«Басня про пса…»

 

1

 

По воле рока, дрожал на остановке Человек и ждал автобус.

Неподалёку Пёс бездомный промышлял едой и мелкой кошкой.

Был безнадёжно трусоват и хил здоровьем Человек,

А Пёс был вовсе никакой – стиляга, кляузник и жмот,

Ну, в общем, сволочь и зализа сучьих поп.

И вот, сей чудный пёс, сей шелудивый малый,

Облазив и обнюхав, между тем, двух лаек и окрестные помойки,

Кого-то, цапнув по пути, на чёрный день,

Мечтал накушаться...

(отсюда видим мы мораль:

Что попы сучьи, сколь их не лижи, для организма бесполезны и вредны для духа.

На женских мясах брюхо не взрастишь!)

Ну а блохи, сравниться с коими по зверству, могли лишь только бегемоты,

Топтали, грызли и сосали всё, что было у собаки.

А снег при всех и безо всякой цели

Глядел под хвост ему и не стеснялся.

- У, взяли моду, тащить кого попало в город,

Понасовали всякого козла под ноги,

Совсем проходу нету здесь от этих чужестранных морд

Мне... – коренной собаке!

Всю мясу съели, так нет, ещё и норовят увидеть твою сраку.

Извращенцы! – вдруг разорался пёс, виляя тощим задом.

Какая-то старуха в подворотне, протянув ему конфету, завизжала:

«О, бедный, кутя, я с тобою и не надо слов!»,

И ну совать к нему свои костлявые ручонки.

«Пошла ты к чёрту!» - увернулся пёс

И с криком: «Дайте мясу!», попёрся к остановке.

Но мясу, следственно, ему никто не дал,

По мясу дали, да так, что еле убежал.

 

2

 

«Ты же не с пустыми трусами

жениться (замуж) собираешься!»

Потыкавшись, где только можно было,

И не найдя нигде свободной пищи,

Подумать только, этот тип решил задонжуанить Люську - повариху.

Влюбить в себя, ей богу, ну и дурень,

Порушив разом честь и бдительность девицы,

Облобызать, на совесть всё, что нужно,

А опосля, найдя лазейку в томных поцелуях,

Пробраться в кухню, так, про между прочим.

И слямзив у неё, как можно больше, мясы и сосисок,

Немедленно отбыть на свалку. Точка.

И он, забыв про остановку, помчался к Люське на работу,

В столовую «Зелёный огонёк», да в ожидании думать начал,

О том, какой бы сделать шаг навстречу поварихе,

Чтоб обольстить её, поставить на колени

И наповал сразить её своей любовью...

- Какой ещё любовью? - спросонья, захрипела Совесть, - Чего ты мелешь?

- Искренней и чистой, настоящей, если хочешь, - надменно, бросил Пёс.

- Чего, чего?

- Того! - пролаял он, - Влюбился я, влю-бил-ся...

- Да, чтоб ты подавился, враль плешивый, - подумали инстинкты.

- ... и если хочешь знать, - продолжил он, - я без неё, с сегодняшнего дня,

Не сделаю и шага. Люсьен отныне, мне дороже жизни.

- Ага, но чуть дешевле мясы, Ромео шелудивый, - неслышно проворчала Совесть

И откровенно издеваясь, пса спросила:

- И что ж ты будешь делать дальше с нею?

И Пёс, торжественно и деловито, прокричал:

- Женюсь, женюсь немедля!

С презреньем и ехидною ухмылкой, да изредка зевая,

Для окраски яда, Совесть процедила псу:

- Ну, хорошо, а если Люська, не оказавшись полной дурой,

На все твои признания в любви - пинка тебе под зад

Иль просто, даст по рылу, что тогда?

Вернешься к Жучке с пятого подъезда и назовёшь её любимой?

- О нет, убьюсь я, други, на первом же заборе пришибусь

И унесу в могилу чувства, в наказание за то,

Что не смогли они согреть и осчастливить сердце ненаглядной Люськи.

- Браво, мой собачачий рыцарь, тебе бы в пору в цирке выступать,

Хотя и для начала, не помешало бы тебе сходить к врачу, умыться

Да надеть трусы почище.

В таких трусах, как у тебя, народы женятся на мухах.

Влюбился он, ну-ну, а я - китайский веник.

Враки, обокрасть и смыться, как последний кот - вот чего ты хочешь.

Влюбился, как же, женюсь, убью...

- Заткнись, зануда, - оборвал собака, - хватит!

- А за кота, ответишь, - трусливо озираясь, пропищала Гордость.

 

3

 

Наш Пёс, тем временем, пытался обучиться стихоплюйству.

Плевать - порядочно плевался,

Без труда забрызгал всех от пяток до макушки,

Оставив с носом, лучших верблюдов в округе,

Но как не странно, писать стихов не научился никаких,

А бэкать Люське глупоту - уж больно много чести.

И поразмыслив, он, внезапно понял:

Здесь срочно нужен подвиг

И по возможности, великий очень.

«Но какой?» - подумал Пёс.

- Я знаю, знаю, знаю, - подскочила, подобно бешеной корове, мысль, -

Плюнуть Джеку в морду на глазах у Люськи.

- Ты что, совсем сдурела, я говорил про подвиг, а не про самоубийство,

А ну-ка брысь отсюда, курва, - испугался Пёс и тут же изменил решенье,

Сказав, что подвиг по своей природе -

Это скучно, слабо и давно не в моде.

Ни рожи, так сказать, ни кожи. Мордобой, и только.

Мол, глупо и негоже, нам - слонам бодаться с муравьями.

- Очень надо, - презрительно закончил он и снова впал в раздумья.

(Не спорю, может быть, слонам бодаться с муравьями не пристало,

Но с Африки за полчаса притопать в Кокшетау

И целый вечер гавкать, как придурок, под окнами столовой «Зелёный огонёк»,

Гоняя блох и кошек, набиться Люське в женихи,

Всего лишь для того, чтоб стырить мясу и сосисок,

А под конец, задрав свой хобот, с громким лаем,

Минуя, словно ниндзя, дворников, старух, бомжей и зоофилов,

Убежать обратно в африканские саванны -

Нормальному слону совсем не трудно, тю, невидаль какая.

Но с муравьями дома, ну никак нельзя бодаться, хоть ты тресни.

Намылить шею попугаю - ради бога,

Жирафу яйца покрутить - крути, хоть до усрачки,

Но с муравьями и не мылься пободаться.

Ну что ж, такая у слонов судьба, придётся воздержаться. - Прим. авт. №1)

(Ойли, козёл ведь тоже зарекался пауку не жрать его,

Ан нет, сожрал... предатель! - Прим. авт. №2)

И выпав из раздумий, Пёс, изрядно расцарапав нос и ухо,

С собою вытащил решение о том, что никаких героев,

А уж тем более, больших и смелых, да и поэтов, кстати, тоже

Никогда на свете не было, и быть никак не может.

Всё это - байки для учителей из сельских школ,

Для беженцев из Таджикистана, для пьяных, как сосиски, сторожей

И уж конечно, что почти бесспорно, для смазливых кошек.

Что он - один единственный герой-поэт, в одном лице, на целую планету

Непризнанный, голодный, но огромный.

- И то, - подняв свой коготь вверх, сказал собака, -

На ранней стадии развитья, как это не прискорбно.

И вытаращив хвост, собрался, было снова думать Пёс...

- Ой, ну не надо, Господи, не дай ему, - взмолилась Совесть на коленях.

...но тут, и, кстати, слава Богу, его вдруг осенило, прорвало,

Да что там прорвало, ну просто разорвало, почти как Мурзика на днях,

Когда его мальчишки, спасибо им большое, изловили около подвала,

И толи от большой любви к мультфильмам,

А толи просто так - из любопытства, привязали

И поместив петарду кой-куда, зажгли.

Ну, в общем, те же ощущенья посетили Пса,

Да только в переносном смысле, в отличие от кота,

Которого совсем уж разбросало

Под громкие аплодисменты всех собак в округе и слова:

 

4 (Собачий сон №1)

 

- Артёмка, как тебе не стыдно, сволочь!

- Мам, а пусть не лезет.

- Что не лезет, что не лезет? Чтоб у тебя глаза повылазили - не лезет.

Да ты своим котом проклятым весь бантик Юлечке забрызгал.

Ты знаешь, сколько стоит новый бантик, а? Не знаешь. Нет, не знаешь.

Нет. Не знаешь, говорю. Ты только посмотри,

Он ещё спорить с мамой будет, эгоист сопливый.

Ведь сказано тебе, не знаешь, и знать никак не можешь.

А если б знал, то не поверг бы Юлин бантик котячьей кровью ни за что.

Ну, говорю - не знаешь. Артём, послушай, прекрати, ты - взрослый мальчик,

Будущий мужчина, как никак, наследник, а мама у тебя одна.

Чего? Какая дэнди? Ну, хорошо, куплю, но ты сначала...

Да куплю, сказала же, но ты сначала мне ответь -

Ты знаешь, сколько стоит новый бантик?

Ну, вот и молодец, ишь умница какая, когда захочешь,

Сказала же - не знаешь. Запомни, сынка - 47 копеек, 47.

Ну, вот и хорошо. Запомнил? Да не забуду, завтра же куплю.

И в следующий раз взрывай своих котов подальше или в салафане.

Иди умойся, вон всё лицо себе заляпал, шалопут.

- Мурзик, домой, Мурзик, кись-кись-кись...

Шёпотом:

- Артёмка, слушай-ка, сынульчик, сходи-ка ты к баб Нюре, извинись,

Да отнеси конфет немного, помянуть,

А то ведь неудобно как-то - кота чужого и без спроса.

Хотя, постой, не надо, обойдётся,

Ещё чего, за местного облезлого кота - конфет болгарских, цельный килограмм.

Ага, уже разделись и легли по двое. Подумаешь - вдова какая, тоже мне - царица.

Кстати!!! Кстати, Тёма, расскажи-ка мне -

Ты знаешь, сколько стоит «Чунга-чанга», а «Дубок», а «Сказка», знаешь?

Ну, школа, вот ведь мать пороков и разврата.

Понятно мне теперь, откуда лезут к нам маньяки, алкаши и пидарасы.

А я-то думала - где зверь зарыт,

А он зарыт неподалёку, прям под носом и далее ходить не надо.

И в пасти у него, рядами, парты,

А в самом центре, будто плаха, зияет чёрная доска,

А у доски стоит учитель с грязными ногтями

И белым камнем на доске выводит колдовские знаки,

И те, как жирные гадюки, кусают наших деток прямо в подсознанье.

Вот это да, ведь там мой мальчик ежедневно погибает.

А я, чумичка, в это время, читаю «Унесённых ветром»,

Питаясь просветленьем от познанья истин,

Заглядываю в бездну мудрых, не моргая,

Чтобы увидеть жизнь и приключенья ненаглядной Скарлетт,

Что как волчица в логове безумья, одной лишь грудью,

Вскормила полчища таких, как Пифагор, Конфуций и Платон.

Они уж точно знали, кто такая Скарлетт.

Спросить, хотя бы Заратустру, этот точно помнит.

А в это время мой сынуля в глотке чёрной распинается,

Как Иисус Христос, когда-то распинался каким-то иудейским фулиганом.

Но ничего, я справлюсь, я спасу его от лютой смерти,

Не допущу в желудок зверя,

Пока со мною ангел мой любимый - пресвятая Скарлетт.

Артёмочка, сынулька, вспомни, вспомни - это важно,

Вспомни, сколько стоили триста грамм «Улыбок»,

Которые нам дядя Костя привозил из Польши - это важно,

Очень важно, вспомни, иначе мы погибнем.

Вспомнил?! Сколько?!! 47 копеек... да это бантик 47, а не «Улыбки», неуч.

Бери пример с меня, уж мамочка тебя научит,

Не бросит одного в болоте беспросветной лжи и заблуждений.

А если, вдруг, тебя настигнет баба Нюра

И будет вместе с именем господним укорять тебя котом,

Скажи им правду, сына, правду...

«Ведь взорванный пидардой, кот, куда приятней, ежели измены Рэда Батлера», -

Так говорила Скарлетт.

 

5 (Собачий сон №1)

 

- Артём, малыш, ты Мурзика не видел? Я зову, зову его, переживаю,

А он не отвечает мне. Вот лапку в садике его нашла,

Может, споткнулся где, переживает, обиделся и плачет, кушать хочет,

А ты с мальчишками здесь знаешь всё, ты – умный мальчик,

- на свою седую голову появилась баба Нюра.

Ну, что ж, старушкам здесь всегда почёт и слава!

- Послушай, Нюра! Ты – бессовестная и неблагодарная особа,

- начал извиняться Артём, точь-в-точь, как мама приучила,

- отстань сейчас же от меня, да не угрожай напрасно. Не боимся!

Не то посадит кое-кто тебя, как урку из Ростова.

Мне неприятна ваша речь.

Хотя теперь я понимаю, почему вы инвалид и пустомеля.

А пенсию дают вам с воробьиный как. Таким, как вы и это слишком много.

Куда вам до персо-анальных пенсий и президентской ёлки с плюшками и калачами.

Ага! И вообще, уж неприлично бабе ваших лет, преклонных и уже последних,

иметь, не утверждённые моралью и законом, связи

с лицом, довольно юных лет, без паспорта и без образованья.

С мальчишкой, так сказать, хи-хи, с мальчишкой.

Что? Да не про внука я, а про кота. Хотя про внука тоже знаем!

Уж часто он у вас ночует без матери и без отца.

А как стемнеет, люди говорят, что между вами чтой-то происходит.

То слышен смех, какой-то неприличный, какой-то подозрительно довольный,

Нетрезвый смех и богохульный. То звон, уже пустых, бутылок,

То тишина зловещая терзает добрым людям уши.

Вы выдали себя, баб Нюра, с потрохами – инцест, педофилия и зоофилия!

Ого себе, хорошенький коктейльчик для старухи, ничего не скажешь.

Не много ли разврату для одной, не захлебнётесь, а может вам помочь? Ха-ха-ха.

Плачешь? Сразу видно, совесть заиграла. Но совесть - не вино, играет по другому.

Я слышал, по вину вы спец, по спирту, по портвейну. Знаем, знаем!

Что? Чай в бутылке? Как же, ага, от чая не шатаются хмельно. Давление? Хихихаху, а не давление. Хотя, логично, спирт – тяжёлый камень, давит.

А совесть – здесь другие игры и правила другие.

Вот вам бы «Сегу» на досуге почитать не помешало бы,

Которую в борьбе с шизофренией и хроническим поносом,

Великий и ужасный Дэнди написал.

Так там про это всё по полочкам для всех умов и половых отличий.

Ты каялась бы, Нюрка, поскорей, не то хлестнёт по попке божий кнутик.

Наш Госорган ещё вонзит в тебя

Свой несгибаемый и справедливый Меч Возмездья.

Вонзит, вонзит, по самые лопатки, вот увидишь, будет время.

Ну а теперь, оставь меня в покое, проваливай скорее,

Не то кричать начну и звать на помощь. Маааааммммааа!

Ишь, разрыдалась, как твоя корова.

Да не ложись на землю – не поможет, ты лучше на колени встань

И повторяй за мной «Я – баба Нюра, бессовестная и небла…»

Молчишь? Не хочешь? Да ну и кот с тобою!

Опомнишься ещё, да поздно будет, поздно.

Нет, ты смотри – упала. Нажралась, наверное, где-нибудь со сторожами.

Ну, вот ведь пьянь! А я то думал, совесть заиграла,

А это спирт добрался, наконец-то, в дряхлый мозжечок.

Какая сволочь, вокруг же дети, молодые мамы…

Да что с ней говорить, упала и не стыдно даже.

Хоть костыли в сторонку отодвинь, люди ж добрые ходят.

Плачет! Вот актриса! Короче, баба Нюра, слушай:

Во-первых, говори спасибо мне скорее за кота,

Что спас я вас с несовершеннолетним внуком

Простой петардой «Чжуань Хень»

От всех дальнейших приступов разврата и бесчестья,

А во-вторых, просите у меня прощенья, можно стоя, я не Павлик Л.,

Материальным взносом в 47 рублей.

Локализуйте этим мой очаг печали и тоски,

Рождённый вами пять минут назад в моей израненной душе.

Плачет!? А я как клоун распинаюсь перед ней,

Ну, ничего, попляшешь ты ещё своё под музыку хип-хопа,

- и пнув её ногой в живот, Артём помчался к маме,

Рассказать о том, как он всего лишь силой слова,

Убедил её не огорчаться и простить.

И углубился до скончания времён в большие приключенья Скарлетт.

 

6

 

Прости меня, мой преданный читака, отвлеклись.

Тут просто наш собака, разорванный напополам морально,

Решил своё сознанье склеить добрым сном,

А мы не стали копошиться в нём, как черви.

И посему мы перемыли кости, бантик и конфеты одной порядочной семье

Из малогабаритных подземелий вселенского гос. раб. обеспеченья.

«Ибо нет ничего реальнее тебя, чем сон твоей собачки»,

- мудрость, подтверждённая Минздравом СССР и Нико Лаем-Гармошкиным,

Во время внеочередной попойки с полулетальным финалом,

В которой принимали активное участие: он, бутылка водки, кокаин и Петя.

А, ты проснулся! Ну, держись за ухи, да покрепче.

Готов? Раз так, поехали в собакино сознанье!

Да тише ты, читака, тише, не топай так глазами по собаке,

Ещё чего раздавишь. Сними свои сандалии, босиком иди. Не торопись, успеешь.

Не то услышит пёс и всё, конец тогда тебе и мне.

А что ты думал, именно конец ты топаньем своим разбудишь.

А там опять, изволь ходить на бокс, бодаться с муравьями,

И восхищаться фирмой «Адидас», с бутылкой пива в растопыренных руках,

В кругу своих огромных, как «КАМАЗ», знакомых.

Ты, что забыл уже то время, когда к тебе являлась, повседневно,

Плача, где-то умирая, теряя память и рассудок, где попало,

Как ключи от почты, влюблённая Кончита, с криком:

«Я люблю Фернандо, а он меня любить не хочет.

К тому же, мать моя Розарья заболела страшно,

Ещё совсем чуть-чуть, и я останусь сиротой бразильской.

Кому же я тогда, о мамма мия, смогу поведать о своей любви несчастной?

О, пресвятые кони в яблоках, сделайте же меня его женой,

Не то я выпью 100 таблеток витамина C и окончательно унижусь,

Начну курить навоз и матюкаться, куплю себе зелёные штаны в полоску,

И с не накрашенной губой уеду я на заработки в Пермь…»

Ужас!!! Вспомнил? Ну, вылезай из под стола, наш пёс уже заждался нас! Пошли!

 

7

 

Проснулся пёс, уже не с мыслями, а с приговором

Бесповоротным, справедливым и суровым:

«Быть мне самим собою до конца в любом подъезде!» -

Вот так постановил судья.

«Таким, как мама извлекла с утробы, таким и сдохну, вот те мозговая кость!

- вскричал собака,- Хватит, надоело!

Я, что по вашему, ташкентский клоун, а не я?

Ах так! Ну, слушай, всяк не глупый и не пьяный, люд мою собачью мудрость:

«Мужчина я, хозяин, Бог и царь, а если проще –

Я честный и приятный друг всему живому здесь, и точка! Гав!»

И сколько бы ещё наш пёс налаял, науке неизвестно,

Но заглушить сей благородный лай сумели тихие шаги.

Ну да, шаги. Принадлежать которые могли, бесспорно,

Только очень избранным и всесосущим: святым, и то не всем,

А только приближённым к Богу, и никак иначе,

Королям и, несомненно, Люське, ну а как же.

Но в данном случае, блаженное шуршанье, сей величавый топ,

Сей перезвон сандалий и асфальта, сей шёпот ангелоподобных стоп,

Шуршать с которым рядом ни один Шопен не мог, не хватит чести,

Из недр поднебесной музы, непостижимой для простого люда,

Извлекла со струн вселенского дыханья Люська,

Беспечно выплывая из ворот столовой «Зелёный огонёк»

К мусорным бачкам напротив.

Шатая богатырским задом, вес коего сегодня где-то в пять минут восьмого,

Успешно переплюнул вес некрупного верблюда,

Всего лишь с помощью кастрюльки красного борща,

Ведра ранеток, булки хлеба и стакана чая,

Не прибегая, даже ни на грамм, к спиртным и наркотическим приправам.

Ай да Люська, ай лебедь собачачий!

Томясь в предменструальных ломках и мечтаньях о большой любви,

По дамски, чуть кряхтя от злобы,

В одном крыле она имела с полведра помоев,

В другом же наша лебедица несла мешок картошки.

Куда? Зачем? Не спрашивай, читака, здесь большая тайна.

К тому же это слишком мелодраматично и интимно.

Подобные вопросы дамам, типа нашей, задавать нельзя.

Всегда найдётся Бог, который за такие штуки покарает очень сильно.

А если спорить будешь – закарает словом божьим и рукой святою.

 

8

 

Ну, всё, читака – стоп, теперь позволь сказать тебе, прощай.

Ведь дальше мне идти с тобой никак нельзя.

Чтоб смог ты, без труда и страха, пробежать по краю.

А если будет суждено тебе упасть с обрыва в бездну –

Я крыльями твоими стану. Да не стесняйся крови, мне не больно было.

Что значит боль, когда ты есть? А что мне смерть, скажи,

Когда ты дышишь рядом, обжигая, невинно, в целях приласкать меня?

Дыши, и смерть однажды мне расскажет, колыбель мою качая,

Как ты смеялся, плакал от души. Не от камней, не от цветов в стакане,

А от души, от чистой, как слеза, души.

А если смерти мне ты возжелаешь – души меня, не бойся, от души.

Не прячь её в карманах и не лги.

Сожми мне горло так, как ты сжимаешь грудь любимой,

С наслажденьем, страстно,

Как будто хочешь выдавить весь сок до капли, до любви.

Души, и задуши так честно, чтобы горло

навек запомнило лишь только твои пальцы.

Чтоб волны сока однажды спели мне, как ты велик и как ты светел.

И ты, сквозь самый тёплый ветер, возжелай мне то,

Что ты в себе таишь, лелеешь, как проказу, стесняешься, но не теряешь.

Но только не прощай мне своего безумья, ведь ты не друг мне и не враг,

Моё никто, моя отдушина, мой раб.

Здесь суть тебя, меня и никого,

Но я вас вижу, слышу, чувствую, курю, пишу и знаю,

Что ты один во многом станешь мной, не прибегая к магии и онанизму.

Прощай, мой сладкий поросёнок!

Теперь я навсегда в тебе, в твоих глазах и, чуть залапанной, душе.

Прощай, мой нежный шизофреник!

Теперь попробуй, разберись в кругу гвоздей, где я, где ты, а где собака.

Ты чуешь страх? Так память обо мне сгорает.

Почувствуй и тепло огня, не задыхаясь, не закрывая глаз.

Глотай слезу – она живая, она моя, теперь твоя, опять моя, лови, гопля!

И так, до бесконечности, до самого себя, горим, сжигаем.

Ты слышишь, плачет пьяная соседка? Глотай её – она живая!

Ведь это я к тебе, читака, плачу. Я плачу сквозь неё, сквозь время,

Сквозь тебя, насквозь, по венам, сквозняком. Ты слышишь?

Молчи, я знаю всё, устал ты, но я верю, что однажды

Ты выпьешь слёзы всех и не заплачешь.

Ведь в этих слёзах ты и я, соседка и собака,

И миллиарды тех, кто так и не заплакал, не воскрес, не вспомнил.

Ты пей, как пьёшь меня, рассол с похмелья, водку, пей!

Пей так, как ждёшь любимую, не зная, кто она, откуда, пей!

И может быть, настанут времена,

Когда слезу твою смешают с ядом – пей!

Потом прости, не жди наград за это,

Наградой станешь сам себе ты, пей!

Моё дитя, родитель, смерть моя, до встречи! Пей!

 

9

 

А вечер из прыщавого японца превращался

В разбитого печалью и бюджетом, коренного негра.

Нестройные отряды и текучки граждан,

Подобно банкам и мечте уборщицы о красной «Volvo»,

Разбивались вдребезги, а их осколки, со скоростью молоденьких утят,

Летели в ванны, в кухни, в туалеты, в вечность, кто, куда и тяжело дышали.

Хватали спички, сигареты, жён, мужей, контрацептивы. Тихо.

Последние бычки ещё порхали в пальцах, до дыма сжатые привычкой и зубами.

Потом взлетали, грохали и потухали.

На город опускалась Чепуха, одетая в будильники, молитвы, сонники,

В ворчанье холостых и дикий стон женатых,

В Пушкина, милицию и храп, всеобщий леденящий храп.

В руках её гремели ящики, гробы, пакеты, сумки,

В которых Чепуха, струясь по венам коренного негра, несла осколки в утро.

А там их плавили, варили, мыли, собирали вместе, клеили и выпускали.

Но их ловили стеклодувы и выдували шарики, флажки, котят, собачек,

Медвежат, конфеты и вешали на ёлки.

Приходило утро, снимало их, вручало юбки, брюки, пиджаки и платья,

Давало им под зад и отпускало прочь.

И вновь, нестройные отряды и текучки негритят

Топили магазины, вольвы, горсобесы, текли на фабрики, в ларьки за спиртом,

Новостями и визжали, хрюкали, смеялись, дрались, спотыкались

И превращались в граждан. Падали, ползли, скакали и, встретив коренного негра,

Снова разбивались в осколочный и леденящий храп.

И вот, под тихий плеск круговорота граждан в госпространстве,

Катилась к чёрту мирная беседа пса и Люськи.

 

10

 

… - Скажите, сэр, а неужели, правда, что собаки говорить умеют?

- спросила у собаки Люська.

- Какая чушь, Люсьен, ну что вы, её божа, как дворник.

Конечно, не умеют. Ведь это каждому известно.

Собаки не умели никогда и не умеют до сих пор болтать с людьми.

- И вряд ли смогут, - добавил он, с каким-то грустным взглядом,

- в ближайшие пять миллиардов лет заговорить.

Им не положено такое по уставу.

- Как странно, хм, – удивилась Люся и покосилась на свои сандалии,

- Странно – голос есть, а говорить не могут.

- Да прекратите же себя терзать, как можно,

-попытался оторвать её недоумённый взгляд от кожаных сандалий пёс,

- Нет здесь ничего странного, а есть лишь только

Недостаточность вмешательства образования и эволюции, в конце концов.

«А», - подумала она, и кое-как слепив из, тронутых борщами, губ улыбку,

Сказала:

- А.

- Именно так, - не зная, что ещё сказать, задумчиво промямлил пёс.

Но вдруг, внезапный и совсем слепой порыв,

Не поддающейся моральному контролю, ярости

Заставил Люську совершить конфуз.

Она без всякого мотива, слов и балалайки запела во всю глотку «Ой, валенки»,

И окатила пса ведром помоев, да так ударила ему меж лап,

Что тот на метров двадцать, вместе с Люсиной сандалькой

И альтернативным постсоветским матом отлетел.

- Ой, валенки, да мои валенки, - отплясывала Люся.

- Ой, яйки, мои яйки, - харкая кровью, и всерьёз надувшись, плакал пёс.

«Вот дура, - подумала вдруг Люся, прекратив веселье, - зачем, за что я так его,

И что он будет думать обо мне теперь? Подумает ещё, что я тупая».

Нет-нет.

«Сучара блядь, - подумал пёс, когда немного яйки отошли обратно.

Да как заорёт на Люську от обиды:

- Ты что, грудастая котлета, обнаглела что ли? Да я тебя сейчас порву, как…

 

11

 

Но речь его бессовестно прервал, на самом интересном месте,

Мешок с картошкой (тоже пуля!),

Который, непонятно для чего, пульнула Люська, улыбаясь и загадочно прищурясь.

Мешок же, как назло, не промахнулся, сволочь.

Он весело и быстро, как жирная мальчишка, гонимая с подвала пауками,

Со свистом опрокинул пса и, очень даже убедительно,

Отбил желанье спорить, почки и любовь к мультфильмам.

Мешок накрыл беднягу с потрохами.

Тут подбежала Люська, села на мешок и провалилась в песню:

- Ой, валенки, а я в сандалиях…

Наш пёс от тяжести такой и боли, аж кукарекнул под мешком.

А Люська, не находя себя от радостных предчувствий, завизжала:

- Петушок, петушок, золотой гребешок!!!

В сознанье пса, какой-то очень, очень добрый голос, отчётливо сказал:

- Сейчас ты сдохнешь, Тузик!

И пёс от страха оказаться дохлым на пустой желудок,

Собрал все силы и взревел, как мог:

- Вставай с меня, грудастая Сучара, давишь!

И Люська, подскочив от удивленья, подняла мешок, а там…

- А где мой петушок? – обиженно спросила Люся.

- В жопе, сука, в жопе! - истошно матюкнулся пёс, зализывая раны.

- Как, как? – переспросила Люська.

- В жопе! – ещё раз пояснил собака.

- Спасибо вам большое, ой спасибо! – засмеялась Люська, счастливая, как бублик.

Мурлыкая себе под нос каких-то песен, не постеснявшись пса,

Она задрала платье, скинула трусы, нагнулась, как могла,

И не найдя там никакого петушка, она сказала:

- А петушка здесь нет…

- Хм, - добавила она, тоскливо, через час.

И почесав то место, где, увы, но никакого петушка не оказалось, она обиделась.

- Я же сказал, ты сдохнешь! – напомнил добрый голос псу.

- Хм, - печально огрызнулась Люська в темноту.

Она, с последнею надеждой, вновь задрала платье, скинула трусы, нагнулась

И минут 15 внимательно искала петушка. Но не нашла.

Она, для верности, покараулила его ещё чуть-чуть,

И догадавшись, что её надули, рассердилась.

И, будто невзначай, в руках у Люськи появился лом. Хороший лом, хороший!!!

- Прощай, мой друг! – заметил добрый голос.

- Бе-бе-бе-бе-бе-бе, - злорадствуя, кривлялся над собакой кот неподалёку.

…Пёс притворялся мёртвым, матерился, плакал, умолял,

Просил прощенья на казахском, русском, итальянском, угрожал расправой,

Звал на помощь, кукарекал…

- Бе-бе-бе-бе-бе-бе, - не унимаясь, издевался кот, жуя котлету.

…Пёс снова притворялся мёртвым, царапал лом, визжал, плевался,

Стараясь попадать плевками Люське в рожу – не попал ни разу, извинялся,

Говорил, что болен раком, СПИДом, астмой, кровью харкал…

- Бе-бе-бе-бе-бе-бе…

Нет! Долго, долго Люська шлёпала беднягу ломом, кот аж охрип от счастья.

«Ну нет, я точно дура, ведь надо же, какие в жизни случаи бывают.

Мне завтра на работу, а я тут ломом время отымаю.

И всё из-за какой-то Верки с горсобеса. Алёша мой, но я же лучше!»

- вздыхала Люська от любви несчастной, и колотила пса,

Как только позволяла совесть. А совесть позволяла всё.

 

12

 

Какая-то бабулька в белых кедах, с зонтиком и розовой хлопушкой,

Увидев, как колотят пса, заплакала, схватила камень, отправив зонтик в зубы,

Подбежала…

«Ну, наконец-то, кончились мои страданья. Спасибо тебе, Господи, спасибо!»

- взмолился пёс, почуяв избавленье, и заскулил, так жалобно и грустно,

Что, даже сам с испуга, чуть не заревел.

…и с зонтиком в зубах, она сказала Люське:

- Бог в помощь, дочка, помоги, не брезгуй старой!

- Чего тебе? – спросила та, остановившись.

«Ну, берегись, сучара, сейчас тебе бабушка таких петушков хлопушкой наклепает, век помнить будешь!» - подумал пёс, с презрительной и гордой рожей.

- Да понимаешь, дочка, горе у меня большое.

Соседка сволочь, чтоб ей медведь приснился, всю жизнь мне искалечила, специально. Теперь вот даже и не знаю, что мне делать. Помоги, ты сможешь!

- Чего тебе, быстрее! – переспросила Люська, раздражённо.

- Всё, дочка, не серчай, прости старуху, каюсь.

Ой, Боже, до чего дошла, людей хороших ночью от дела отымаю.

О, Господи, чтоб я подохла! Дочка, не серчай, прости пожалуйста,

Я помешала вам. Вы делом заняты, а я тут шляюсь, грехи на сердце собираю.

Каюсь, дочка, каюсь, не буду больше так.

Да это всё соседка натворила, совсем с ума меня сошла, нарочно.

Покою моему и счастью придумала задачку посложнее.

Ой, люди, что ж я вытворяю, ни имени, ни адреса им не сказала,

А сразу в душу залезла, прямо по коленки.

Презренногордая физиономия собаки, постепенно,

Как будто бы уже чего-то, понимая, перетекла в, довольно хилую, улыбку.

- Нет, дочка, ты послушай только, это ж надо,

Каких людей посмела обижать во время дела.

Ты тут работала с собачкой, дрессировалась помаленьку,

А я, как прыщ, на вашем поле зрения вскочила, - нудила бабка,

Поминутно вынимая зонтик изо рта, чтоб сплюнуть скапливающуюся влагу,

- Ой, дочка, что хошь со мною делай, но не оставь в беде,

Которую соседка мне на память подарила.

Вот, говорят же люди «67 лет, а ума вже нет», так это точно про неё.

Такое преступленье на мою седу головушку свалилось, шею чуть не своротило.

Уже даже и не знаю, куда бежать мне от лютой боли в голове.

Ну, ничего, я каменем ей в сердце лягу и укроюсь дохлою коровой.

Будет знать, как тяжело мне было в это время

Отрывать от важных государственных работ с собачкой храбрых женщин,

Которые не побоялись за меня вступиться.

Что, Зинаида Степановна, думаешь не найду я на тебя управу?

Нашлись заступники…

- Заткнись! – не выдержала Люська, - Побыстрее можешь? Время.

- Всё, умолкаю, дочка, к делу. Давно пора.

А кстати, дочка, что я всё «дочка» да «дочка»,

Звать-то тебя как, защитница моя? Я за тебя 7 свечек завтра же поставлю,

И буду…

- Люся, - представилась она, - Всё, к делу, кляча!

– угрожающе, прошипела Люська, покачивая ломом.

Довольно хилая улыбка пса перетекла хвосту под корень.

- Ой, дочка, всё! – воскликнула бабулька, перекрестившись розовой хлопушкой,

И спросила:

- Скажи, пожалуйста, Господь всё видит, ты «Окна» не смотрела в среду?

Помоги, не дай в обиду, дочка!

- Ой, мамма! – вырвалось у пса.

- Нет, не смотрела, - ответила Люсьен, хватая лом, и снова принялась за пса,

Да так, что тот аж захрустел, как огурец в зубах у зайца.

- Ой, дочка, что же мне теперь поделать с этою бедой, куда податься?

Сил моих и слёз осталось мало в организме.

И камешек мне в тапочку попал, ходить мешает неприятно, в пояснице колет.

Умру я, значит, так и не найдя ответа на слёзы торопливые мои.

Что делать, кто подскажет?

Вот уж удружила Зинаида Степановна, так удружила.

Но ничего, я до последней капли пота биться буду, до последней!

- закончила она, сглотнув слюну, и горестно рыдая, бросилась бежать куда-то.

Убежала… Пса передёрнуло. «Господи, - подумал он, - спасибо хоть на этом»

… и где-то через пять минут вернулась снова.

- Кутя, помоги мне, кутя, Господом прошу, не оставляй в беде!

- набросилась она на пса, размахивая камнем и хлопушкой над головой собаки,

- Кутик, выручай немножко, ты же можешь! Не дай в обиду бабку!

Земля уже не носит, выручай!

Такого пёс не ожидал. А Люська колотила, как могла,

Дружище лом свистел, на зависть соловьям:

- Чик-чирик, тирли-тирли пру ля ля!

- Буль буль кап ляп буль! – стучали по собаке капли Люськиного пота.

А бабушка, тем временем, усердно, разделяла свою боль с собакой. Бедный пёс!

- … Ты понимаешь, Кутик, горе у меня большое.

Сурьёзный враг всю душу мне заранил.

Нет больше места мне среди счастливых. Я улыбаться перестала.

Помоги, чем можешь, ты – красивый, ты – посланец божий!

Пёс тихо плакал.

- Скажи, пожалуйста, не брезгуй, ты «Окна» в среду не смотрел?

Пёс застонал.

- Ну, обожди, не отвечай, дай объясню, в чём дело. Ты понимаешь, Кутя,

соседка моя Зинаида Карповна, чтоб ей пусто было, да ты её не знаешь.

Так вот, соседка моя Зинаида Карповна додумалась,

ну, ни ума ни фантазии в человеке нет.

Нет, ты только послушай, додумалась же умереть, прям в среду.

Ну, что ты мне на это скажешь, Кутя, а?

Ну, точно, сила есть – ума не надо!

Ну, кто же в среду умирает, в среду ж «Окна»!? Ой…

- вдруг взвизгнула старуха от того, что Люська,

Чуть было, ломом её по уху не влепила.

- А ну, подвинься, кляча, зашибу! – глотая капли пота, зарычала Люська.

- Ой, это вы меня простите! Так мне и надо старой обезьяне,

Заболталась с Кутей, совсем с ума уже свихнулась от страданий.

У меня беда большая, а он помочь мне обещался,

- прошамкала старушка, отойдя подальше, - Можно я останусь?

- Можно, - сверкая ломом, разрешила Люська.

 

13

 

Пёс что-то пел, сходя с ума от адской боли.

Сошёл с ума, уже достаточно прилично.

Ему мерещились коты в зелёных платьях, он видел много мяса, ел и улыбался.

К ударам лома он уже привык и не стеснялся.

Он пел, скорей от скуки, чем от злости.

Псу даже показалось, что он влюбился в Люську,

Чуть было не полез к ней целоваться, но организм отказал блеваться,

И пёс решил остаться с песней.

Пёс что-то пел. Уже светало…

- Ой-ой, да здесь поющий пёсик! Прелесть-то, какая!

Откуда ты пришёл сюда, поющий пёсик? Видел бы Алёша!

Ухты, смотли какая тютя, прелесть, прелесть!

- ворковала Люська, отбросив лом в сторонку.

- Какой ты мокрый! Бублик будешь? Весь в крови! Подрался что ли, дурик?

А тощий-то, какой, ей Богу! – аж задыхаясь от щенячьего восторга,

Визжала Люська, поправляя платье.

- Пошла ты на хуй, дура! – прохрипел собака еле-еле,

Которому от стольких порций лома, песен, голода

И ненормального придурковатого кота, который всё бебекал и бебекал,

Вдруг стало так откровенно похуй всё вокруг.

- Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе!

Но злобные намёки и желания кота не подтвердились.

- Ухты, поющий пёсик, ты говорить умеешь??? Да??? Умеешь???

- хлопая в ладошки, верещала Люська.

- …да …уммею, - так безразлично, чуть дыша, промямлил пёс.

- Уррря!!! – обрадовалась Люська и осторожно пса спросила,

- Скажите, дяденька, пожалуйста, а вы случайно не видели здесь петушка,

Когда гуляли?

И сделав умоляющим лицо, как у ребёнка, ждущего машинку,

Она легла с ним рядом, обняла и замерла, с надеждою в глазах.

- … я …видел …петушка, - спустя минуту, выдавил наш пёс.

- Я так и знала! – подскочила Люська, - Урря, урря, урря!

Она схватила пса, поцеловала, тот чуть не обрыгался,

Давай с ним танцевать, шутить, смеяться.

Потом, торжественно, с поклоном, собаке подарила бублик:

- Кушай, кушай, пёсик, кушай, ты спас меня, он вкусный!

Потом она перевела дыханье на другую тему, отряхнулась, встала на колени

И, еле-еле, чуть дыша, как будто умирая от гангрены,

Прошипела со слезами на глазах:

- А где ты видел петушка?

- Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе! – опять, не к месту, попытался кот.

На улицах уже шумели люди, машины мчались по пенсионеркам в…

- В жо-о-о-о-пе, сука, в жопе видел!!! – такого рёва дал собака,

Что Люська чуть не засмеялась, и из последних сил, метнулся прочь.

- Привет! – вернулся добрый голос, - Ммм, как дела? Куда бежим?

Но пёс бежал, как мог, бежал.

И отбежав, как можно дальше и надёжней, пёс

Скрутил, быстрей, порядочную дулю, пошевелил для пробы,

И убедившись в том, что Люська видит,

Как тыкнет ею прямо в рожу Люське,

От всей души, вложив в сей жест всю боль, обиду

И всё своё великое презренье к ней.

Натыкавшись сполна и, смачно, сделав лужу на кота,

Которого он, кстати, умудрился, по пути сюда, поймать и придушить скота,

Чтоб больше не бебекал где попало волосатый мразь,

Наш пёс ещё раз посмотрел на Люську, ещё раз тыкнул дулей и исчез из вида…