. И хлопнула входная дверь….

 

-Я ухожу. Прощай. Мне не нужны не ты, не твои стихи, ни твоя проклятая родня. Я ненавижу вас всех, а тебя в первую очередь. Ты не мужик, ты даже не мужчина. Ты мужчинка! Ты даже не смог врезать моему любовнику! Тряпка!- Она стояла в проходе ослепительно красивая в этой новой своей дубленке, страстно желаемая и до омерзенья чужая.

- Но это же твой любовник, это твой выбор, зачем же мне с ним драться? – Он сидел на резной калошнице, сжав ладонями, словно от страшной головной боли свои виски и уперев локти в колени, обтянутые голубым, линялым трико.

- Трус! Подонок! А ты знаешь, как он меня домогался? – Ее губы сузились и побелели от гнева – Ты так меня ни когда не хотел. Тебе просто это не дано. Ума не хватит так за мной ухаживать, как это умеет делать он. Не зря мне про тебя говорили, что ты не далекий и не умный.

- Все, хватит, отмучилась…. Живи, как знаешь…. Слизняк.- Она достала из опушенного светлой ламой кармана связку ключей с ярким брелоком и швырнула их глубоко в комнату, куда-то под обтянутый светлым велюром диван. Входная дверь хлопнула, и лишь стук каблучков рассыпал дробью в гулком и пустынном подъезде.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Последний, по-весеннему сырой снег лежал на асфальте, девственно чистый и нетронутый, и лишь темно-фиолетовая цепочка следов, уже наполнившаяся талой водой тянулась прочь от подъезда.

Цепочка ее следов.

Ночь ожидания казалась бесконечной. Он просидел все это время неподвижно, так и не встав ни разу с калошницы, в ожидании ее звонка. Но она не позвонила. А ее сотовый беспрестанно бубнил на английском о недосягаемости абонента.

Она всегда была недосягаема.

Утром, он выгреб из холодильника все его содержимое, оставив только начатую бутылку водки, сложил продукты в большую клетчатую сумку и вышел на улицу. За ночь, чувствительно потеплело, и снег возле подъезда стаял, вместе с ее следами. А на том месте, где ночью темнела цепочка следов ушедшей женщины, его единственной женщины, сейчас стояла тележка со зловонным мусором, который выгребал из мусорокамеры плохо говорящий по-русски узбек – дворник.

Тяжелая сумка оттягивала руку, но он словно не замечая этого спокойно, и как-то отрешенно шел по утренним, пустым и мокрым улицам.

Возле церкви выстроилась небольшая кучка профессиональных нищих. Они о чем-то спокойно переговаривались между собой. Было еще рано, и верующих, пришедших на утреннюю службу, было очень мало.

Подойдя к старику в ветхозаветной шинели с большими, пришитыми белой ниткой черными пуговицами, он поставил перед ним свою сумку с продуктами и попросил чуть слышно - Молись за меня отец, если можешь. Олегом меня зовут….

Олег развернулся, и, не глядя на то, как старик в шинели полез к продуктам , не спеша, с чувством выполненного долга пошел по направлению к своему дому.

В квартире все еще пахло ее духами и ее сигаретами. Раздевшись, он перекрыл в тех шкафу горячую и холодную воду, открутил с кранов винтеля и выбросил их из окна.

Следом полетели и все ключи от входной двери.

Проверив, что в квартире не осталось и намека на воду, он аккуратно прибрался в шкафах, подмел пол, переоделся во все чистое.

Холодная водка обожгла небо, но Олег глоток за глотком выпил все содержимое бутылки и лег на диван, поджав в коленях ноги. Хмель молниеносно сломал не выспанного и голодного человека. И он уснул.

Он спал, и ему снилось, как она вернулась, напоила его горячим, сладким чаем с мятой, как откармливала его отвыкший от пищи за столько дней ее отсутствия организм. И какой она была нежной и заботливой. Он спал пьяным сном, и ему в первый раз за долгое время было действительно хорошо.

Она вернулась через три недели, отдохнувшая, загоревшая где-то на юге и полностью разочаровавшаяся в своем любовнике.

А двери ей вскрыл пьяненький, болтливый плотник, всего за пятьдесят рублей….