солнечный луч

на ладонь мою...

смотрит

линию жизни

Е.Талаева

 

Двери лифта закрылись, и я нажал кнопку с цифрой 8. Лифт гулко пошел вверх.

«Ну, что ж, - подумал я, - неприятные вещи надо делать быстро. Пришло время все объяснить и поставить точку, тянуть нет никакого смысла».

«И все-таки странно, - думал я. – Три года вместе, а я так и не узнал ее до конца - никогда не знал наверняка, как она себя поведет. А ведь поначалу именно эта непредсказуемость так меня в ней привлекала. Женщина – загадка. И что же? Теперь мне это кажется вздорностью, элементарной неорганизованностью. Вот так плюс перешел в минус. Вот и теперь, кто ее знает, что она сделает. Главное, не смотреть в ее сторону. Не смотреть, как ее глаза наполнятся слезами, как задрожат приоткрытые губы, как вся она сожмется и руки нервно потянутся за сигаретами. Скорее всего, она прошепчет: «Как ты мог!» или эти слова прокричит. А я пожму плечами и поморщусь. А потом она скажет: «Нам же было так хорошо, ты помнишь…», и мне опять станет ее жалко, и я начну сомневаться, ведь хорошо, действительно, было. И я тоже закурю и почувствую досаду, зачем я начал этот разговор. Надо было просто позвонить. Или оставить утром записку. И тихо прикрыть за собой дверь, пока она спит. Хотя, кто знает? Возможно, все будет иначе. Может быть, она просто засмеется и высоко поднимет брови, а потом подойдет и скажет: «Брось, это все несерьезно, пройдет», и, может быть, будет права. Она спросит: «Зачем?», и мне тогда придется что-то опять объяснять. «Разве ты уходишь к другой, разве у меня кто-то есть?» - «Нет». - «Тогда почему?» - «Не знаю». Знаю только, что это конец, и она это знает. Она чувствует это, как зверь, который чует опасность, она затаилась и ждет – кто же первым сделает шаг? Кто мудрее? Тот, кто, набравшись смелости, решится сказать: «Ухожу!»? Или тот, кто позволит другому быть первым, пощадив его самолюбие. Каждый раз, когда я к ней прихожу, она встречает меня немым вопросом, ловит взгляд, а потом поспешно отводит глаза; она следит за моими руками, как я поворачиваю голову, как я ем. Она прислушивается к моему дыханию по ночам, она смотрит с тревогой мне в спину, когда за мной закрывается дверь. А иногда… Иногда говорит что-то громко, уверенно, голосом, не допускающим возражений… А иногда резко встает и, сложив на груди руки, начинает ходить, словно места ей мало. И тогда мне становится душно и хочется сразу уйти, ничего не сказав. Уйти до того, как мы ляжем в постель. Я помню, как проснулся однажды ночью и долго смотрел в потолок, а потом, повернув голову, увидел, как она мирно спит, по-детски подложив руку под щеку. Я смотрел на нее долго, и с каждой минутой черты ее становились мне все менее знакомыми, пока я вдруг не осознал, что все для меня в ней чужое: и руки, и губы, и волосы. Я понял, что рядом лежит незнакомая женщина, и я не хочу узнать ее имя. Потом наступило утро, а с ним новый день, и я решил тогда, что мне показалось. Но я ошибся. В ту ночь во мне что-то сломалось, и я стал другим. Я больше не могу ее видеть: не могу видеть, как она ест, как спит, как улыбается; я больше не могу слышать ее голос. Она мне кажется навязчивой, искусственной. Ее обиды мне больше не понятны, я больше не теряю голову – я больше ее не люблю. Я ухожу.

Нет, конечно, она не сорвется на плачь, она не будет кричать, она не скажет: «Подлец!» и не хлопнет дверью.

И все-таки, что ж она сделает? Ведь что-то она сделает. И что сделаю я на ее «что-то»? Нет, я не знаю. А, впрочем, какая разница, все уже не имеет смысла».

 

* * *

 

Лифт чуть подпрыгнул и внезапно остановился – мысли прервались. Мой этаж - я вышел.

Лестничную площадку пересекал мутный солнечный луч, в его свете хаотично кружили частички пыли. Я окунул руку в солнечный луч и увидел, как на ладони заманчивыми иероглифами проступили линии жизни: та, что указывала на ее продолжительность, показалась мне странно короткой. Я усмехнулся – посмотрим.

Дом был безобразно старый и требовал давно ремонта. Стены привычно встретили меня отвалившей штукатуркой и облупившейся краской, серо-зелеными лохмотьями еле-еле прикрывающими бледную наготу дома. Я не хотел открывать дверь своими ключами – я пришел их отдать, а потому позвонил и прислушался.

Дверь открылась зразу, словно она стояла за ней целый день, а, может быть, увидела меня в окно. Я улыбнулся, и она потянулась для поцелуя.

«Как одинок без твоего ответа поцелуй».

Я решил не снимать пальто – не хотел задерживаться, сразу прошел в комнату и тут же остановился. Меня не было дня три - здесь ничего не изменилось, и все же я почувствовал, что в воздухе что-то витало - новое. Я огляделся, но ничего не заметил: книжные шкафы, до отказа забитые старыми пыльными книгами, глухое масло - натюрморты, не допускающие свет; круглый стол с вышитой скатертью и стопкой бумаг, сухие цветы в керамической вазе – нет, все по-старому. Тогда что же? Запах. Неуловимый запах тревоги и напряжения. Я удивился: дверь на балкон была открыта, и ветер колыхал белую штору. Нет, все по-старому, ерунда. Здесь по-старому душно - уютная клетка, черная дыра, из которой нет выхода. Чем я дышал здесь все эти три года?

Я оглянулся – она по-прежнему молча стояла в дверях. Она держала руки за спиной, и мне вдруг почудилось, что она прячет нож. Наваждение. Но я протянул к ней руку, и она растерялась – я так раньше не делал. В ответ она взяла мою ладонь и прижала к щеке - мне показалась, что рука моя застыла в пощечине. Ее щека, мягкая и шелковистая, как если бы на ладони моей лежало тельце маленькой птички, вызвало во мне странное чувство брезгливости, смешанное с жалостью, - я выдернул кисть. Пора было что-то сказать, и я сказал:

- Нам надо поговорить.

Она улыбнулась:

- Я знаю, - и потянулась за сигаретами.

Мне стало легче - не надо делать вступления.

- Я знаю, - повторила она, закуривая, - я ждала.

Я ничего не ответил и вышел на балкон. Внизу чернели остатки снега, природе снились сны о пробуждении. Мартовское солнце лениво грелось в собственных лучах, пытаясь разглядеть свое отражение в весенних лужах. Я выкурил сигарету, предчувствуя скорую свободу – она витала в воздухе, в природе - во всем, что меня окружало, и наполняла каждую клеточку моего тела чем-то тревожно сладостным. Но я понимал, что это еще не свобода, а лишь ее предвкушение, и женщина, которая стоит за моей спиной, глядит выжидающе, с обидой и болью. Я обернулся.

Белые шторы по-прежнему колыхались в дверном проеме и напоминали театральный занавес, тот должен был раздвинуться и выпустить на сцену главную героиню. Опершись спиной на балконный поручень, я ожидал ее появления. И она появилась.

Она вышла из-за занавеса новая, незнакомая, с улыбкой, которую я раньше не знал, с улыбкой, в которой смешались решимость и грусть.

- Я ухожу, - сказала она, и голос ее прозвучал очень громко: «Жу-жу-жу» -отразилось эхо в соседних домах. – Я ухожу от тебя.

Я не понял, почему она это сказала. Мне даже показалось, что это сказал я, но только ее голосом – странно. Еще через мгновение я осознал, что это были не мои слова, эти слова были ее - мои слова, которые она просто украла, подслушав мои мысли! Мне стало обидно.

- Ты слышишь? Кто-то должен быть первым. Я-у-х-о-ж-у-о-тт-е-б-я!

Я понял – она не шутит, и смысл ее слов понятен, я изумился – зачем? Зачем уходит она? Неужели ей тоже плохо? Значит, я ей тоже чужой?

Наверное, на моем лице появилась растерянность и досада, что она все- таки меня опередила, но она расценила это по-своему, а потому подошла и погладила меня по руке.

- Я не знала, как мне сказать тебе об этом, прости… мне было так сложно…я все искала повода…случая…но его все не было…я каждый день ждала, что ты о чем-то спросишь, и тогда бы я все объяснила…но ты молчал и думал о своем… я не хотела причинять тебе боль…

Я смотрел на нее внимательно, и мое удивление постепенно прошло, как уходит вода сквозь песок. И я убрал ее руку. Она отошла в сторону и, не глядя на меня, продолжала сумбурно говорить каким-то задыхающимся голосом: она говорила о себе и обо мне, об одиночестве и о старом доме, а еще о каком-то другом человеке, очень хорошем, умном и добром, с которым ей было значительно лучше…

Я почти не слушал, запрокинул голову вверх и смотрел, как в синем небе летит самолет, как еле заметно плывут большие белые облака-лоскуты.

«Ну, вот, - думал я, - нить оборвалась сама, а я так мучился: искал пути, проигрывал сценарии! Дурак, как я был далек от реальности! Она сама все решила, мне не пришлось ее бросать, я не виновен. И хорошо. Так даже лучше! Нет вины – нет угрызений…».

Я смотрел и смотрел вверх, и все казалось новым: и небо, и облака, и самолет. Я вздохнул, и в мою душу вошло пятое время года.

Наконец, я опустил голову и посмотрел на чужую мне женщину: та стояла напротив меня и смотрела в растерянности. Да-да, именно это лицо я и видел тогда на подушке рядом с собой. Я моргнул и улыбнулся.

И тут внезапно что-то стало происходить – стремительно и неотвратимо. Я почувствовал, что у меня за спиной что-то хрустнуло, наклонилось: сначала чуть-чуть, а потом еще и еще, опора исчезла, а спина «ощутила» пустота! Теряя равновесие и хватаясь за воздух руками, я сделал несколько неуклюжих спасительных движений, но ноги мои продолжали скользить вперед, а сам я мгновенно стал заваливаться назад - перила, на которые я опирался, рухнули, и я полетел вниз головой в позе, напоминающей перевернутую букву «г».

Видел ли я, действительно, в ту минуту такую четкую картинку происходящего или восстановил ее позже - по обрывкам воспоминаний, не знаю. Могу лишь сказать, что ноги мои оказались над моей головой, я видел свои туфли, слегка забрызганные с носков, я чувствовал, как собирается где-то в подмышках мое пальто, а полы его раскрываются в разные стороны, я видел свой галстук, который упал на подбородок и свесился вниз куда-то за голову… Сон?

Мне казалось, что я летел очень долго, словно в замедленной съемке: и я опять видел в небе самолет, но он стоял на месте. Я даже разглядел, как с соседнего балкона свесилась странная голова с испуганными глазами, а потом медленно удалилась куда вверх. Потом я почему-то увидел свою бабушку – она заглядывала под стол, грозила пальцем и звала обедать. А еще я вспомнил, что оставил в офисе документы – теперь придется звонить… Потом… потом я все-таки стал ждать удара, ведь подо мной был черно-синий асфальт и удар был неминуем – и мне стало страшно. Я ждал его и ждал, но удар все не наступал, и я уже перестал верить в то, что мое падение происходит на самом деле. Я решил, что это просто сон, ведь только во сне все движется так медленно, а смерть никогда не наступает.

Внезапно… я прекратил что-то видеть и слышать: свет и звук отключили.

 

* * *

 

Я сидел на скамейке. На мне было мое черное пальто, тот же галстук и те же забрызганные туфли.

Мимо меня проходили какие-то люди, и я ждал, когда же они пройдут, чтобы встать и уйти куда-нибудь в сторону. Но они все шли и шли, поэтому я решил встать и пойти вместе с ними. Оказавшись среди этих людей, я заметил много знакомых лиц. Они почти не разговаривали и были напряженно-скованы.

- Здравствуйте, - тихо сказал я человеку справа, который оказался моим сослуживцем. Тот ничего не ответил - я пожал плечами и ускорил шаг.

Вскоре все куда-то пришли и остановились, встав полукругом. Я удивился - в первых рядах со скорбными лицами стоял мой отец, а рядом - тетка и моя родная сестра. Я протиснулся к ним и взял отца за рукав:

- Привет, - прошептал, чтобы не нарушать общего настроения. – Хреново выглядишь. Что происходит?

Но и отец мне ничего не ответил, только горестно моргнул глазами. Тогда я повернулся к тетке - за черными очками прятались ее опухшие от слез глаза, и она то и дело подносила к носу мятый платок. Сестра была тоже не в лучшем виде. Но я был бесконечно рад ее видеть - мы не виделись почти год из-за какой-то дурацкой ссоры, о которой потом оба сожалели. И теперь я нежно обнял ее со словами: «Прости, идиот был, давай все забудем!», но сестра осталась безучастной. Я был опять неприятно удивлен и, отстранившись, вновь обратился к своим родственникам шепотом:

- Черт подери, да объяснит мне кто-нибудь, что здесь происходит?

Разгадка наступила быстро и повергла меня в крайнее изумление. Оглянувшись, я увидел то, ради чего все собрались: я увидел себя, лежащим среди цветов головой на белой подушке со сложенными на груди руками. «Я» был одет в костюм, в белую рубашку и в галстук, который, на мой взгляд, был не самым удачным в моем гардеробе. Я подошел к себе поближе и наклонился, чтобы разглядеть это получше. Не могу сказать, что мне это понравилось, но выглядел я достаточно сносно. Примерно таким я видел себя в зеркале после бессонных ночей.

«Вот черт», - обескуражено пробормотал я и обвел присутствующих взглядом - больше всего смущало то, что все относились к происходящему в высшей степени серьезно. – Голливуд какой-то», - подумал я, и это было правдой. Сколько раз подобные сцены красочно и трагикомично представлялись во множестве голливудских фильмов – одно «Приведение» чего стоит. Но чтобы это случилось со мной?! Бред какой-то. Наваждение.

Я тут же предпринял несколько попыток обратить на себя внимание и всех успокоить - я жив, ничего не случилось! Я подходил почти к каждому, протягивал руку и говорил: «Добрый день», «Зрас-сти», «Привет», «Я тут», «А-у», «Вы меня не забыли?». Но мне никто ответил.

Меня захлестнула досада, которая мгновенно выплеснулась в свирепую ярость: «Да что же это такое?! Розыгрыш с подставными лицами!». Я начал дергать всех по очереди за одежду, похлопывать по щекам и кричать в лицо: «Разыгрываете, да? Недоумки!», «Глупо! Безмерно глупо!», «Безобразие!», «Откуда этот напудренный манекен? На прокат взяли? Идиотская шутка!».

Когда нелепость ситуации достигла апогея, я начал смеяться. Сначала тихо, потом громко. Хохоча, я принялся бегать среди собравшихся, не ощущая никаких столкновений, и это позабавило меня еще больше! Очумев от безнаказанности и войдя в неподобающее воспитанному человеку состояние, я кривлялся и строил рожи всем им вместе и каждому в отдельности: «Да вот же я-я-я! Вот!». Я был клоуном на арене цирка, над шутками которого никто не смеялся.

Потом я увидел ее. Она стояла рядом со всеми, но как-то с краю. Одета была в старый плащ - воротник был поднят, на голове черный платок - затянут на шее, глаза закрыты зеркальными очками. Я быстро к ней подбежал и встал напротив – очень близко, так, чтобы разглядеть свое отражение в ее очках – не получилось.

«Привет», - сказал я и сквозь темные стекла постарался заглянуть в ее глаза, но глаз так и не увидел. Я вздохнул и почему-то погладил ее по щеке. Сначала ничего не произошло. А потом она вдруг подняла в нерешительности руку и коснулась своей щеки пальцами. Я был поражен и закричал, что было сил:

«Ты видишь меня, да?! Видишь?!» - Я так обрадовался, что решил: сейчас она мне бросится на шею: «Прости-прости, неудачно пошутили!», а все, тут же скинув черные одежды и оказавшись в желто-голубых, заорут: «Happy Birthday to you!» и загудят гуделками и захлопают надувными шарами.

Но… все было напрасно: никто на шею мне не бросился и в гуделки не загудел, и не хлопнул шаром. Она же лишь наклонила голову и заплакала.

И мне стало страшно. В моей голове холодным металлическим шаром прокатилось: «Нет никакой ошибки, нет никакого розыгрыша, а есть реальность - все кончено, ты умер!».

«Не-е-ет! Не правда!»

В это невозможно было поверить, это невозможно было допустить, и, тем не менее, это было правдой: никакой не манекен, а я сам, собственной персоной, лежал там разряженный с издевательской улыбочкой, насмехаясь над самим собой. Кричать и дергаться больше не было смысла – я был в другой плоскости как в телевизионном шоу «За стеклом».

И тогда я опять стал ходить между ними, притихший и подавленный, прислушиваясь к тихим голосам, чтобы, наконец, понять, что же все-таки произошло. Говорили они, как и положено, шепотом, вздыхая и покачивая головами.

- …какая печальная история… зачем только она ему сказала…кто бы мог подумать… он даже плакал… Да что Вы? Я в это не верю! - Да-да, она так сказала: он все время смотрел вверх – не хотел показывать слезы… а потом прыгнул… не прыгнул, а бросился… Неужели? Никогда бы не подумал…да, и крикнул что-то…да, совершенно верно, «я тебя люблю» кричал... правильно, соседка слышала… она все видела… белье на балконе вешала…

Я качал головой и виновато улыбался: «Да, нет же, не так, погодите, все было не так. Был несчастный случай, никуда я не бросался, никуда не прыгал и уж тем более ничего не кричал. Это дом, этот чертов старый дом, перила обрушились, никто не виновен…»

Но голоса вокруг твердили свое:

- …да, он так ее любил…я знаю, я с ними дружила…он не пережил разрыва… покончить с собой – такая глупость… это так не по-мужски…нет-нет, не может быть, он бы никогда этого не сделал, глупости… а говорят, суицид это наследственность… бросьте, я в это не верю… а она, бедняжка, убита горем... так страдает… она чувствует себя виноватой… его сестра ее ненавидит… ее никогда не примут в его доме… да, она будет нести вину… теперь всю жизнь… вот она любовь…. такие страсти…

Больше я не мог слушать этот бред. Это была одна большая нелепость! Я был потрясен: мало того, что я умер, все эти люди еще и переиначили мою историю!

И тогда, забыв о тщетности всяких усилий, я опять в отчаянии выбежал в центр этого скорбного собрания, встал рядом с тем, кто некогда был мною, и завопил:

«Все это не так! Это была случайность!»

Я кричал в зрительном зале, а все, кто меня окружал, были на экране большого телевизора.

Печальная процедура завершилась, люди стали расходиться. Они обменивались словами, не торопясь, рассаживались по машинам, те медленно трогались, шурша колесами по сырому гравию.

Я же в пустом зрительном зале все кричал и кричал им вслед:

«Подождите меня! Послушайте! Все не та-а-а-ак!».

Титров не было, на черном поле появилось белое чаплиновское “The End”.

* * *

 

Двери лифта закрылись, и я нажал кнопку с цифрой 8. Лифт гулко пошел вверх.

«Ну, что ж, - подумал я, - неприятные вещи надо делать быстро. Пришло время все объяснить и поставить точку, тянуть нет никакого смысла. И все-таки странно, - думал я. – Три года вместе, а я так и не узнал ее до конца - никогда не знал наверняка, как она себя поведет».

Я сжал в кармане ключи: как хорошо, что все-таки я не успел их вернуть.

Лестничная площадка освещалась мутным лунным светом. Подставив ладонь свету, я увидел: линии жизни исчезли, - ладонь была чиста как белый лист бумаги. Я горько усмехнулся – постепенно я стал привыкать к своему состоянию.

Тихо открыв квартиру, я прошел в темную комнату - в ней все было по-прежнему: и шкафы, и натюрморты, и сухие цветы, и белые шторы, тихо колышущиеся в ночи. Я уже собрался открыть дверь в спальню, когда заметил, что в углу на диване кто-то вздохнул. Подойдя поближе, я узнал ее плечи, волосы, руки. Она спала, не раздевшись, трогательно подложив ладонь под щеку и укрывшись старым пледом.

Я долго смотрел на нее, не решаясь разбудить, - не хотел пугать. Но что-то надо было делать, иначе, зачем я сюда пришел. Я медленно протянул руку и дотронулся до плеча. Глаза ее тут же открылись, словно она только того и ждала, я вздрогнул и вспомнил старые «horror»-фильмы о вампирах и «Ночные звонки» – смех, да и только, ведь пугаться следовало ей! Я стоял не уверенный, видит ли она меня, но она улыбнулась и прошептала:

- Как хорошо, милый, что ты пришел.

«Видит, - понял я. – Видит и не боится», - а вслух сказал: - Это хорошо, что ты меня видишь.

- Конечно, - качнула она головой.

- И слышишь, - подсказал я.

- Конечно, - она привстала. - Ведь я же сплю. А ты – мой сон.

- Сон? – переспросил я и подумал с досадой: «Теперь я буду Casper-ом».

- Ну, да. А как же еще мы могли бы увидеться? Мой сон – наш единственный способ общения, - она потянула меня за рукав.

Я был разочарован: мне придется соединить свою реальность с ее сном. Я сел рядом и еще раз, на всякий случай, заглянул в ее глаза. Она же смотрела на меня и улыбалась самым естественным образом, как раньше - еще неделю назад, когда я был еще живой и румяный.

«Ну, что ж, пусть будет хоть так», - подумал я и сказал: - Нам надо поговорить.

- Да-да, - обрадовалась она и села. - Нам надо поговорить.

- Ты знаешь, - начал я, - мне надо тебе кое-что объяснить. Я не…

Но она не дала мне закончить:

- И мне надо тебе кое-что объяснить.

- Подожди, я хочу, чтобы ты знала – это очень важно!

- Нет-нет, это я хочу, чтобы ты знал, это еще более важно!

Почувствовав, что она опять меня опережает, я на этот раз твердо решил быть первым: я закрыл ладонью ей рот и начал быстро говорить:

- Ты ни в чем не виновата, понимаешь, ни-в-чем - это был несчастный случай.

Но она резко убрала мою руку и затрясла головой:

- Нет-нет, не успокаивай меня, не надо, я понимаю: ты хочешь снять с меня вину. Но я же знаю, что это неправда!

- Нет, правда! – воскликнул я. – Более того, ты вообще здесь не при чем – я сам хотел с тобой расстаться, я и пришел тогда, чтобы тебе об этом сообщить, но ты меня опередила…

- Да, я сделала глупость! – В ее голосе зазвучало отчаяние. – Я обманула тебя! У меня никого не было, я сказала это просто так…

Я удивился:

- Никого не было? Тогда зачем же ты…

- Зачем? - воскликнула она. – Ах, как же ты не понимаешь? Мне почему-то казалось, что ты хотел меня бросить, но не решался. Мне казалось, что ты жалел меня, потому и тянул. Вот я и решила разрубить узел сама - я сказала тебе неправду. Я решила, что, если я дам тебе повод - причину, тебе будет легче уйти!

Она замолчала, а я с интересом на нее посмотрел:

- Неправду? Ну, хорошо, допустим. Ты сказала неправду. Но это ничего не меняет! Тебе ничего не казалось – все было правдой, я, действительно, хотел расстаться с тобой – я больше не любил тебя. …а потом этот старый балкон… обвалились перила…я и не думал бросаться! Я случайно упал,…- тут я неопределенно махнул рукой, - и… разбился.

- Не думал? – переспросила она задумчиво.

- Конечно, нет, - обрадовался я - наконец, она все поняла! – Ты сама посуди: ежесекундно на планете тысячи людей расстаются или разводятся. И что же, им всем прыгать с балконов или топиться в ванной? Мое падение - случайная нелепость. Ужасная, конечно, но… факт. Нелепостей так много в жизни! По ошибке или просто не желая знать правду, мы часто принимаем одно за другое, а потом всю жизнь живем, заблуждаясь. Я пришел сказать, что мое падение - не твоя вина, живи спокойно. Все слу-чай-ность!

Она резко встала, нахмурилась и прошлась по комнате.

- Нет, я ошиблась – мне лишь показалось, что ты разлюбил. Ошиблась-ошиблась! Не успокаивай меня. Я не верю тебе, ты понимаешь? Не-ве-рю! Ты не хотел уходить, ты меня очень любил…

Я тоже встал, сделал шаг в ее сторону:

- Послушай, я не хотел бы, чтобы ты заблуждалась – это же было очевидно – любовь прошла, мы жили по привычке, просто никто не хотел быть первым…

Но она меня не слушала, а, может, не хотела знать правду:

- Нет-нет, - тихо убеждала она себя. – Ты меня очень любил… и любил так сильно, что… мысль о разлуке заставила тебя сделать шаг в пропасть! Ты прыгнул!

«О, Боже, - подумал я, - какая ж она упрямая, словно решается смысл ее жизни».

Я с досадой вздохнул и уже хотел опять возразить, но внезапно остановился. Я вдруг понял, что я зря приходил - ей не нужна была моя правда, ей нужен был самообман – ее вина – именно эта вина делала ее иллюзорно значимой в собственных глазах и наполняла смыслом ее жизнь.

Она вернулась на диван и снова забралась под старый плед:

- Любимый, - шептала она, закрывая глаза и свертываясь калачиком. – Прости меня, я так виновата! Память о нашей великой любви – единственное, что будет греть меня всю жизнь. Я стала женщиной, ради которой мужчины шагают в пропасть!

Передо мной на диване лежала незнакомая мне женщина, с незнакомой историей и незнакомой любовью, и ничего я не мог ей подарить, кроме вины, которую она добровольно на себя надела, как королевскую мантию – торжественно и чуть снисходительно. «Ах, это была такая история…», - будет она рассказывать своим внукам, свято веря в свое величие. Ну что ж, пусть так и будет.

Я наклонился и поцеловал ее прохладную щеку.