Дорогие мои читатели, vне очень важно ваше мнение. Напишите, пожалуйста.

 

БЕЗУМИЕ ЛЮБВИ.

 

В этот колючий февральский день я как обычно дежурил в своем отделении. Я врач-реаниматолог. Склиф сам по себе место не из веселых, а мое отделение тем более. Каждый день кого-нибудь спасаем. Порой это удается, и тогда я испытываю радость не меньшую, чем родственники спасенного. Они считают меня чуть ли не богом, и в эту минуты я почти также думаю. Бог дает человеку жизнь. Это считается днем его рождения. Когда я вытаскиваю человека с того света, он говорит, что теперь у него будет второй день рождения. Так что я вполне могу быть заместителем бога. Нет, я человек верующий, и поэтому богохульствовать не стану. Я просто выполняю свою работу. И она доставляет мне радость, что я чего-то стою, что я помогаю людям.

Но иногда бывает, что я оказываюсь бессильным, и тогда я кляну себя, что что-то сделал не так, что-то не смог. Да, я все-таки не бог. И от этого мне становится очень больно. Я не могу смотреть в заплаканные глаза родственников и друзей. Я чувствую свою вину. В такие дни я полностью разбит. Я проклинаю свою профессию, свое бессилие что-либо изменить, исправить. Мне хочется убежать куда-нибудь, чтобы не видеть этих глаз, не слышать рыдания. И только новая работа, моя помощь, мои знания, мой опыт, который требуется другому страждущему – возвращает меня к действительности.

Я стряхиваю с себя оцепенение, мне нельзя паниковать. Я знаю, что меня ждет другой человек, которого я должен спасти. И я иду снова туда, к своему рабочему месту, на котором он, молчаливый, лежит и взывает меня о помощи. Иногда мне кажется, что я слышу его голос. Он лежит передо мной растерзанный, изуродованный, окровавленный, но он еще жив. И он взывает ко мне. И я должен ему помочь, должен приложить все силы, чтобы вытащить его с того света, вернуть к жизни, снова подарить надежду, счастье, любовь, которые он мог навсегда потерять.

Этот метельный, ненастный день я запомню на всю свою жизнь. Потому что то, что произошло в тот день, до сих пор не укладывается в моей голове. Я многое видел и слышал за свою жизнь. Меня благодарили и мне угрожали. На моих руках плакали и целовали их в знак благодарности. Но этот человек … Он перевернул мою жизнь, он заставил по-другому посмотреть на человеческие отношения, на любовь. Если бы мне кто-то рассказал об этом, я бы вряд ли мог поверить. В нашей запрограммированной обыденной жизни, мне казалось, не осталось места красивым безграничным сумасшедшим чувствам. Но это случилось на моих глазах. Я стал свидетелем человеческой драмы и великой Любви. Любви с большой буквы. Всепоглощающей, пламенной, безумной и в то же время трогательной, щемящей сердце любви. Любви, о которой я, наверное, мог прочитать только в книге. И я решил рассказать о ней.

 

В тот вечер «скорая» привезла женщину и мужчину. Они разбились на машине. Травмы мужчины были не страшны. Его спасла подушка безопасности. Он даже не попал в наше отделение. А вот женщина… Она была еще в сознании. На вид ей было чуть больше сорока, красивая, с длинными светлыми волосами и голубыми глазами. С ней все обстояло значительно хуже. Состояние было очень тяжелым, множественные переломы, но особенно сильно пострадали почки.

Началась операция. Во время работы я редко испытываю к своим пациентам какие-то чувства. Я не должен отвлекаться. Это моя работа. Но эта женщина мне понравилась. Я ловил себя на мысли, что она хороша, что в ней есть какая-то неуловимая женская привлекательность, изюминка, которую мы мужчины любим в женщинах. Я старался гнать свои мысли, которые отвлекали меня. Мне надо было работать.

Операция прошла почти успешно. Мне казалось, что угроза жизни миновала. Женщина осталась лежать под аппаратом, который контролировал ее дыхание и работу сердца. Также подключили гемодиализ. За пультом дежурила медсестра. Я пошел в нашу каморку выпить кофе и немного передохнуть.

К счастью ночь выдалась спокойная. Больше никого не привезли. Я заглянул к своей пациентке. Она спала. Дыхание было ровное, пульс почти в норме. Я улыбнулся ей, и мне показалось, что она мне ответила своей улыбкой. Но, конечно, это было не так. Она все еще находилась без сознания. Но я был рад. Мне удалось ее спасти.

Обычно я не интересуюсь кто мой пациент. Какая разница. Главное это человек. Но в этот раз я спросил у медсестры, есть ли данные по этой женщине. Маша ответила, что при ней был паспорт на имя Воронцовой Зои Сергеевны. Не знаю почему, но мысленно я назвал ее Зайкой. Я еще раз посмотрел на ее лицо, красоту которого не испортили даже кровоподтеки. Мысленно я пожелал ей удачи.

Было уже около трех часов ночи. Я почувствовал себя смертельно уставшим и прилег в каморке на кушетке. Мне показалось, что я словно провалился в сон. Сколько он длился, я не помню. Как будто прошла целая вечность.

Сквозь сон я услышал голоса, которые были сначала приглушенными, но потом тональность стала нарастать. Я с трудом открыл глаза, поднялся с кушетки, выглянул за дверь.

В конце коридора я увидел странную картину. Маша, активно жестикулируя, с резким шепотом выталкивала в дверь какого-то мужчину. Он стоял как вкопанный, не двигаясь назад, и о чем-то просил ее.

Я подошел к этой странной паре.

- Как Вы сюда попали? Немедленно уйдите! – шипела сестра.

- Девушка, милая, - молил мужчина. – Я прошу Вас, только одним глазком. Что с ней? Она жива?

- Я сейчас вызову охрану, - не унималась сестра.

- Кто Вы? Как Вы сюда попали? – спросил я.

Мужчина взглянул на меня. На вид ему было около пятидесяти. Он был чуть выше среднего роста, достаточно крепко сложен. В волосах седина. Но больше всего меня поразили его глаза. В них были сразу боль, отчаяние и сильная решимость. Я сразу понял, что он никуда не уйдет, пока не получит или не узнает, то ради чего он пришел.

- Доктор, она жива?

- Кто? – спросил я, хотя отчетливо понял о ком идет речь. – Маша, иди я сам разберусь, - обратился я к сестре.

Она ушла и села за рабочий стол.

- Жива, - спокойно сказал я.

Минуту мы смотрели друг на друга. Я вдруг заметил, что в глазах его стоят слезы. Он быстро взмахнул головой, словно ему стало стыдно за свою слабость.

- Доктор, на сколько тяжело ее состояние?

- Сейчас сказать трудно. Надеюсь, что худшее уже позади.

- Могу я увидеть ее?

- Нет. Это исключено. Возвращайтесь домой. Утром придете и получите информацию о ее здоровье.

- Доктор, я никуда не уйду. Я должен быть рядом с ней.

Мы встретились глазами. Они горели такой неистовой решимостью, граничащей с безумием, что мне на миг стало не по себе. Как врач я изучал такое состояние людей, которые одержимы сильной навязчивой идеей, застилающей их разум, движущей всеми их порывами и действиями. Они готовы смести все на своем пути, добиваясь своей цели. Стефан Цвейг назвал такое состояние амок.

Я растерялся. Что делать? Еще не хватало здесь шума и драки. Пока прибудет охрана бог весть, что он тут натворит. Я попытался успокоить и уговорить его.

- Уважаемый, не знаю как Вас, я прошу, идите, пожалуйста, домой. Я готов встретиться с Вами утром и обо всем поговорить.

- Доктор, я должен увидеть ее. Я заплачу любые деньги.

- Ну-у, - протянул я. – Все разговор окончен. Я вызываю охрану.

Он дернулся и схватил меня за плечи. В мои ключицы словно вонзились десять стальных спиц.

- Простите. Я… я… не знаю что говорю. Если надо я готов выполнить здесь любую работу, помыть полы, туалеты, только бы хоть одним глазом взглянуть на нее.

- Я не имею право, - резко рванул я из его цепких объятий. – Поймите, здесь у нас тяжелобольные, им нужен покой. Своим поведением вы только навредите ей.

- Я прошу Вас, - тихо произнес он.

Его глаза потухли, и теперь в них было только одно отчаяние.

Не знаю почему, но я вдруг почувствовал уважение к этому человеку, к его боли, к его страданию.

- Только на пять секунд, обещайте мне.

- Я обещаю.

Он сбросил на пол свою дубленку, я протянул ему халат. Мы подошли к окну ее палаты. Она лежала неподвижно. Мягкий притушенный свет падал на ее лицо. Я почему-то в эту минуту пожалел, что не стал художником, чтобы можно было написать ее портрет.

Мужчина стоял неподвижно, прижавшись лицом к стеклу. Казалось, что самого его здесь нет, что передо мной только его телесная оболочка, а сам он там, возле нее. Его глаза словно обнимали ее, его губы целовали ее губы.

Я тронул его за плечо. Он обернулся. По щекам его текли слезы. Сейчас он их не стеснялся. В его широко раскрытых глазах было столько света и любви, столько в них было щемящей душу теплоты и нежности, что я почувствовал, как комок подкатывает к моему горлу.

Он не рыдал. Он тихо плакал. Слезы лились из его глаз, и казалось, что ничто не в силе остановить эти слезы. Я видел, как плакали другие мужчины, но тогда мне это казалось ненатуральным, неискренним, некрасивым. Но эти слезы были полны достоинства и безграничной любви. Эти слезы лились из сердца.

Я онемел. Я стоял как вкопанный и не знал, как мне поступить в эту минуту и что я должен сделать для этого человека, к которому я проникся величайшей симпатией и состраданием.

Он снова повернулся к окну. Его губы шептали: «Зайка моя, Солнышко мое, Единственная моя».

Я поймал себя на мысли, что тоже назвал эту женщину Зайкой. Но так, как произнес он, с какой любовью и нежностью, я никогда бы на свете не смог повторить. Оказалось, что можно двумя словами выразить такую силу и гамму чувств и теплоты, от которых, казалось, может растаять вся Антарктида с ее вековыми льдами.

Краем глаза я увидел широко раскрытые глаза медсестры Маши, которая сначала злобно поглядывала на мужчину, а теперь готова была разрыдаться.

Я обнял его сзади за плечи. Казалось, что он ничего не видит и не слышит вокруг. Он все еще был там, рядом с ней.

Я провел его в свою комнату и усадил на кушетку. Глаза его были уже сухими. Он собрался в кулак. Я вынул из шкафа колбу со спиртом и налил ему в стакан. Он выпил залпом, и мне показалось, что он даже не понял, что пьет.

У меня до сих пор комок стоял в горле, и я тоже выпил.

- Простите, - почему-то сказал я, словно был в чем-то виноват.

- Что Вы, - глухо ответил он. – Это Вы меня простите.

- Что я могу для Вас сделать?

Он улыбнулся мягкой улыбкой.

- Не для меня. Для нее. Сделайте все, что можно. Лишь бы она была жива.

- Я сделал все, что мог. Я не в праве говорить о ее травмах. Они достаточно серьезны. Но, я уверяю Вас, что мы стабилизировали ее состояние. Сейчас ей нужен отдых. Возможно, будет еще операция.

Он вздрогнул.

- Ее жизнь все еще в опасности?

- Я не могу ничего гарантировать. Но, я уверяю Вас, что не отойду от нее, пока ее жизни будет что-то угрожать и сделаю все от меня зависящее.

- Спасибо. Я верю Вам.

Он сделал акцент на слове «верю», и я мысленно пожалел, что я действительно не бог. Как бы я хотел, чтобы сейчас она открыла глаза, улыбнулась, встала с постели, и он заключил бы ее в свои объятия. Наверное, ничего в жизни я сейчас так сильно не хотел, как этого. Я готов был преклонить колено перед силой любви этого человека.

Я налил нам еще спирта. Он опять выпил, явно не чувствуя вкуса. Что не могу сказать о себе. После трудной операции и усталости мне немного захорошело.

- Я не в праве задавать вопросы. Но мне кажется, что Вам хочется выговориться.

- Вы правы. Я вряд ли кому-нибудь мог бы рассказать, что у меня на душе.

- Поймите меня правильно, я не священник, чтобы Вы исповедовались.

- Мне не в чем исповедоваться. Хотя … У Вас можно курить? – неожиданно спросил он.

- Курите.

Он вынул из кармана пачку сигарет и жадно затянулся. Я тоже закурил. Минуту стояла напряженная тишина, Казалось время остановилось. Он выкурил сигарету буквально в три затяжки и тут же закурил другую.

- Это началось почти пятнадцать лет тому назад. Я работал системным администратором в одной конторе. Как сейчас, помню, тоже была зима. Зайка пришла к нам по объявлению. Мы искали товароведа. У нее был небольшой стаж работы, и опыта маловато. Но шеф просто растаял от нее. Она всегда могла очаровать любого мужчину. Поначалу мы общались редко. Сфера рабочих интересов была разная. От силы пару раз в месяц я приходил в кабинет, где она работала с другими товароведами и кладовщиками, чтобы наладить какую-нибудь программу. В их кабинете всегда было весело, там царила какая-то радужная обстановка. Все улыбались. И вдруг, я понял, откуда исходит эта теплая светлая аура, которая так преобразила этот скучный отдел. Она исходила от нее. Зайка словно светилась каким-то искрящимся, озорным, но в то же время добрым и теплым светом. На лице ее всегда играла улыбка, но это была улыбка не пустой дурочки, не казенная голливудская улыбка. Ее улыбка была такая чистая и светлая, а из голубых глаз словно брызгали озорные искорки, что невозможно было устоять от такой удивительной улыбки. Я стал замечать, что чуть ли не вся мужская половина фирмы стала заходить в торговый отдел попить чайку, рассказать свежий анекдот. Зайка притягивала, словно магнитом, мужчин, они таяли от ее улыбки, ее очарования. Это был какой-то неземной, волшебный шарм. Даже наш строгий шеф, который, как, говорили, был без ума от своей супруги, смущаясь и краснея, вызывая Зайку на ковер, через две минуты был просто душка. Я не помню уже, когда я почувствовал, что не могу прожить дня, не увидев ее, не перекинувшись с ней парой слов. Я стал замечать, что думаю о ней, что иду на работу только с одной мыслью увидеть ее. Я начал оказывать ей недвусмысленные знаки внимания. Но она всегда с чистой улыбкой и тонким юмором мягко отшивала меня. И я даже не в силах был обижаться на нее. Я знал, что у нее есть муж, дочь, что живет она в Медведково. Мне безумно повезло, что я жил неподалеку. Я обычно не ездил на работу на машине, предпочитая шоссейной нервотрепке газету в метро. Но я стал специально приезжать в офис на своем авто, каждый раз предлагая Зайке, вроде как по пути, довезти ее до дома. Обычно она отказывалась. Но пару раз мне все же удалось ее проводить. Она запрещала довозить ее до дома. Не хотела лишних разговоров. Она вообще всегда предпочитала не накалять обстановку.

Он на минуту замолчал. Вынул еще сигарету, закурил.

- Мы всегда на работе отмечали все праздники и дни рождений, но раньше это было как-то сухо, шаблонно. Теперь же Зайка стала душой компании. Ее острый язычок выдавал такие точные и в тоже время веселые эпитеты именинникам, что все дружно смеялись и никто, никогда на нее не обижался. Что самое удивительное не только мужчины, но и женщины испытывали к ней неподдельную симпатию. Я ни разу не заметил, чтобы у нее возник конфликт с кем-то из наших дам. Я уже не говорю о мужчинах. А уж клиенты наши в ней просто души не чаяли. И вот настал день ее рождения. Это было летом, 28 июня. Этот день …

Он жадно затянулся сигаретой и словно растворился в клубе дыма.

- Я чувствовал, как каждый мужчина готовился к нему. В тот день Зайка пришла особенно красивая. Нет, я не прав. Она просто никогда не могла быть некрасивой. Но в тот день к нам в офис вошло солнышко. Она вся светилась, и можно было просто ослепнуть от ее лучей. Утром, как обычно прошло официальное поздравление с вручением подарков, а вечером должно было быть застолье. Пару раз я заскакивал в ее комнату, стараясь поймать ее взгляд, и радовался как ребенок, когда мне это удавалось. Не знаю как остальные, но для меня этот день показался длиннее года. Я ждал вечера, когда мы станем отмечать день ее рождения. И вот он наступил этот вечер. Налили шампанского. Каждый мужчина изощрялся в комплиментах и юморе, а она, звонко смеясь, тонкими шутками отвечала тостующему. Кажется, и мне тогда досталось. Но у меня было приготовлено тайное оружие, которым я надеялся очаровать Зайку. Я привез в машине гитару. Когда все уже достаточно набрались, я достал ее и стал петь. Я пел для нее, только для нее. «Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана…» Для меня больше никого не существовало вокруг. Весь мир сосредоточился в ее глазах. Я пел и смотрел в ее волшебные глаза. И я увидел, что они вдруг стали серьезными, теплыми и глубокими. Ради этих глаз в ту минуту я бы отдал свою жизнь.

Он еще раз затянулся. Пепел упал на пол. Он быстро наклонился и смахнул его.

- В тот вечер на машине я поехал проводить ее домой. Зайка сидела рядом на сиденье. Она была немножко пьяна. Мы перекидывались ничего не значащими фразами, шутками. Я вдыхал ее чарующий аромат. И всякий раз, когда я, переключая скорость, случайно касался ее ноги, меня словно пронзало током, к горлу подкатывал сладкий комок желания. Да, я безумно желал эту женщину. Может быть, это прозвучит банально, но как поется в той арии: я душу дьяволу продам за ночь с тобой. Я бы тоже продал. Налейте, пожалуйста, еще, - неожиданно попросил он.

Я сначала не понял его просьбы, так был захвачен повествованием.

- Да-да, конечно.

Я долил последний спирт. Он как обычно выпил быстро и снова закурил.

- Как и раньше я остановил машину рядом с магазином, за квартал от ее дома. Она не выходила. Было уже достаточно поздно, около полуночи. Она пошутила, насчет того, что немножко перебрала, потом вдруг подняла на меня свои голубые глаза и тихо сказала: «Проводи меня, уже поздно. Вдруг по дороге кто-нибудь обидит одинокую девочку». Я затрясся словно в лихорадке. Мне даже казалось, что зубы стали стучать. Она взяла меня под руку, и мы пошли. Мне было жутко неловко, потому что моя дрожь передавалась всему телу, и она ее почувствовала. «Ты замерз?» - спросила она. Я промямлил что-то невнятное про такое холодное лето. Мы подошли к ее подъезду. Я хотел что-то сказать, но во рту все пересохло, язык словно прилип к небу. Она остановилась, повернулась ко мне и заглянула в мои глаза. Я стоял словно истукан, в голове все кружилось. «Пойдем ко мне», - вдруг сказала она. Ничего не соображая, на ватных ногах я вошел вслед за ней в подъезд. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Мне казалось, что оно так громко стучит, что сейчас разбудит всех жильцов. Она опередила мой вопрос: «Дома никого нет. Муж на работе, а Юля на даче у бабушки».

Мне показалось, что мой рассказчик так разволновался, словно переживает все это сейчас снова. И это действительно было так. Он был весь там, в том памятном для него дне.

- Это была безумная ночь. От такого счастья можно было действительно сойти с ума. Что, по всей видимости, со мной и произошло. Я был далеко не пуританином. Но такого урагана, такого цунами страсти и счастья я не испытывал никогда в своей жизни. Я целовал каждую ее клеточку, каждый волосок, каждый ее ноготок. Я захлебывался от желания. В тот миг я молил бога, чтобы эта ночь никогда в жизни не закончилась или чтобы он послал мне смерть на пике блаженства.

Он снова затянулся сигаретой с такой силой, что казалось, дым должен повалить из ушей.

- Но эта ночь прошла, и я остался жив. Не помню, что тогда врал дома. С женой были не самые лучшие отношения, и она уехала к матери. С тех пор для меня больше никого не существовало в мире, кроме Зайки. А жизнь разделилась на трехдневки. Ее муж работал администратором в каком-то элитном отеле сутки через трое. И этот день его работы становился ночью нашего счастья. Рано приходить было нельзя, только после полуночи. Я сидел дома и с тупостью неандертальца смотрел на циферблат, когда же он покажет нужное мне время. Как-то раз не завелась машина и я бегом через лес, не останавливаясь, пробежал километров десять до ее дома. Нет, я не бежал, я летел, не чувствуя земли под ногами. Мне было безумно страшно одному в темном лесу, но любовь на крыльях несла меня к ней, моей единственной, моей любимой. У нас был условный сигнал, она зажигала настольную лампу на подоконнике. Мало ли что могло случиться. Лампа означала, что меня ждут. И я всякий раз молил бога, чтобы эта спасительная лампочка горела в окне. Я украдкой пробирался к ее квартире, тихонько открывал незапертую дверь. А на пороге меня ждала моя богиня, мое счастье, моя радость. Я подхватывал ее на руки, целовал, кружил, а потом была снова безумная ночь любви, и мы только под утро счастливые и утомленные засыпали в объятиях друг друга. Каждый раз я искренне жалел эти часы сна, которые прошли даром, без поцелуев, без объятий, без любви. Так продолжалось весь остаток лета, пока ее дочь с родителями не вернулись в Москву. Если я скажу, что это были самые счастливые ночи в моей жизни, я буду неправ. Любая минута, секунда, проведенная вместе с моей Зайкой, были для меня безумным счастьем, даже когда мы не могли обнять и поцеловать друг друга, а только обменяться взглядами. Мне стоило больших усилий сдерживать свои эмоции на работе. Меня просто распирало от счастья, хотелось петь, стоять наголове, творить глупости. Зайка мне даже пару раз делала замечания. Ей тоже нравилось ходить по лезвию ножа, но она дорожила своей репутацией и спокойствием в семье.

Он вздохнул, поднялся с кушетки, размял затекшее тело и продолжил рассказ.

- Мы были опьянены нашей любовью. Мы не могли наглядеться друг на друга, не могли надышаться друг другом, не могли оторвать губ от пламенных поцелуев. Мы сгорали в пламени нашего безумства. Нам было мало тех ночей, нам нужна была каждая минута, каждая секунда, лишь бы только быть вместе, чтобы отдаться неистовству нашей страсти и любви. Мы под любыми предлогами сбегали с работы, чтобы хоть где-нибудь, в укромном месте слиться в сладостных объятиях. Осенью мы остались без крова и поэтому занимались любовью в самых экзотических и экстремальных местах. Зимой нас выручали мои друзья и гостиницы. Мы словно не могли насытиться нашей любовью. Да и вряд ли это было возможно. От одного ее взгляда, ее прикосновения, ее поцелуя я был уже в полной боевой готовности. Я хотел ее всегда и везде. И она всегда откликалась на мои желания. Весной и летом для нас был рай. Мы объездили все Подмосковье. Мы уезжали подальше от обжитых мест к какому-нибудь ручью, речке и там отдавались воле своих чувств. Я любил, целовал, ласкал своими губами каждую ее клеточку, ее глаза, волосы, губы, ушки, шейку, ну, в общем, всю с головы до кончиков пальцев на ногах. На ее теле не было ни одной клеточки, которую бы пропустили мои губы. Для меня больше не существовало другой женщины, мир клином сошелся на ней одной. Только она, Зайка, единственная, трепетная, нежная, страстная, только она. Только она.

Он снова достал сигарету. В комнате уже можно было вешать топор.

- Так продолжалось много лет. Мы любили друг друга, мы были счастливы. Мы не замечали ничего вокруг, любовь поглотила нас, мы растворились в ней, полностью, без остатка, без следа. Это было блаженство и безумство, это было безграничное счастье, безмерная радость. Я был на седьмом небе. Меня любила самая лучшая женщина в мире. Я уверен, что бог никогда и нигде не создавал лучшей женщины. Другой подобной просто не могло существовать в природе. Остальных я не замечал, они перестали для меня существовать, хотя в молодости я был изрядным ловеласом. Но что стоили они все против нее? Я жалел, что когда-то отдавал свои чувства им, тем, не стоящим мизинца на ее ноге, а не сберег эти чувства для нее, моей Зайки. Ее любовь была словно даром небес, наградой, не знаю, правда, за какие заслуги. И я благодарил бога за посланную мне любовь этой женщины. Каждый раз в церкви я молил его, чтобы он никогда не прервал мое счастье, я ставил свечи за ее здоровье. Как мне было горько, что мы не встретились раньше, когда оба еще не были обременены семьями. Как бы я хотел, чтобы ее Юлька была моей дочерью. Я бы жизнь отдал за этих двух женщин. Я безумно ревновал Зайку к ее мужу. Не зная его, я ненавидел этого человека. Я считал, что он просто недостоин того дара, которое послало ему провидение. Иногда она рассказывала мне какой он неотесанный мужлан, даже тиран, который ругает и критикует ее, мою богиню, многое запрещает ей, ежеминутно контролирует ее, делает ей замечания. Я ненавидел его, как злейшего своего врага. И в то же время безумно завидовал ему. Он мог почти ежедневно видеть ее, разговаривать с ней, целовать ее, ложиться с ней в одну постель. От одной этой мысли кровь стыла в моих жилах. Представляя это, я выл от боли, злобы и бессилия. Я рыдал, словно безумный. В эту минуту я готов был убить его. Но утром я снова видел свою Зайку, улыбающуюся, искрящуюся, солнце всходило в моей душе. Я забывал все свои кошмары, я готов был носить ее на руках и целовать, целовать, целовать ее, не переставая. Я верил, я чувствовал, я знал, что она любит только меня, что муж это несуразное, нереальное, неправильное стечение обстоятельств, что это только исполнение супружеского долга, без чувств, без любви. Только это еще как-то спасало мой рассудок. Она моя, только моя и ни чья больше. Только мне она отдается со всей страстью любящего сердца, только со мной она получает это безумное чувство слияния двух любящих сердец. О, как она любила! Это был ураган страсти, океан ласк. Для нас не было запретных тем в постели. Мы любили, и для нас было счастьем доставлять радость друг другу. Я готов был съесть ее, разорвать на кусочки от той немыслимой страсти, которую испытывал к ней. Когда она раздевалась и ложилась, у меня перехватывало дыхание от красоты ее гибкого тела, от ее пьянящего аромата, от жгучего огня ее глаз, полных такого же неистового желания. На пике удовольствия ее глаза словно поволакивала пелена блаженства, она сладко постанывала, и я был без ума от этого. Для меня было высшим счастьем доставить ей это блаженное удовольствие. Ее сладкое постанывание сводило меня с ума. А потом наступал взрыв, извержение вулкана. Мы кричали, как безумные, не сдерживая своих чувств, метались, разрывая простыни и переворачивая все вокруг. В эту минуты земля, небо, время, все вокруг проваливалось под нами, мы улетали в космос, в безвоздушное пространство нашей испепеляющей любви.

Он вдруг закашлялся. Замер.

- Простите. Я не должен был этого говорить. Простите мою несдержанность.

Я молчал не в силах произнести ни слова. В этот миг я почувствовал, что безумно завидую этому человеку, его страсти, его любви. Боже, я даже не представлял, что можно так любить.

Он замолчал, отвернувшись к стене. Я чувствовал его неловкость, что эмоции перехлестнули через край и, он открыл то, что было таким личным и интимным.

- Вы не сказали ничего дурного. Вам не в чем извиняться. Я могу только завидовать такой любви.

Он поднял на меня свои глаза и пристально посмотрел. По его лицу пробежала странная улыбка.

- Я не уверен, что Вам стоит мне завидовать. Хотя ради такой любви стоит жить. Что наша жизнь? Вы никогда не задавали себе вопрос, в чем смысл жизни, ради чего человек живет?

- У каждого человека есть свой долг…

- Вот-вот. Мы с рождения всем должны. В детстве должны хорошо есть, расти послушными, хорошо учиться, получить образование. Потом мы должны работать, чтобы есть, пить, отдыхать, развлекаться. Потом мы должны своей семье, своим мужьям, женам, детям. Мы всегда, во всем и всем должны. А жизнь проходит. А мы все равно должны и должны. Мы должны делать то, а не это, мы должны поступать так, а не этак. Мы постоянно должны, а когда же жить?! Когда можно вздохнуть полной грудью, целиком и полностью отдаться своим чувствам? Когда можно наконец делать что ты хочешь и жить так, как ты хочешь, любить кого ты хочешь, быть вместе с тем, кем ты хочешь?! Что скажем мы себе на смертном одре, что сделали мы? Мы исполняли всю жизнь только свой долг, а жили ли мы вообще? Может быть, те минуты, секунды счастья и были настоящей жизнью, ради которой стоило появляться на этот свет?

Он осекся на половине слова. Снова закурил. Отвернулся к стене.

Я хотел что-то возразить, но вдруг действительно до щемящей боли осознал, а действительно, что значит наша жизнь, и для чего мы действительно живем.

Он неожиданно продолжил.

- Я много раз предлагал ей стать моей женой. Я говорил, что моя жизнь – это только она, что на земле не будет более счастливого человека, чем я, в тот день, когда она согласиться выйти за меня замуж. Она тоже говорила о долге, что у меня маленький сын, и я должен вырастить его, поднять на ноги, что он не поймет и не простит меня. Говорила, что у нее проблемы с Юлькой. Возможно, я был эгоистом и думал только о своей любви и своих чувствах. Я поразился, когда узнал, какая страшная трагедия случилась с ее дочерью. Ведь на работе и наедине Зайка все также казалась веселой и беззаботной, как и раньше, как и всегда. Она все также любила меня, откликалась на мои сексуальные требования. А что творилось у нее в это время в душе! Юлька стала наркоманкой. Как-то, учась уже в институте, в компании ее уговорили попробовать героин. И все понеслось по наклонной вниз. Юлька падала в пропасть. Сколько раз Зайка вытаскивала ее из бездны, плакала ночи напролет, сжимая в объятиях ее рвущееся в ломке тело, ладонью заглушая ее безумные крики. Муж свирепел и грозился убить дочь, а Зайка разрывалась между ними двумя, успокаивая и отпаивая каждого после бурных скандалов, да еще успевала гасить мои мужские наезды, что мало стала уделять мне внимания. Нет, она не стала любить меня меньше, наоборот, мне даже казалось, что я становился ее отдушиной после тяжелых страданий. Эх, мне бы тогда побольше выдержки и такта. Но мне было нужно ее тело, ее любовь. Она никогда не отказывала мне. И только бог знает, что было тогда в ее сердце, которое разрывалось между близкими, дорогими для нее людьми. Нет, я не оставался равнодушным к ее драме, я старался помочь, как мог. Но чаще она по соображениям безопасности отказывалась от моей помощи. Только, помню, один раз я помог Зайке забрать дочь из очередного притона и отвезти домой. А потом пытался объяснить невменяемой Юльке, что так жить нельзя, а сам торопился домой, поглядывая на часы. Зайка заметила это, но ничего тогда не сказала, лишь тень скользнула по ее прекрасным глазам.

Он снова встал, подошел к столу, перевернул колбу и накапал остатки спирта в стакан. Выпил. Сел на кушетку.

- Зайка все равно любила меня, несмотря на мой эгоизм. Она молча вставала с постели, когда я говорил ей, что пора собираться. Она любила меня, я знал это, я чувствовал это, я пользовался этим. Однажды я серьезно заболел. Крупозное воспаление легких. Районный терапевт долго не мог поставить диагноз. Температура не падала, я сильно кашлял, задыхался. Вызвали скорую и меня срочно отвезли в больницу. Состояние было очень тяжелым, я бился в бреду. Жизнь почти висела на волоске. Когда я пришел в себя, первым, кого я увидел, была моя Зайка. Оказалось, что уже несколько дней, как она взяла отгулы на работе и ухаживала за мной. Она давала мне лекарства, кормила и поили меня из ложечки, звала медсестру и врача, когда мне было совсем плохо. А вечером бежала домой, спасать свою собственную дочь. Она разрывалась между материнской и женской любовью, между двумя дорогими ей людьми - дочерью и мной. И она спасла нас, обоих. Меня от болезни, дочь от наркотиков. Наверное, без ее любви, без ее заботы, без ее тепла и нежности, мы бы не выжили. Юлька прошла курс лечения в кисловодской клинике и навсегда завязала с наркотиками. Зайка всегда шутила, что она словно мать Тереза должна всех спасать. Должна … Вот опять это слово. Зайка даже в любви была должна, должна дочери, должна мне. Ее любовь и была, наверное, тем долгом, который она отдавала близким, родным, дорогим ей людям.

Он снова зашагал по комнате.

- Вы знаете, там, в больнице, где я лежал, один аспирант собирал данные для своей диссертации. Тема была связана с человеческими почками. Аспирант готовил труд о совместимости почек при пересадке. Я мало что в этом понимаю. Единственно запомнил, что существуют какие-то двенадцать показателей совместимости донорских почек. По-моему совпадений должно быть не менее девяти, для того чтобы почка не была отторгнута акцептором. Иначе смерть. Мы с Зайкой согласились принять участие в сборе информации. Вы представляете, у нас оказалось одиннадцать совпадений. Аспирант даже пошутил, что такого не бывает даже у близких родственников. Мы долго с ней смеялись, обнявшись, какие мы, оказывается, родственные души. А потом она вдруг отстранилась от меня, посмотрела серьезно в глаза и тихо сказала: «Знаешь, если, не дай бог, такое случится, я отдам тебе свою почку». Я хмыкнул, да ну тебя, типун тебе на язык, ты не нужна мне частями, ты нужна мне только целиком. В ту минуту я бы сам всего себя отдал частями, кусками за ее жизнь. Я раньше никогда не писал стихов, но здесь они словно сами полились из моего сердца.

 

Словно безумный охвачен любовью,

К нежным губам прикасаясь в блаженстве.

Буду всегда околдован тобою,

Самая лучшая в мире из женщин!

 

Светлых волос непослушные пряди

Гладят лицо твоё лёгким движеньем.

Счастье навеки с тобою быть рядом,

Самая лучшая в мире из женщин!

 

В чистых глазах в упоеньи растаю,

Телом твоим опьянюсь с наслажденьем.

В милой улыбке - земля расцветает.

Самая лучшая в мире из женщин!

 

Сердцем лучистым ошибки прощая,

Ты как мадонна – само совершенство.

Ты, только ты! И не надо мне рая.

Самая лучшая в мире из женщин!

 

Он остановился возле двери, слегка приоткрыл ее, словно стараясь услышать, увидеть как там она по другую сторону коридора. Я рванулся к двери. Он отпрянул.

- Извините, нельзя.

- Да-да, простите. Я просто хотел услышать ее дыхание.

- Все будет хорошо, не волнуйтесь. Она поправиться и вы снова будете вместе.

Он как-то странно посмотрел на меня. Лицо исказила гримаса боли.

- Как бы я этого хотел. Двенадцать лет пролетели как один день. Если бы я мог их повторить, я бы все за это отдал. В этой жизни все когда-нибудь кончается, все пройдет и не вернется вновь. Остается только лишь печалится, от того, что умерла любовь.

Он тяжело вздохнул.

- Я ушел из нашей фирмы, у меня появилось собственное дело. Я всегда считал, что мужчина должен реализовать себя как личность, у него должен быть свой бизнес, достаток. Я создал совместное с японцами предприятие, и мы занялись компьютерным бизнесом. Работа мне нравилась, я с головой ушел в собственное дело. Нет, я не забыл Зайку, мы встречались, но реже. Было много командировок. Я часто ездил за границу, по России. Но я никогда не забывал свою любимую. Где бы я ни был, я всегда звонил ей, а когда возвращался, то, словно на крыльях, летел на свидание с ней. Годы не брали над ней верх. Наоборот, мне казалось, что с годами она становиться все прекраснее и привлекательнее. Все та же искрящаяся улыбка, те же бездонные глаза, то же красивое гибкое тело с нежной, шелковой кожей. Где бы и как долго я ни был, меня никогда не интересовали другие женщины. Ведь лучше ее все равно никого не было, а какой смысл размениваться на худшее. Я лежал в номере гостиницы, положив на подушку ее фотографию, и целовал ее, разговаривал с ней, рассказывал о своих проблемах и достижениях, интересовался как там у нее. Мы засыпали вместе на одной подушке, а утром она встречала меня своей светлой улыбкой.

Он опять вскочил с места и подошел к окну. На улице уже светало. Но я не чувствовал усталости, я был захвачен его повествованием. Он продолжил.

- Сейчас я уже не вспомню, когда и как это началось. Любящее сердце очень чувствительно. Я начал замечать, что Зайка стала все чаще и чаще отговариваться от наших встреч. Моя бывшая фирма мелела, люди расходились, на оставшихся наваливалась дополнительная работа. Зайка осталась одна из немногих уцелевших. На нее навешали дополнительные нагрузки, теперь она была и менеджер, и товаровед, и технолог, и даже кладовщик. Она занималась поставками, браком, взаиморасчетами. В общем, загрузка от и до. Она жаловалась на усталость и избегала встреч. Если раньше мы встречались по два-три раза в неделю, то теперь могли не видеться месяцами. Я стал беситься, ревновать, при встречах закатывать истерики. Она стойко все это сносила, парировала все мои наезды своей обезоруживающей улыбкой и искрометными шутками. При каждой встрече я, как одержимый маньяк, допытывался, любит ли она меня и есть ли у нее кто-то другой. И каждый раз, вытерпев мой натиск, улыбнувшись, она ласково говорила, что любит только меня, и что никого другого у нее нет. Мы целовались, обнимались где-то на улице. Я временно успокаивался. Но встречи становились все реже и реже, и я снова психовал. Я стал пить. В пьяном угаре начал творить безумства, звонить ей домой, требовать ее к телефону. Слава богу, что в те минуты, когда мой пьяный угар застил мой разум, я не попадал на ее мужа. Что могло бы тогда произойти, одному богу известно. Потом, утром, протрезвев, я ловил ее перед работой возле метро и на коленях умолял простить меня. Она смотрела на меня печальными глазами, тепло улыбалась, целовала и каждый раз прощала. Обещала, что на этой неделе мы обязательно встретимся. Но как редки становились эти наши встречи. А когда они все-таки происходили, я был без ума от счастья. Я ловил каждый ее взгляд, каждое слово, каждое желание, каждый вздох и стон. Я сгорал от желания обладать ей. И каждая интимная связь с Зайкой становилась для меня праздником. Я все сильнее и сильнее любил ее. Нет, не так. Я никогда не переставал любить ее, просто теперь мои чувства обострились, словно оголенный нерв. Я был самым счастливым человеком, когда мы были вместе, и самым несчастным, когда приходилось расставаться. Я чувствовал, что наша любовь клонится к закату, и не мог понять, осознать, что происходит, что могу я исправить, чтобы вернуть ее прежнюю любовь. Неужели есть кто-то другой?! Нет, я не мог в это поверить, одна только эта мысль сводила меня с ума. Мне как воздух были необходимы встречи с ней, лишь бы только увидеть ее, просто увидеть. Я чуть ли не молил о том, чтобы хотя бы после работы проводить ее домой, проехать несколько станций метро вместе, прижаться к ней, украдкой поцеловать, лишь бы хоть пятнадцать, десять, пять минут быть рядом с ней, вдохнуть аромат ее тела, увидеть ее голубые глаза, поцеловать ее мягкие губы. Не знаю, не хочу даже думать о том, что ее может целовать, обнимать кто-то другой, Эта мысль просто разрывает мое сердце. Но я чувствовал, что-то невозвратно ускользает из наших чувств, из наших отношений. Понимая, что безудержно теряю ее, я впал в жуткую депрессию, практически забросил все дела и ушел в глубокий запой. Я написал ей прощальное письмо о том, что мы взрослые люди, у каждого есть право на личную жизнь, о том, что тот, которого она полюбила должен быть лучше меня, потому что такой женщины достоин только очень хороший человек. Я пропал из ее жизни на несколько месяцев. Это были самые страшные месяцы в моей жизни. Я словно потерял опору, какой-то жизненно необходимый орган, мне не хватало воздуха, я просто задыхался без нее. Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я хотел умереть. Может быть, Вы будете презирать меня, мою слабость, скажете, что я тряпка, об которую можно вытирать ноги, но я не выдержал. Я просто не мог пить, есть, дышать без нее. Я снова поймал ее утром, возле метро, перед работой. В тот момент я, наверное, был похож на забитого бездомного щенка, молящего о куске хлеба. Я молил о ее любви, ее прощении. Она как всегда улыбнулась, словно не было никакого разрыва, поцеловала меня и сказала, что вечером мы обязательно встретимся. О, это был незабываемый вечер! Я снова обладал ей, моей единственной, любимой, самой желанной. Она снова говорила, что любит меня, нежно называла любимкой. Она раньше так звала меня в дни нашего счастья.

Он вдруг резко вскинул голову и поднял на меня воспаленный взгляд.

- Вы знаете, это я во всем виноват. Это я напророчил. Как-то раз я сказал, что люблю и всегда буду любить ее, чтобы с ней не случилась. В порыве отчаяния я как-то сказал, что хотел бы, чтобы она была прикована к кровати, и тогда я бы ни на миг не отошел от нее. Я стал бы пеленать ее, кормить с ложечки, поить, лишь бы только быть рядом с ней, видеть ее глаза, целовать ее руки, просто быть рядом с ней, спать на коврике возле ее ног, только бы никогда не расставаться с ней. Нет, нет, нет, тысячу раз нет. Я – чертов параноик. Пусть она навсегда бросит меня, уйдет к другому, лишь бы только была жива, здорова, жизнерадостна, звонко смеялась, шутила, озаряла волшебным сиянием своих глаз эту землю. Я просто не имею права лишать мир такой волшебной красоты. Ведь без нее на землю никогда больше не придет весна!

Дверь нашей комнаты неожиданно раскрылась, на пороге стояла Маша.

- Фу, как накурили. Ужас.

Она подошла и открыла окно.

- Игорь, звонил Владимир Николаевич. Он идет к нам. Смотри, будут неприятности.

- Хорошо, я разберусь, - ответил я. – Выходить уже поздно. Останьтесь пока здесь, - обратился я к мужчине. – Я думаю, он ненадолго, а потом я провожу Вас.

Я вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Маша сунула мне в рот жевательную резинку.

В отделение вошел профессор.

- Ну, что ангелы-хранители, как тут у нас?

- Все в норме, Владимир Николаевич.

Он подошел к стеклу палаты моей больной.

- Красивая женщина. Жаль. Не повезло. Мужик-то отделался легким испугом – перелом ноги и сотрясение. А ей досталось. Ты никогда не задумывался, а правильно ли мы порой поступаем, когда возвращаем их. Да, конечно, их ждут, любят, они нужны близким. Но не всегда спасенным их дальнейшая жизнь будет в радость. Представляешь, как будет она потом мучиться, страдать.

Я покосился на дверь своей каморки, дверь была слегка приоткрыта.

- Ну, что Вы, Владимир Николаевич, все нормально. Она еще бегать будет.

- Бегать-то будет. С костями, по-моему, особых проблем нет. А представляешь, как ей будет неловко, неудобно. Она ведь молодая, похоже, деловая женщина, а ведь будут весьма неприятные проблемы. Жить, мой юный друг, на диализе – дело невеселое.

- Но, Владимир Николаевич …

- Да-да, ты прав, мы, конечно, поставим ее на очередь за донорской почкой. Но, ты прекрасно знаешь, ее можно ждать годами.

Я не мистик, но в тот момент мне показалась, что она как-будто услышала наш разговор. По ее лицу словно скользнула гримаса. И в тот же миг запищал датчик, сигнализирующий остановку сердца.

Мы бросились в палату.

Ее лицо стало смертельно бледным. Мои руки дрожали, я готов был разревется, как ребенок, но нельзя было терять ни секунды. Мы втроем стали срочно отключать аппараты, подхватили каталку и бросились в операционную. Пустили разряд, второй. Сердце не работало. Я стал руками массировать ее грудную клетку. Ну, же дыши, дыши, Зайка!

Каждый раз, поднимая голову, я смотрел на ее красивое лицо и молил бога помочь нам. Я почувствовал, что люблю эту незнакомую мне женщину, историю любви которой я только что узнал. Мне вдруг показалось, что это был я, что это со мной все произошло, что это я любил и безумно люблю эту женщину, которая стала мне в этот миг дороже всего на свете. Неожиданно мне показалось словно кто-то невидимый, неуловимый присутствует здесь, рядом с нами, что он помогает нам спасти ее, держит в своих ладонях ее руки, целует ее губы. Это он силой своей любви, своим теплом не дает уйти ее душе, он держит ее на этом свете.

- Есть пульс, - услышал я где-то голос.

Мои руки словно окаменели и профессор чуть ли не силой оттащил меня от нее. Я вышел из операционной, голова кружилась. Я был как-будто в тумане.

Вдруг меня ударило словно током. Я резко обернулся на свою каморку. Дверь была закрыта. Я медленно подошел к двери и открыл ее.

Мужчина полулежал на кушетке, голова упала на его руки. На мгновение я оцепенел, не в силах поверить в случившееся. Я подошел к нему и приподнял его голову. Он медленно завалился на бок. В груди, в сердце торчал медицинский скальпель. В своих пальцах он сжимал ее фотографию. Я впервые увидел ее портрет, живой, веселой, с теми самыми озорными искорками в глазах.

На столе лежали записка, написанная резким, скачущим почерком, почерком человека, находящегося в состоянии сильного психического возбуждения.

«В моей смерти прошу никого не винить. Я добровольно принял это решение в состоянии полного разума и ответственности. Мои внутренние органы, особенно почки, прошу (зачеркнуто) требую использовать для спасения умирающей. Это моя последняя воля. Прошу исполнить ее неукоснительно.

Игорь, ты знаешь, что надо делать. Я верю (подчеркнуто), что ты спасешь ее.

ЗАЙКА, СОЛНЫШКО МОЕ, ЕДИНСТВЕННАЯ, ЖИВИ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»

 

Уже потом меня заставляли писать объяснительную записку. Приезжала милиция. Меня еще долго таскали в милицейские органы, требовали разных объяснений. Но все это было потом. Самое главное, операция прошла успешно. Зайка осталась жива. Пока она находилась в больнице, никто ничего не говорил ей. Я видел, что к ней приходил суровый мужчина с молодой девушкой. Должно быть, это были муж с дочерью. Из соседнего отделения заходил тот самый мужчина, с которым она попала в аварию. Он целовал ее руки, гладил ее волосы. Мне почему-то было больно это видеть. Я не в праве никого осуждать. Я думаю, Он тоже не осудил бы ее. Он ушел с любовью к этой женщине, он ушел, чтобы она могла жить. И я преклоняю колено перед этой ЛЮБОВЬЮ. Мысленно я назвал ее безумной, но как завидовал я этому безумию любви.