Времена Аменхотепа IV (Эхнатона). Первая попытка введения монотеизма.

 

Асир всё не решался постучать в дом Гирсана: много слышал о нём, что живёт тот странно, пришёл то ли из Дельмуна, то ли из земли Пунт; завидовал, проходя мимо к папирусовым плотикам, когда гнал коров. Рогоз подступал к самому дому богатого соседа, очень красивому дому. Хозяйка ещё красивей:. Она собирала рогоз в букеты и ставила в большой необожжённый горшок, не имевший назначения в хозяйстве, возле дома на подгнившей свае глазевший по сторонам непонятным рисунком. Она долго смотрела на ненужный предмет, украшенный невзрачной травой, крутила его туда-сюда, отходила в сторону, снова смотрела задумчиво, подперев рукой щёку, кончиками пальцев гладила коричневые головки-щётки. Асир тоже гладил рогоз, будто к ней прикасался, только там, далеко, где заросли бархатных соцветий обрамляли запруду и не знали её ласк.

Он часто думал о ней ночами, ворочаясь на сухом тростнике. Жена ворчала: "Хватит уже, уснуть не даёшь!" Кто-то из детей начинал хныкать. Асир не отвечал, - он говорил со звёздами. После долгой разлуки вставал Сотис*. Звезда Исиды протягивала к нему руки-лучи сквозь худые стены. 'Исида, - к ней можно обращаться беззвучно, одними губами, - матерь любви и царица Кеми, помоги мне!' Исида молча сияла. Она давно не отвечает смертным, с тех пор, как сменила земной престол на небесный. Но Асир знал: она услышит и поможет тому, кто любит самую красивую женщину, такую же, как Исида. Безнадёжно любит.

Асир молился тайно. Плохо сделанная алебастровая статуэтка богини много лет уже зарыта во дворе, но не брошена с крутого берега вместе с другими фигурками запрещённых богов. К ней давно не прикасался: ни губами, ни взглядом, к истинному древнему божеству, не выдуманному Эхнатоном, не навязанному страхом, а силой духовной всё ещё владеющему думами местных феллахов. Даже в самых дерзких мечтах Асир не бывал в доме Гирсана. Ему хотя бы заговорить с хозяйкой! Но его нетер, кажется, вняла горячим молитвам и вознаградила за веру и любовь: Гирсан пригласил его! Гирсан обязан ему жизнью! Гирсан будет благодарить его! И:, о боги! сама Сепфора станет служить ему за столом!

Дверь открыла Она, видно услышала, что кто-то есть во дворе. Не опуская глаз и не краснея, улыбаясь, пригласила в дом и сразу повела к столу. Асир не знал, как положено здесь: сесть за стол и надеть сандалии, или сначала обуться? Он смущенно топал пыльными ногами по ковру, не решаясь глянуть ей в глаза, как когда-то в детстве боялся смотреть в колодцы. В те, что тянули длинные шеи - шадуфы к богатым Фивам по бесконечной дороге, бездонные и холодные, но притягивающие. Асир боялся, но всё равно заглядывал в каждый по пути к 'дому Амона', холодел, несмотря на полуденный зной, замирал от страха, давал себе клятву больше никогда не заглядывать, но снова склонялся низко-низко, рискуя пропасть в небытие.

 

Нет, в её глаза Асир не посмотрит. Эти колодцы, искусно подведённые "драконовой кровью"* для зрения истин, сразу утопят. Оттуда, как из царства мёртвых, нет обратной дороги.

Гость с замиранием сердца прижимал к груди позолоченные, с тремя большими офитами каждая, сандалии. Как быть? Наконец, догадался - глянул на ноги хозяйки. Высокая, узкобёдрая Сепфора, в крепких объятьях 'царского' льна расшитого уаджетами*, стянутого 'пряжкой Исиды', стояла в дверях, длинной ладонью приглаживая и без того прямые волосы, и всматривалась в темноту за соседней дверью, надеясь увидеть, где запропастился супруг, - гость пришёл, нельзя не услышать.

- Садись, Асир, я сейчас, - хозяйка вышла, но Асир успел заметить, что босая. Он вздохнул с облегчением. Сандалии хозяев, из тонкой кожи и тоже в каменьях стояли под столом, накрытым щедро. Всё угощенье в сверкающей, из солнечного оникса посуде, с витыми краями и с такими же ручками в виде змеек. Гость, стыдясь своей бедности, присел подальше от стола, но тут же вскочил, виновато озираясь по углам просторной, богато убранной комнаты. Зависть снова заскреблась где-то глубоко, пытаясь вскарабкаться наружу. Вдруг, он весь сжался, загораживаясь рукой, как от удара, чуть не вскрикнув от ужаса: на видном месте, возле игрального столика, рядом с ларчиками, зеркальцами и ложечками для косметики, в несколько рядков стояли костяные, фаянсовые и простые глиняные, маленькие с палец и побольше с локоть, десятка два статуэток богов. Он подошёл ближе, - все запрещённые новым законом и даже те, которых он не знал. Прекрасная Исида возглавляла безумное шествие. Асир вспыхнул изнутри гневом и страхом: 'Как они смеют?! И как теперь вести себя? Гирсан так доверяет? Или проверяет? Может, он на службе у самого фараона? - Откуда столько богатства в доме?' Асир шарахнулся от идолов в дальний угол, решил сделать вид, что не заметил святотатства.

Большой кувшин стоял рядом, на полу и отличался от прочей посуды иной красотой: небесно-голубой, украшенный ляпис-лазурью, с тремя выпуклыми серпентиновыми скарабеями на боку. Верно в нём пиво из сорго, вряд ли ячменное. Асир облизнул пересохшие губы, провёл перештопанным рукавом по щекам, будто уже выпил, а больше не хочет. Вдруг нахлынуло: даже чуфу он варил в воде из Хапи*. Давно ничего подобного в рот не попадало! У Асира две коровы, одна ещё нетель, молоко пили только дети, остальное меняли. Сильней нахлынуло: сколько нужно обменять молока, чтоб получить один шетит*! Кучка серебра, спрятанная глубоко в сундуке, не росла в его доме, и, чтоб она не уменьшалась, Асир забыл вкус пива.

Помнятся времена, он пил его вдоволь, даже ячменного! Тогда, в старой столице на главной площади, совсем близко от "окна явлений", откуда текла музыка двойных флейт, мандолин или лир; сначала дед, а потом отец торговали камедью*, а покупали не только пиво, - всё, что мог позволить себе достойный человек. В те благостные годы, когда даже воздух упивался свободой, а многие знаки величия фараона стали доступны любому богачу, дед раздобыл себе позолоченные сандалии. Они неудобные, натирают и сжимают пальцы Асиру, но это всё, что осталось от прежнего благополучия и равенства с богоподобными.

Когда отец уже передал Асиру секреты доходного ремесла, вооружённые люди принесли новый закон на землю предков. Они пять дней рубили бесконечные заросли диких акаций далеко вдоль берега. Народ в горе своём не смел противиться им: местный номарх, усердствуя в служении фараону, решил, что кружевные ветки злополучных растений разбивают солнечный диск на множества. Впредь нельзя делить Единого Бога на богов, даже растениям не позволено богохульство! Вырубка акаций лишь нравоучение для непокорных, лишь отметина в языческих сердцах на долгие годы.

С тех пор все, кто жил здесь промыслом, обнищали: молодые посадки акаций только поднимали от земли робкие ростки.

 

Сепфора вернулась скоро, неся большое блюдо с горячими бобами и фигами.

- Что же, Асир, стесняешься? - Раскрасневшаяся от стряпни и уважения гостю, она смотрит прямо в глаза. Асир понял, почему было так страшно и так тянуло заглядывать в колодцы. Они знают тайны, Асир - нет. И он не выдержал, как в детстве: видно этой бессонной ночью в её глаза опрокинулось небо с поволокой из ярких созвездий. 'Это же она! - догадался Асир. - Она и есть Исида!' На строптивой головке Сепфоры сияла маленькая рогатая тиара, на плече фараонова мышь* таращилась и шипела, испугавшись чужого, коготками вцепившись в обнажённую ключицу хозяйки. 'Неужто красоте всё сходит с рук? С чего такая смелость? Сама Нефертити уж не носит уборов Исиды, - знак признания единобожия!'

- Как нарочно корова телиться вздумала, - она села за стол подобно царице и надела сандалии не сгибаясь, с прямой спиной, лишь потом сняла с плеча ихневмона. - Муж весь день тебя ждал:. Просил начинать без него:. Уже пятый отёл за неполную луну. Столько скотины, рук не хватает! - Она говорила сдержано, но Асиру казалось - высокомерно, с гордостью за мужа и богатство. Он сел рядом, совсем близко, нарочито медленно обуваясь в неудобные дедовские 'кандалы'. Они были на равных сейчас и одни. 'Уж не ополоумел ли Гирсан? Так доверять соседу? Не знает он здешних законов!'

 

- Правда ли, госпожа дома молится несуществующим богам? - Асир поддержал разговор снисходительно, как может мужчина снизойти до женского понимания вещей.

Сепфора медлила с ответом, молча придвинула гостю угощение, заговорила без тени сомнения:

- Исида и Осирис подарили людям Кеми, научили сеять хлеб и хлопок, управлять страной, вершить справедливый суд, им молились до нас много веков. Как же теперь, вдруг, - их нет, а есть только один, другой, которого незначительно и почитали?

Асир улыбнулся. Он знал, что отвечают на то умные люди:

- Если, Сепфора, скажут, что много лет растили и воспитывали тебя неродные люди и подведут родных отца и мать, что же не придёшь к ним, не припадёшь к ногам их и не разрыдаешься от поздней истины?

- Приду, Асир! Припаду к ногам, даже, если смутны будут доказательства родства с ними, и люди, что указали на них известны не великими знаниями, а поисками собственной выгоды. Но..., - Асиру показалось, что в Сепфоре вспыхнул свет изнутри, будто знает она больше, чем сказать может, - но, как же посмею я, неблагодарная, выгнать из дома и проклясть на веки тех, пусть неродных, кто вырастил меня и научил всему? Не преступление ли сотворю?

Асир растерялся: складно ответила. Не зря он любит её. Её и Исиду.

Но можно ли сдаваться в споре с женщиной? Она же уважать не будет!

- Видишь, только солнечный диск дарит всё, что нужно в жизни: и тепло, и свет. Только Атон растит хлопок, не Исида! Нет другого солнца над землёй!

- Как же нет? А ночью? Столько звёзд!

- Какой нам прок от звёзд?

- Разве бога ищут в проке, а не в душе? Моя душа к звёздам льнёт!

- А к солнцу не льнёт?

- И к солнцу, и к звёздам - всё боги.

- Тебе трудно постигать веру, Сепфора, как смотреть на солнце трудно, не загородив глаза рукой. Слишком яркая истина в нём для зрения и понимания.

- Но и Атон не выдерживает, отворачивается от нас. Тогда можно и людям видеть красную спину уходящего на покой старца, уступающего место другим, не уставшим за день сильным богам.

Асир стал страшиться спорить. Слишком далеко и смело уходит мысль её. Будто не на земле живёт и законов Кемета не боится.

На счастье в дверях появился Гирсан, добродушно улыбаясь и протягивая гостю мокрые от работы руки для объятий. Асир поднялся изо стола навстречу.

- Сиди, сиди! Прости, что не могу сегодня сам служить тебе. Тяжело корове, боюсь доверить работникам. Но сколько пива и вина под вечным небом, Асир! Мы ещё не раз выпьем, как родные братья!

Гирсан обнял гостя и поцеловал в губы.

- Что же ты, жена, гостя не целуешь, как до сих пор неродного тебе?

Гордячка Сепфора, наконец, смутилась, но потянулась через стол к Асиру и поцеловала, как заря целует землю после холодной ночи. Асир не знал, что от этого может темнеть в глазах.

Гирсан будто не замечал, что делается с гостем. Он не садился за стол, а торопился уйти:

- Сепфора развлечёт тебя, Асир, арфой и древними песнями. Она и собеседник достойный. Не смотри, что у неё по углам куклы, - он указал кивком на божков немного виновато, - Ты понимаешь, что это вздор! Ты понимаешь меня, Асир? Знаю, что у самого - жена, семья. Не осуждаешь? - Клянись! Верно сам потакаешь женским капризам! Как не баловать их, женщины, что дети!

Хозяин говорил сбивчиво, повторяясь. Асир понял - сомневается-таки в нём сосед, опасается, что выдаст. Бедняга не знал, что ответить: выразить снисхождение к 'прихотям хозяйки' или неодобрение? Что небезобидны эти 'куклы' понятно достаточно из её речей. Настороженность и будто опасность нависла над языческим мирком Сепфоры. Все в округе чтили старых богов, но никто не смел открыто поклонятся им.

Гирсан сделал вид, что не замечает неловкости:

- Потешь женское любопытство, брат, расскажи, как спасал меня! Столько мучит: вопрошает о тебе. Кто ты, да какой ты? Добрый ли, ласковый? Я же отвечаю: раз спас меня, значит, не живёт в нём жестокосердие. Нет зависти и злобы, нет недоверия, что в других к переселенцам. Не стал бы ненавистный рисковать жизнью, во спасение ближнего.

Сепфора окончательно смутившись и, тем сильнее разбив сердце Асиру, поднесла по чаше пива мужчинам, а сама села любоваться ими. Гирсан выпил залпом, поперхнувшись и пролив половину, засмеялся, обняв ещё раз гостя, уже выходя из дома, бросил лишь горячий взгляд:

- Знаю Асир твоё большое желание. Позволь сделать подарок....

Он исчез в сумерках за окном, оставив после себя загадку, потому бОльшую неловкость.

Теперь сама Сепфора до пола опустила глаза, но, как прежде, независимо и неспешно вышла следом на порог, сунула лучину в тлеющие в старом сосуде угли и зажгла семисвечник.

- Фуа! - она хлопнула в ладоши, зазвенев серебром на запястьях. - Фуа! - крикнула ещё громче и раздражённо.

В комнату вошла толстая Фуа, переваливаясь и прихрамывая, неуклюже подошла к столу, начала лениво стирать грязной тряпкой пролитое на столе пиво.

- Неряха! - Сепфора сердито замахнулась на рабыню крашеной тростниковой палочкой, но улыбнулась, бросив быстрый смелый взгляд на гостя. - Я сама буду прибирать стол. Уходи, Фуа! Совсем уходи! Придёшь завтра.

Фуа молча, с лицом статуи покинула хозяйский дом.

Сепфора достала из большого сундука, резного думового, тонкие чистые ткани, вытерла стол и руки гостя. Придвинула к нему простой таз для омовения рук, и сама придвинулась ещё.

- Как же ты не испугался гепарда?! - Она, как раньше, задумчиво подпёрла рукой щёку, но теперь была близко. Её дыхание не давало говорить и понимать происходящее. Что хочет узнать женщина, которая и есть тайна?

Асир вспоминал спасение Гирсана, как необычайную странность, произошедшую с ним. Он, как всегда, вёл коров к плотикам, и, вдруг, показалось: с дальних болот слабый крик человека. Побежал туда нисколько не задумываясь, не понимая, что делает, и увидел лишь голову над вонючей жижей. Потом, когда прополз по грязным кочкам до несчастного и помог выбраться, услышал близкий рык зверя и истошный вопль антилопы. Гепард загнал человека в болото, но не стал караулить. Пурпурные цапли взлетели над землёй вместе с последним вздохом животного, спасшего жизнь, вероятно, обоим.

Ночью Асир терзался подлыми мыслями: зачем он поступил так необдуманно? Если б он знал, что тонет Гирсан, он решил бы, что риск слишком велик и пошёл по своим делам. Сепфора же тогда осталась вдовой, и, может, через несколько лет печали и одиночества позволила Асиру пожалеть её.

 

 

Хозяйка, подав розовое мясо в аромате трав и фиников, сама рассказывала о его подвиге, воздавая хвалу, как богу. Асир, точно плыл по течению, нет - тонул. Иногда он всплывал и понимал, что именем Фуа могли назвать лишь уродливую служанку или никчёмное существо, ставшее его женой. Его Фуа умела только рожать детей, доить коров и с глупым видом спрашивать: почему Асир не берёт её в гости к Гирсану? Ему пришлось долго объяснять, что она даже не удосужилась получить в приданое сандалии - знак достойной женщины. Как с таким позором ему сидеть за столом у важных людей? Асир пошёл в гости, ещё больше разозлившись: Фуа плакала беззвучно, приникнув лицом к родному боку разнервничавшейся коровы. 'Если молока не будет, - из-за тебя, проклятая!' - кинул Асир напоследок.

- Что же жена не пришла с тобой? - таинственная Сепфора наверно читала мысли.

Асир вздрогнул:

- Маленькую Шифру лихорадит, забоялись оставить на старших.

Сепфора пристально посмотрела на гостя, отпила из его чаши и запела печально и протяжно.

Непонятный язык и чужая песня казались сказкой, в которую попал Асир благодаря знамениям свыше. Но не случайно! 'Это и есть Исида! Она сама явилась мне и хочет моей любви!'

Тут Асира озарило, как вспышкой молнии в тёмной душе, вспомнились слова Гирсана: 'Знаю твоё большое желание. Позволь испол:.'.

'Так он нарочно оставил меня со своей женой!!! Он догадался, что люблю её! И Сепфора это знает! Вот и ласкается! Что же ты медлишь, Асир? Они так хотят отблагодарить тебя!'

Внутри всё задрожало и ухнуло вниз. Асир не осознавал до конца, что происходит. Может, выпил с лишком пива вместе с виноградным вином? Он обхватил Сепфору прямо за столом и притянул к себе на колени. Красавица не противилась, только глаза стали огромными, больше неба, удивлёнными. Но он уже не боялся их! Он всё понял про неё! Нет в ней тайн с этой минуты!

Угощение полетело со стола на пол. Асир не сразу почувствовал сопротивление, не сразу увидел, как брови женщины, что тучи сдвинулись, скрыв звёздное сияние.

- Пошёл вон, плешивый пёс! - Сепфора брезгливо оттолкнула дорогого гостя. Он пролетел всю комнату до кованого сундука. Божки попадали на него и побили перекошенное лицо, как град старое чучело. - Вон! Вон! Пёс! Ничтожество!

Ничего, кроме презрения уже не светилось в её глазах, может, ещё - ненависть.

 

Асир опомнился. Постояв немного, пытаясь поймать губами воздух, чтоб снова дышать, он кинулся прочь. В дверях наткнулся на Гирсана. В его руках было что-то нежное и мокрое. Он протягивал это Асиру, но тот сбил его с ног, сам упал, хватая и круша всё у порога. Нежное и тёплое оказалось под навалившимися на него грузными телами. Оно издало жалобный звук, похожий на мычание, но чем-то хрустнув и чуть прохрипев, стихло.

- Мой подарок, Асир. Ты же любишь, я знаю:, - он не договорил, поняв, что произошло непоправимое. Нежное существо в его руках больше не шевелилось. Но случилось что-то ужасней этой смерти! Асир ничего не объяснил.

- Будь проклята Исида! - вырвалось на прощанье.

Он шёл домой, не разбирая дороги.

- Как приняли тебя? - Фуа забыла обиды к приходу мужа. Любопытство и любовь пересилили женскую гордость, довольно слабую в ней.

Асир молча ударил её по лицу. Жена даже не зарыдала, как обычно. Только в глазах Асира застыл непролившийся дождь.

 

 

Он снова коротал ночь на тростнике, но теперь ничком. ' Будь проклята Исида!' Он больше никогда не посмотрит на звёзды. Есть один Бог, и он явится утром.

Асир снова вспомнил, как люди номарха вырубали акации, как шарили по дворам в поисках запрещённых идолов. Главный среди них подозвал Асира и доходчиво объяснил, как надо наблюдать за соседями и сообщать в город обо всех подозрениях. Странное дело: непокорные исчезали навсегда, точно в глубинах страшных колодцев, а их имущество забирали истинно верующие.

Асир повернулся на бок и открыл глаза, будто прозрел. В памяти всплыл стол, накрытый дорогой посудой красивыми руками Сепфоры. Посуда особенно приглянулась ему. 'Её и попрошу в награду за верную службу фараону. Ещё кувшин с тремя скарабеями, - Асир успокоился тем. - Будь ты, Исида, про:', - он заснул счастливо от скорой мести, как спал только в детстве.

 

До восхождения на престол Единого Бога оставалось совсем немного. Но пока его лучи спали под чертой горизонта, с востока пришла на небо большая звезда, лучезарная, голубая, чтоб править миром лишь мгновение. Она склонилась низко над покосившимся домом у разлившегося Хапи. Странный шёпот-шелест молодых акаций и тамариска принёс ветер с берега. Он легко преодолел стены, приник к измождённому лику бедняка: 'Ты призывал меня, Асир? Твоя богиня снизошла до тебя! Что ты хочешь от великой Исиды?' Но Асир не слышал её, он крепко спал с новой верой на озарённом лице. Ещё до восхода он трижды отрёкся от неё.

 

 

 

 

Сотис* - Сириус

драконова кровь* - краска из нубийской драцены, использовалась для мистерий

уаджет* - глаз Гора, подобие оберегам

Хапи* - Нил

камедь* - клей, добываемый из акаций.

шетит* - денежная УСЛОВНАЯ единица, измеряемая весом золота или серебра. Платить за товар серебром или золотом запрещалось (подпольная валюта)

фараонова мышь, ихневмон* - мангуст