Первый день отгула у Нади почти целиком ушёл на получение визы в польском посольстве—«большом курятнике, где все куры кудахчут по-нашему, только петухи кукарекают по-пшецки»—как она после описала его подругам по телефону. Вечерком ещё приготовила пирожки на дорожку да куринный бульончик для Максимки. За домашними хлопотами лечь пораньше, как планировала, не получилось—да кабы и легла, всё-равно б не заснула—«игорный» график уже давно перезавёл по-своему её внутренние часики.

Следующее утро началось многообещающе: безоблачным голубым небом—отражающимся в придорожных лужах и островках снега на полях—что зимой не так уж часто баловало собой однообразные прусские ландшафты. Прямой, как стрела, автобан упирался в широченные синие щиты с надписью «Франкфурт-Одер», с лёгким жужжаньем мотора простреливал их на вылете и нёсся дальше—навстречу новому, манящему своей необычностью, дню.

Благодаря «русскому» любителю быстрой езды за рулём, которому оставаться таковым не мешала даже его типично немецкая фамилия, сотню километров до границы преодолели не более чем за сорок минут. Сонные «бундесовские» пограничники в стеклянных будках жмурились от ярких, даже агрессивно бивших со стороны недавнего соцлагеря солнечных лучей. Польский офицер подозрительно окинул взглядом спутника элегантной шатенки на красной Мазде, сверился по какой-то важной бумаженции и, шлёпнув печать в паспорт, «пшекнул» своё добрО.

Сведения Артура о дорожной географии Польши практически равнялись нулю, а посему на Надю теперь ложилась серьёзная ответственность штурмана. Воткнув в дверной карман термосок с кофе и сигареты и несколько пожалев о временном прекращении их ненавязчивой беседы, она достала из бардачка завалявшуюся потрёпанную, доживавшую свои последние километры, карту восточной Европы.

После ближайшей заправки, на которой залили под крышечку—благо местные цены на бензин процентов тридцать не дотягивали до немецких—дорога запестрила чрез сельскохозяйственные угодья. Польша производила странное впечатление: на Германию, конечно, уже не тянуло—ни качеством дорог, ни открывающейся по их краям перспективой—и в то же время ещё не типичный «совок»—с его тоскливо-бесшабашной печатью безхозности вокруг.

Сей факт Артур отметил лишь вскольз, без подключения философских либо ностальгических струнок своей души. Отнюдь, в даннный момент его внимание занимало другое: от самой бензоколонки за ними «висела» синяя «восьмёрка» с затемнёнными стёклами и польскими номерными знаками. Сейчас ему даже казалось, она «пасла» их аж с погранперехода, где была припаркована поодаль, за обменным пунктом, и где возле неё крутился какой-то бритоголовый молодчик в зелёном «Адидасе». Так ли? Кто они—и что им надобно от типично немецкой «середняковской» машинки с берлинскими номерами? Или всё это лишь отрыжка навеянных шлейдеровской посленовогодней болтовнёй впечатлений?..

По подсознанию внезапно резанула фраза: «...бьют-то ведь по роже, а не по паспорту»--кажется, из расказанного на той же гулянке илюхиным дядькой анекдота. Именно—по роже! А то, что у него самого рожа типично русская, это уж нашему Шмидту—вот уж нарочно не придумаешь!—приходилось слышать неоднократно. А тут ещё Надьке прям на границе приспичило за сигаретами выпрыгивать—и это-то в её «норке» да кожанных сапогах по колено—как, наверное, ни одна окрестная немка не вырядится! Так вот, «по рожам» их обоих и вычислили, и теперь приклеились сзади, словно репейник—мол, наши вы, такие же «совки», как и мы сами, хоть и заховались себе там, за «шенгенским» кордоном, как у Христа за пазухой. Но это всё лишь до поры до времени—уж мы-то вас всё-равно оттудова выудим—и снова в наше, родное, совковское дерьмо макнём. Так, мол, и знайте!..

Дабы не начинать панику раньше времени, Артур старался сохранять бесстрастность на лице. На ровном участке дороги щедро добавил газку ногой—Мазда обиженно заголосила высоким тенором и дёрнулась вперёд своим лёгким, словно игрушечным корпусом. «За восемь и девять секунд до ста!» -как частенько сообщал парень знакомым. Именно не за девять, а на одну десятую секунды быстрее—такая характеристика являлась предметом публичной гордости Шмидта, который невзирая ни на «непрестижность», ни на отсутствие свойственной немецким «тачкам» почти что «бронетанковой» солидности, любил эту шуструю и безотказную, как часы, японскую машинку.

И вот теперь она уносила их от погони, без особых усилий оставляя позади возможных преследователей. Минут через пять ворвавшись на скорости в заснеженный лесок и окончательно потеряв «восьмёрку» из виду, Артур вытер пот со лба. Застывшая по бокам зимняя сказочная идиллия подействовала успокаивающе, сея даже некоторое сомнение в душе: а действительно ли что-то было, какая-то реальная опасность от поспешавшей позади машины—или просто «галлюники» изнеженного западной «тепличностью» эмигранта? Откинувшись на спинку сиденья, Шмидт попросил у Нади сигарету.

Всё это время та усердно пыталась постичь на карте крупномасштабное хитросплетение дорожной паутины.

-Может, тебе вначале пирожок с кофейком? –спросила она с наивной улыбкой—девушке явно импонировала эдакая лихая, с ветерком, езда по просёлочной узкоколейке.

Едва Надежда успела завершить свой вопрос, как из-за деревьев буквально за их спиной на трассу выпрыгнула, словно жаба, огромная чёрная БМВ. Покачивая хищной акульей пастью над широченными покрышками и выплюнув сизое облако выхлопных газов, она вцепилась им прямо в хвост, угрожающе сигналя фарами. По всей вероятности, «беэмвуха» специально поджидала жертву на одной из лесных просек, предварительно получив данные от преследователей на «восьмёрке». Так или иначе, мощный вспрыск адреналина тут же отсёк у Шмидта всякое желание рассуждать. Инстинктивно пригнувшись, он слился воедино с этим жёстким велюровым сиденьем, с судорожно сжатым рулём и длинной узкой педалью в правом углу пола, которая сейчас решала его судьбу. А одновременно—и судьбу его спутницы... В последние годы жизни в Германии Артур вёл довольно спокойный образ жизни, практически лишённый физического риска—ну, а в подобные ситуации ему доселе вообще попадать не приходилось. Поэтому сейчас он абсолютно не мог себе предположить, чем для них с Надей могло это здесь закончиться. Краем глаза взглянув на неё, он отметил, что она держится молодцом—мгновенно всё осознав, тут же взяла себя в руки, пытаясь не терять самообладание и не мешать ему совершенно лишними в данной ситуации словами. На какую-то долю секунды мозг его пронзило неведомое раньше ощущение духовной близости к этой девушке, и вместе с тем—отголосок неясной, бессознательной жалости к ней...

Тем временем чёрная БМВ, взревев мотором, пошла на обгон. Высунувшаяся из окна справа рожа в спортивном «петушке» яростно замахала руками, приказывая им остановиться. Краем глаза Артуру привиделось в руке бандита нечто вроде офицерского «ТТ». «Стрелять не будут, -мелькнуло где-то в канале спинного мозга. –Это всего лишь для устрашения!» Он тут же синхронно отреагировал на манёвр, заняв середину узкого дорожного полотна и тем самым оттеснив преследователей назад. В следующую секунду толщу воздуха разрезал надин возглас:

-Осторожно, машина!!

Прямо по курсу им навстречу полз допотопный польский Фиат, прижавшись к обочине и панически сигналя фарами. Водитель его явно притормаживал, однако это не могло предотвратить неумолимый процесс сближения. Когда до поляка оставалось метров 20, Шмидт взял резко вправо, уступая дорогу. И ещё прежде, чем он успел что-либо сообразить, БМВ, со скоростью реактивного самолёта втиснувшись в стремительно сокращающееся пространство между Маздой и встречным тихоходом, вырвалась вперёд. Боковым зрением Артур запечатлел, как Фиат, уходя от неминуемого столкновения, вырулил вбок и, «пропахав» днищем по рыхлой пологой насыпи, застыл где-то внизу, у неровной стены молодняка, спугнув стайку возмущённых сорок... Впереди же теперь в злорадной близости маячил покатый широченный багажник с двумя зияющими гаубицами «выхлопушек» и зловеще отливающими на солнце цифрами 7 4 0.

БМВ шла по самой середине дороги, слегка сбавляя скорость, и обогнать её не представлялось никакой возможности. А тем временем в зеркале заднего вида вновь возникла, всё больше выростая в размерах, злополучная «восьмёрка»... Поединок был проигран. Ватные ноги Шмидта отказывались повиноваться, голову изнутри выстилала предательская пустота. Казалось, машина его катилась сейчас сама по себе, каким-то чудом повинуясь воле зажавших их в тиски бандитов.

Парень вновь взглянул на Надежду, встретившись с её взглядом. Странное дело—рядом с ним сидела другая женщина. Нет, не женщина—девчонка! Такой он не видел её никогда—потерянная, беспомощная, сжавшаяся вся, как затравленная ласка. С немым вопросом, застывшим в её чутких зелёных глазах, обращённых к нему, Артуру—с затаённой надеждой и мольбой. Вопросом, на который—увы—он не знал ответа...

Что-то, однако, всё же «закоротИло» внутри него под действием этого тихого—и вместе с тем истошного, словно вопль о помощи—женского взгляда. Как какой-то допинг, подстёгивающий дух и волю, вселяющий надежду в самой растоптанной, будто кусок степного кизяка, ситуации—заставляющий почувствовать себя человеком, способным на поступок... Протянув руку в сторону, Артур сжал холодные сосульки её пальцев. Несколько мгновений молчал, пытаясь подобрать слова—не дырявые, пустые—а способные согреть—хоть на самую малость. Так и не найдя ничего путного—протяжно выдохнул...

Под конвоем проследовала километра три. Потом все повернули направо. На пустынной развилке остановились. Слева к Мазде бок к боку подъехала «восьмёрка». Из приоткрытого окна показалась бритоголовая носатая физиономия—видимо, ещё тот, с границы:

Слушай хорошо! –произнёс преследователь с лёгким кавказским акцентом. -Будешь всё делать, как тебе говорят- ничего с тобой не случится! Ни с тобой, ни с твоей бабой... Сейчас тихо за ними поедешь, -он кивнул в сторону стоящей впереди БМВ. –Будешь так ехать, пока асфальт не кончится. Там остановишь, мотор выключишь, и на правое сиденье перелезешь. А она пусть сзади садится! Всё ясно?

Шмидт неопределённо кивнул.

-И смотри, без глупостей! –бросил «носатый» напоследок. –Себе же хуже сделаешь!.. –не успев толком договорить, он поднёс к уху зазвонивший радиотелефон.

Артур изподлобья огляделся по сторонам. Унылая опушка ответила ему сочувствующе-прищуренным взглядом серых прогалин. А чуть дальше, за слоем леса, белели свечи многоэтажек какого-то города. Отсюда казалось, до них можно дотянуться рукой... Там жили люди. Там светило солнце, отражаясь в невидимых отсюда окнах. Там текла нормальная, хоть и чужая, спокойная жизнь. «Жизнь, полная счастья!» -надрывно застучало в висках у Артура. Внезапно его осенило ответом на извечный людской вопрос—«что же такое счастье?»—столь тяжеловесный и тугодумный—и вместе с тем такой же простой и лёгкий—как воздух, которым он дышал...

С судорожной неожиданностью воткнув скорость в податливое нутро коробки передач, наш герой рванул с места. Мазда под ним завизжала, словно обиженный жеребец, и со всей силой резанув бампером угол мешающей впереди БМВ, понеслась по корявой бетонке прочь, устремляясь туда...

Не совладев с собой, что-то закричала Надя. Бандиты в боковом зеркале засуетились, выскочив из машин и размахивая руками. От удара их БМВ скатилась передком в неглубокий кювет и буксовала, пытаясь выпрыгнуть обратно на твёрдое покрытие. Двое принялись толкать её снизу, третий полез за чем-то в багажник ... Всё это промелькнуло перед Шмидтом словно в детском калейдоскопе—стремительно и нереально. А отчётливо он видел лишь одно—высотки незнакомого города пред собой, сверкающие в ярких лучах манящим блеском свободы—приближающиеся с каждой секундой всё ближе и ближе. Отныне это было не только «их», «тамошнее», недостижимое счастье, что привиделось недавнему пленнику пару минут назад,—нет, теперь это было счастье ИХ, собственное, которого у них с Надей уже было никому не отнять...

 

Так думал Артур тогда, поглядывая на свою спутницу, которая отвечала ему тёплым, исполненным слегка разбавленной испугом гордостью и затаённой нежностью, взглядом. Возможно, если бы кто-то увидел их—как они, держа друг друга за подрагивающие от недавней опасности руки, спустя 20 минут вошли в Макдональдс провинциального польского городишки и тут же уединились с пластиковыми стаканчиками прохладительного в уголке для курильщиков—возможно, их приняли бы за обычную влюблённую парочку. И вероятно, были б не столь далеки от истины. С одним лишь существенным «но»—это была НЕ обычная влюблённая парочка. Вернее, о своих чувствах друг к другу тогда они ещё не успели сложить определённого мнения—просто не имели на это времени, захлёснутые диким круговоротом событий. Да и кто уж знает наверняка, как они рождаются в нас—предтечи великих чувств, что берут штурмом города и пишут историю—либо же испепеляют медленно изнутри, разбившись о стену условностей иль равнодушия? Однако этим утром каждый из наших друзей увидел друг в друге то, о чём не ведал и не подозревал прежде—загадочное и притягательное, словно магнит,—и теперь оба постигали ЭТО изумлёнными, широко распахнутыми навстречу душами...

На почву действительности вернула неумолимая, как палач, стрелка часов. Близился полдень, а с городком М., где у Надежды была назначена встреча на час дня, их разделяла ещё добрая сотня километров. Подойдя к машине, Шмидт первым делом отогнул руками изрядно помятое от столкновения с «беэмвухой» крыло. Тонкая японская жесть сложилась гармошкой вместе с бампером, едва ли не цепляя переднее колесо при езде. О правой фаре и поворотнике не стоило и говорить—их просто не существовало более. Доехать в таком виде на место назначения и обратно, конечно, можно было, однако дальнейший ремонт машины вылетал в копеечку.

Тему подняла сама Надежда—когда они вновь неслись, подпрыгивая, по дырявой однообразной бетонке—как видно, не ремонтировавшейся со времён незабвенного Войцеха Ярузельского.

-Ты не думай,-начала она официальным—совсем другим, чем пять минут назад—голосом, -за ремонт я заплачу, сколько бы это ни стоило. Машина будет снова в том же состоянии, как ты сегодня утром за мной заехал...

Артур посмотрел на неё продолжительно, пытаясь объять мыслями её изменившийся голос и суть произнесённого ею. Нет, он не знал того, что знала Надежда о своём отце: что деньги—этот ожидаемый гонорар в пять тысяч долларов—принадлежат отнюдь не ему, а уйдут все без остатка на возвращение долга, взятого им под высокие—как это принято в деловых кругах России—проценты для необходимого санирования предприятия. Уйдут так же, как ещё многие-многие последующие выручки от продажи продукции, оставляя Сергея Петровича Кораблёва—фактического руководителя завода—ещё долгие месяцы влачить незавидное существование в одной из хиленьких коммуналок на задворках Васильевского Острова... Нет, об этом Шмидт знать не мог, однако, несколько разбираясь в ценах на ремонт автомобилей в Германии, был уверен, что Надя не имеет ни малейшего представления, во сколько ей это дело может обойтись. Оценивая реалистично и принимая во внимание дороговизну запчастей на «японцев»—как минимум, в половину суммы отцовского вознаграждения... Да нет же, такого удара нанести ей Артур не мог—только не после всего произошедшего с ними... и между ними. Поэтому теперь он лихорадочно прокручивал в голове варианты, ища наиболее безболезненный из них и ощущая себя кровно причастным к судьбе этого, ещё совсем недавно чужого ему, человека.

-Что молчишь? –спросила она неуверенно. –Или ты меня теперь и ответом не хочешь удостоить?

-Да нет, почему—просто думаю, что сказать... Кстати, Надь, папу-то придётся в известность ставить... Как он на это?.. –Шмидт словно зондировал почву—в поисках той самой единственной мины, которую ему, новоявленному сапёру, придётся обезвредить—или же просто броситься на неё плашмя, погребя опасность под своим телом. Погибнуть смертью героя! С пронзившим тебя на мгновение—единственное и последнее под этим небом—сознанием собственной исключительности и всепобеждающего самопожертвования... Мысли-скакуны понесли не в ту степь. Такое бывало с Артуром—когда он искал какое-то важное решение, которое всё увиливало из под носа, не давая ему сконцентрироваться и мутЯ водоворотом диковинные фантазии—чтобы потом неожиданно всплыть из омута сознания единственной Золотою Рыбкой...

Увы, для «подвига» у Шмидта попросту не было денег—все их нехитрые с Анжелой сбережения ушли на летнюю поездку в Израиль. Которая—благодаря гостеприимству родственников жены и созданной ими атмосферы сплошного праздника длиною в полтора месяца—временно сокрыла давно уже вырисовывающиеся противоречия между ними...

Итак, сам ремонтировать машину Артур не мог—его непостоянные «халтуры», как называл это отец, едва хватали на оплату квартирки да закупок в дешёвых супермаркетах. Не спасало финансы и наличие жены—безработной парикмахерши, уже около двух лет практически без знания языка пытающейся найти работу по специальности. Хотя, «пытающейся» для неё, наверное, слишком громко сказано. Поначалу «пытался» сам муж—выучить её немецкому, найти подходящее занятие, как-то приобщить к стране и культуре, в которой предстояло теперь жить до гроба. Ан не вышло—не из того оказалась теста. То ли к языкам не способная, то ли положение устраивало—что жить, в отличие от России, и без «спину гнуть» вполне получается. Попытался-помыкался Артур годик-другой—да и руки опустил... Тем более, к тому времени в мозгах его один червячок завёлся. Из тех самых, что поначалу лишь мимоходом нас посещают—серое вещество поточат чуток—и на попятный. Потом же входят во вкус, ненасытные,—ходы извилистые в полушариях прогрызают, прям целые катакомбы—пока не рухнет вся конструкция, словно труха. И остаёмся мы после свободными, как птицы в полёте—кто счастливыми, а кто и несчастными в этой своей новоиспечённой свободе...

Зовётся тот червь Бракоедом. Откуда уж он берётся—в точности неизвестно. Одни говорят: болезнь наследственная, дремлет себе в генах у нас до поры до времени, пока иммунитет не ослабнет. Другие во всём инфекцию винят, нечто вроде вируса,—что иль от мужа к жене, иль от жены к мужу, иль даже со стороны от кого прийти может. А третьи—на первых двух руками машут и всё чумной ветер времени ругают, коего раньше в краях наших, якобы, и в помине не было...

Кто знает, только вот червячок этот Надежде нашей тоже—ох как знаком был! Кажется, в голове её он ещё пораньше, чем у Шмидта, обосновался. Да только воли она ему не давала—боролась, как могла, вытравить пыталась—хоть и чуяла в душе, что на постоянку потуги её мал чего принесут. Ей-то бы хоть пару лет ещё визы на ПМЖ обождать—тогда хоть развернётся, человеком себя почувствует, а не пресмыкающимся под муженькиной подошвой... Потом вдруг резко ощущала вину свою—пред Богом и сыном своим—за мысли сии гаденькие и подлые. «Не христианские»—как бабушка её в детстве сказывала... И становилось ей от себя тошно. И поспешала Надя чрез весь город до работы на службу—и била поклоны, и батюшке натощак исповедывалась. А вечером с Лёней нежна была, как когда-то,—впервые за много месяцев... Так вот оно у них и крутилось—колёсико жизни—по своему безисходному заколдованному кругу.

Должно быть, поэтому Надежда и тост на новый год загнула. Просто на подругу свою глянула, да на мужа её, что в сторонке маялся, словно неприкаянный—как будто и не муж, а чужой уже, не из их компании вовсе. И тут же про СЕБЯ подумалось—про их житьё-бытиё с Леонидом. Про мысли свои недавние—предательские, подколодные—кои выкорчевать в самый раз—да на помойку. Потому как ежели в их привычном, подружьем кружке изменение какое произойдёт—так это уж непременно ценою внутренней гармонии и душевности, возможно, даже дружбы. А такими вещами Надежда рисковать не умела...

Вот так-то: оттого и тост сказануть решила—вроде как прощения у Бога просила, да деяния свои—осколки—обратно склеить пыталась...

Хотя—какие уж там деяния? Разве что только в помыслах... А так—мужу верна-вернёшенька, хоть и месяцами в разных комнатах спят; сынишку—словно ангела во плоти холит и лелеет; отцу—регулярно подарки с проводниками. О нём-то нынче заботится больше некому—с тех пор как мать умерла... И уж, конечно, ремонт машины сейчас на него повесить Надежда никак не смела—не имела на это моральной силы.

Поэтому всю дорогу после Макдональдса—когда оба собственными глазами запечатлели размер нанесённого им ущерба—она гадала лишь об одном: хватит ли на ремонт Мазды тысячи двухсот марок—единственного её сбережения. Всё порывалась спросить у Артура его оценки—вписывается ли хоть приблизительно она со своей суммишкой в рамки? Иль пальцем в небо попала?.. Возможно, именно эти опасливые сомнения и тормозили её, не давая рта раскрыть, словно свинец в челюсти вливши.

Затянувшееся молчание нарушил Шмидт неожиданно бодрым голосом:

-Надюха, чёт ты вообще потухла—выше нос! Вон он, видишь, твой городишко прям по курсу виднеется? Счас мы того... мани в кармани—и в гости поедем!.. У меня здесь неподалёку один да-авний дружок живёт. Такой давний, что я с ним года три уж как не общался. Но он меня помнит—как-никак два курса вместе в Киеве в институте проучились. Так вот, чую я пятой точкой своей, что он нам поможет... Иль хотя б что дельное подскажет!..

Нет, это была ещё не сама Золотая Рыбка—лишь намёк на неё. Но она плавала где-то рядом—Артур знал это точно—и уже улавливал сквозь толщу собственных мыслей её искрящиеся плавники.

-Короче, Надь, коль всё путЁво разрешится, ведёшь ты меня в ресторан, как договаривались, -подмигнул он ей.

Надежда ничего не ответила. Лишь посмотрела на Шмидта длинно так—как недавно в кафе—с совершенно несвойственным ей, прежней, выражением. «Я тебя не только в ресторан отведу», -захотелось ему прочитать в её бездонных изумрудных зрачках. Но это уже он придумал наверняка, подогретый собственным возбуждением...