Весна подкралась тихо и незаметно. Как-то очень подозрительно стало тепло. Из земли и из почек выглянула, прятавшаяся всю зиму, осторожная зелень. Солнце укуталось, как маскхалатом, облаками и выглядывало из-за них, косясь желтым своим диском, лишь на короткие мгновения, чтобы убедиться, что его не преследует луна. Из подполья, набравшись храбрости, робко вылетели насекомые, которых уже, плотоядно томясь, ждал истомившийся спецназ скворцов и стрижей.

 

Прежде чем выходить из дому, Глумов долго наблюдал сквозь щель между плотными шторами за двором. Точнее за дворничихой. Настораживало Глумова то, что Никитична упорно делала вид, будто усердно подметает тротуар...

 

- Странно, - думал Глумов, - чтой-то Никитична слишком старается... К чему бы?

 

Наконец Никитична заканчивала подметать и, улучив момент, когда она заходила в дворницкую чтобы положить свою метлу, Глумов быстро выскакивал из подъезда и направлялся в сторону, противоположную от троллейбусной остановки, не смотря на то, что именно троллейбусная остановка и была его целью. К этому маневру Глумов привык давно. Он шел привычными окольными путями, шел быстро, чтобы не опоздать на службу. Служил Глумов маленьким клерком в большой фирме, на незаметной должности, и часто какой-нибудь его сослуживец, искренне удивляясь при встрече, говорил ему:

 

- Привет Глумов! Ты что, опять к нам устроился?, -

 

На что Глумов, обиженно пожимая плечами, ответствовал:

 

- А я никуда и не уходил...

 

Глумов умел быть не просто незаметным, а незаметным настолько, что даже люди, живущие рядом с ним, ничего о нем не знали, подолгу его не видели, строили о нем разнообразные догадки, а то и вовсе были уверены, что он умер или съехал куда-нибудь. Многие соседи, встретив его , изумлялись между собою:

 

- Смотри-ка, откуда он опять взялся тут?

 

Прежде чем заходить в свой дом, Глумов долго стоял вдалеке и ждал пока от подъезда разойдутся все люди, после чего, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что слежки за ним нет, вбегал в подъезд. Ключ он готовил заранее, чтобы войти в квартиру как можно побыстрее, без задержки. Входил Глумов на цыпочках, так тихо, что даже всевидящая теща его, почтенная Ангелина Анисимовна, порою не слыхала как он приходил. Глумов прокрадывался в свою комнату, без звука закрывал хорошо смазанную, дабы не скрипела, дверь. Он задергивал плотно занавески, доставал недоеденный на службе бутерброд с засохшим сыром и наливал в крышечку от термоса недопитый на работе чай, и жевал себе бутерброд, запивая его чаем. Покушав, он закручивал крышечку термоса, садился на диван и сидел тихо-тихо до прихода шумной и истеричной своей жены. Сидел Глумов так тихо, что все, кто заглядывал в комнату, не замечали его, что-то брали, что-то, наоборот, возвращали.

 

Жена его, Анастасия Кузьминишна, была женщиной взбалмошной, шумной, таиться не умела, и за это Глумов ее не любил, нигде с ней не ходил и никому с ней не показывался на глаза. О Глумове никто и никогда не мог подумать, что он женат. Дети Глумова не замечали, впрочем, и он их тоже не замечал.

 

Мечтою Глумова была коллекция париков и очков, а также богатый и разнообразный гардероб. Глумов мечтал о возможности ежедневно менять свою внешность, но скромный заработок скромного служащего мечте сбыться не позволял.

 

Многие годы, тихо попивая водочку, Глумов не всегда сторонился людей, даже наоборот, иногда любил с ними общаться. Особенно в хорошем подпитии или же в предвкушении оного. Когда же жена пригрозила разводом, водку пришлось оставить, и Глумов навсегда сделался тихим и боязливым, каким, в сущности, и был по своей природе.

 

В последнее время Глумову стало казаться, что за ним постоянно и неусыпно следят спецслужбы. Двадцать лет назад он сказал бы, что за ним установило слежку КГБ, но нынче Глумов плохо разбирался в структуре многочисленных спецслужб, сменивших прежнее название КГБ на более современные и звучные. Где бы он ни находился, он прежде всего гипотетически выявлял потенциальных агентов. Агенты, по мнению Глумова, всегда ходили парами, вели себя непринужденно, по-хозяйски, в любой ситуации чувствовали себя уверенно, громко разговаривали, ничуть не смущаясь присутствием посторонних людей. Глумов заметил, что, в непомерно больших количествах, своих агентов спецслужбы запускали на улицы именно во время празднеств и значимых публичных мероприятий с привлечением сановных зарубежных гостей.

 

Глумов не был глупым человеком, во всяком случае, не был глупым настолько, чтобы вполне искренне не удивляться повышенным интересом спецслужб к своей скромной персоне. Но факты говорили об обратном. Недвусмысленные реплики обнаглевших агентов в его адрес не вызывали у Глумова никаких сомнений. Сам Глумов считал, что, судя по, длящемуся десятилетия, интересу к нему со стороны спецслужб, он был для них чем-то вроде макивары для каратиста, груши для боксера. С одной стороны это обстоятельство забавляло Глумова, с другой – раздражало.

 

Но он играл в навязанную ему игру, играл с азартом, и, лишись он интереса к своей персоне, право, не знал бы, как жить дальше.

 

С соседями Глумов не здоровался, избегал контактов с людьми как только мог, стал не просто замкнутым и нелюдимым, но и перестал испытывать в связи с этим обстоятельством какие-либо неудобства.

 

В криминальных кругах Глумова очень уважали. Урки и зеки были уверены, что за Глумовым водятся серьезные делишки, что тихарится он не зря. Что следаки землю роют, чтобы подкопаться под него, но ничего не могут доказать. Одно время Глумова даже считали известным киллером. Глумову это льстило. Но киллер из него вряд ли вышел бы, ибо от одного вида крови Глумова тошнило и корчило. Некоторые считали его известным аферистом, некоторые сектантом, некоторые вором. Многие считали Глумова алкоголиком. Про Глумова ходили легенды. Глумова боялись, уважали, ненавидели. Но не любили.

 

Такое вот странное сочетание значимости и незаметности Глумова, абсолютное отсутствие у него каких-либо талантов и выдающихся черт, способностей к чему-либо, делало образ его размытым и неопределенным. И на вопрос:

 

- Что бы вы могли сказать о Глумове? –

 

Отвечающий лишь пожимал плечами и затруднялся что-то сказать. Всякая попытка характеризовать Глумова претыкалась об отсутствие у него ярких и запоминающихся индивидуальных черт.

 

Умер Глумов внезапно, на улице. Документов при нем не было. Дома его несколько месяцев никто не искал, никто из домашних пропажи Глумова не заметил. И Глумов, благополучно пролежав в морге положенный срок, был признан неизвестным лицом и похоронен как невостребованная личность. Где находится его могила не знает никто. Да и никому нет до этого дела.

 

С работы Глумова до сих пор не уволили, зарплату ему начисляют по-прежнему.

 

На месте, где захоронен Глумов, лежит маленький букетик засохших полевых цветов. Как неброское, но трогательное свидетельство внимания.

 

2006.05.31.