу. Там стояла запряженная телега, а в нее таскали какие-то баулы хозяйка вместе с соседями. Когда вечером после работы хозяйка вернулась домой, он ее спросил, кто это уехал.

- А я двух старших девчонок послала бабке помогать урожай собрать. Нечего им здесь болтаться, - она как-то чересчур внимательно на него посмотрела.

- Скоро они вернутся? – с надеждой спросил он.

- Через две недели.

«Ну, надо же. А нам уже через неделю в Ленинград уезжать. Значит все, конец роману. А он даже не усел попрощаться».

 

Вернувшись в город, он так и не смог понять, стал он уже мужчиной или нет. С одной стороны вроде да, но с другой... Но с тех пор с девочками он стал обращаться гораздо смелее и увереннее.