Мрачно глядят развалины домов. На мостовых — вывороченные булыжники. Но Николка не замечает ничего вокруг: он несется, напевая и весело помахивая узелком с игрушками.

Кто-то преградил ему путь. Николка поднял голову и увидел Василия Доценко.

— Ты куда это таким гоголем?

Пищенко смутился.

— Да вот, в увольнение... К Антонине Саввишной направляюсь.

Доценко понимающе хмыкнул.

Зашагали рядом. Василий одну за другой выпаливал последние новости, потом вдруг перешел на шепот:

— Про Кошку-то слышал, нет? Он небесным лазутчиком стал!

— Как это — небесным?!

А вот так: с небес наблюдает! — Петр Маркович... погиб? — У Наколки захолодело, сердце.

— Да не погиб! Говорю тебе: с небес разведывает все про супостата! Да ты разве не видел: третьего дня пузырь громадный летал над бастионами — называется «шар воздушный». С Северной его запустили и все у французов да англичан высмотрели. Только по секрет . Понял ?

Они распрощались, Николка отправился дальше.

Вот знакомый переулок. Перескочить через канаву, перейти на противоположную сторону — тут он, тяжелый плетень, подпертый кольями.

Мальчик затянул потуже ремень, рукавом рубахи смахнул пыль с голенища, толкнул калитку. Во дворе пусто. Вошел в горницу и громко отчеканил:

— Здравия желаем, Антонина Саввишна!

— Здравствуй, Николка, — сказала женщина и взяла мальчика за руку, — Аленка враз появится. Пошла за крестной. Ты садись на лавку, садись. Вот тут, рядом с кумом.

Николка сейчас только заметил знакомого солдата-возницу. Тот хитро взглянул на сверток.

— Небось подарки? Полюбопытствовать можно?

— Можно. Это так... кой-чего смастерил...

Кум осторожно развязал сверток и, удивленно приподняв брови, начал выставлять на стол самоделки.

Антонина Саввишна взяла в руки одну из них,.

— Лиса! Вот те чудо! Натуральная! И хвост, и нос — все точно. Ты где ж это лису видел-то?

— В книжице одной. На пятом бастионе еще мне Василь Доценко приносил — так там зверей не счесть сколько было... Вот я и начал мастерить.

— Ведьма! — воскликнул кум, рассматривая игрушку, сделанную из проволоки. — Нк дать, ни взять — ведьма! Правильно разумею, Николка?

— Точно, — подтвердил мальчуган и улыбнулся довольный.

Лучи заходящего солнца пробились сквозь маленькое оконце, зажгли веселые игрушки на столе.

Мальчик, волнуясь, прислушивался к звукам во дворе. Если Аленка миновала уже овраг, значит, сейчас повернет на улицу. Вот прошла мимо разбитого дома. Теперь — мостик...

— Ты, Николка, вроде не на бастионе, а на полатях все дни проводил — выглядишь молодцом! — услышал он голос Антонины Саввишны.

Николка усмехнулся про себя: «Ничего себе полати!»

— Харч другой нынче пошел! Я нынче с Евтихием Ивановичем вместе, а он — припасливый. Да и кок у нас новый — то ж мужик смекалистый.

— Так ты теперича натурально кантонистом зачислен? На Шварца-редуте? Как там обстоятельства? — как взрослого расспрашивал его возница.

— Ничего, воюем, — небрежно бросил Колька. — У меня под началом две мортиры.

— Целых две?! — изумился кум.

— Палят, аж загляденье!..

Несколько дней назад лейтенант Шварц распорядился дать юному бомбардиру две «кегорновые» мортирки. Миниатюрные эти орудия служили для стрельбы по ближним целям. Николка установил их аа боковой насыпью редута (за траверсом), удачно замаскировал и метко бил по передней французской траншее...

Дверь открылась. На пороге появилась Аленка. За ней — женщина, невысокая, с худым морщинистым лицом — крестная. В руках крестная держала пирог.

— Мир дому сему, — поклонилась гостья и подошла к Саввишне. — Вот, бери, с утра состряпала, на случай, коли заваруха помешает.

Аленка стояла у стола, зачарованно глядя на игрушки. Потом перенесла подарки на сундук, в угол комнаты. Присела на корточки, стала аккуратно расставлять их на крышке сундука, не переставая восхищенно ахать.

Антонина Саввишна расстелила скатерть, выставила деревянные чарки, и взрослые уселись за стол.

— Аленка, — громко позвала крестная, — бери своего гостя, и — к нам. Начинать пора — дело к вечеру движется!

Возница торжественно поднял чарку.

— За здравие Аленки нашей! Дай ей бог здоровья поболе, горестей помене. Аминь!

Выпив еще, взрослые разговорились, как обычно, забыв о маленькой виновнице торжества. Дети, прихватив игрушки, ушли во двор. Они уселись на старом почерневшем бревне. Алекка, помолчав, тихонько сказала:

— А мамка, знаешь, как тебя любит... Говорит, все равно как братишка ты мне.

Колька взял из рук девочки чертика, стал сосредоточенно рассматривать его.

— Ты сказывал, будешь наведывать маманю почаще, а сам...

— С увольнением нынче строго. Я теперь числюсь на довольствии полном, — не без гордости сказал мальчик. — Служба — она ведь служба: коли отпустят...

Из домика послышалась заунывная песня:

Пала грусть-тоска тяжелая На кручинную головушку; Мучит душу мука смертная, Вон из тела душа просится...

— Маманя петь любит, — сказала Голубоглазка, — и песен тьму знает. — Потом вдруг спросила: — А как обученье твое? Скоро книги читать будешь?

— Вчерась всю кириллицу прикончил! — радостно заговорил Колька. — Сам Михаил Павлович Шварц проверку делали. Все прочитал по пушке, без единой закавыки.

Девочка смотрела на него с уважением. А Николка продолжал:

— Бот погоди — выучусь, потом тебя обучу. Непременно! Еще месячишко, и скорострельно читать научусь.

Дети сидели, прижавшись друг к другу, и на какое-то время позабыли о войне, о бастионах, о французах. Было удивительно тихо...

Оставляя след в темнеющем кебе, пронеслась английская конгревова ракета. Колька встал, натянул потуже бескозырку.

— Пойду в хату — распрощаюсь. Пора на редут.

 

 

Рано утром у землянки раздался зычный голос унтер-офицера:

— Николку Пищенко к их благородию лейтенанту

Появился удивленный Лоик.

— Чего стряслось-то?

Унтер насупил брови и громко, чтоб слышал Колька, спросил:

— Когда вчерась Пищенко возвратился из увольнения ?

— Как велено... До полуночи, — растерянно ответил Евтихий.

—- Ну, ну, — проворчал унтер-офицер и отвернулся, словно ожидая, когда наконец он появится, этот нарушитель .

Из землянки вышел Николка. Унтер-офицер внимательно осмотрел его.

— Ремень — потуже! За мной!

Николка зашагал вслед. Одна за другой встревоженные мысли проносились в голове. Но причины раннего вызова так и не мог понять.

Подошли к командирскому блиндажу. Унтер пропустил мальчика вперед.

Три ступеньки вниз . Николка приставил ногу и четко отрапортовал :

- Кантонист Пищенко по вашему приказанию прибыл !

- Вольно !

Кроме лейтенанта Шварца, за маленьким столиком сидел незнакомый офицер. Он мельком взглянул в до¬кумент, лежавший подле него.

- Ты Пищенко Николай , сын бомбардира Тимофея Пищенко?

— Так точно, ваше благородие!

Шварц улыбнулся, решив не томить больше паренька .

— Лейтенант Забудский, — сказал Михаил Павлович, — представил тебя к награде.

— Поздравляю, — торжественно произнес гость.

А Шварц подошел к Николке и ласково поцеловал в лоб.

Парнишка вышел из блиндажа.

— Могу добавить, что со своей стороны я так же, как и господин Забудский , составил представление на юного воина.

У офицера штаба удивленно приподнялись брови.

— Не изволите показать?

- С преогромным удовольствием. Я зачту. «Канонир Николай Пищенко , сын покойного Тимофея Пищенко , матроса 37-го флотского экипажу, в боях на вверенном мне редуте явил храбрость и находчивость. Будучи приставлен ко 2-му орудию, Пищенко отличился меткостью глааа, быстротой в действиях, В схватке за контрапроши участвовал в рукопашном единоборстве и достойно показал себя, несмотря на малые лета. Считая вышеупомянутого кантониста обученным артиллерийскому делу, мною были выделены две мортиры, из коих Николай Пищенко вел успешный прицельный огонь по ближним траншеям и одиночным целям, В момент смертельной опасности не захотел оставить свою позицию, заявив: «Маркелами заведую, при них и умру»* Сообразив достославное служение Пищенко со статусом ордена святого великомученика и победоносца Георгия, считаю, что оный может быть представлен к награждению».

— Я передам ваше представление главнокомандую¬щему, — с готовностью предложил офицер штаба.

А под вечер весь личный состав редута был выстроен за небольшим скатом у землянки. Ждали Нахимова.

Поднимаясь по склону, адмирал говорил одному из своих флаг-офицеров:

— Воистину удивителен наш моряк! Казалось бы, от земли отвыкнуть должен с парусами да вантами, а глядишь, он, как истый сапер, вгрызается в грунт да под землю уходит, коли надобно-с...

Прозвучала команда:

— Равняйсь! Смирно!

Нахимов прибыл на редут, чтобы вручить награды отличившимся в последних боях. В ответ на приветствие адмирала прокатилось «ура!». Адъютант развернул и стал зачитывать фамилии. Павел Степанович сам прикалывал награжденному орден или медаль, говорил каждому благодарственные слова.

Адъютант хотел выкрикнуть очередную фамилию, но , что-то вспомнив, остановился. Негромко сказал Нахимову несколько слов. Тот улыбнулся, кивнул.

— Канонир Лоик Евтихий Иванов! — прозвучал глуховатый, четкий голос адмирала.

Бородач на мгновение опешил — не ожидал он вызова самого Павла Степановича!

— Мы ждем тебя, голубчик, — ласково повторил он.

Лоик вышел вперед, печатая шаг, направился к адмиралу.

— Матрос второй статьи...

Павел Степанович перебил:

— Знаю, знаю, командир редута докладывал о тебе... Наградной лист направлен по инстанции, а пока.. За воспитание канонира Николая Пищенко примиэто от меня. — Адмирал протянул Лоику золотую пятирублевку.

Старый матрос никогда не тушевался перед офицерами, держал себя с достоинством , а тут растерялся на радостях. Он низко поклонился Нахимову:

—-. Благодарствую, ваше превосходительство.

Офицеры улыбнулись неуставному ответу. Нахимов обхватил Лоика за плечи и, повернувшись к своим помощникам, произнес:

— Вот кого - с нам нужно возвышать, господа! Учить возбуждать смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги Отечества. — Адмирал отпустил плечи Евтихия. — Я тебя не задерживаю, голубчик.

Вновь раскрыв список, адъютант громко произнес:

— Пищенко Николай!

Нужно сделать два шага вперед, но ноги словно приросли к месту. Наконец Колька оторвал от земли тяжелые сапоги... Он понимал и не понимал, что про¬исходит. Он видел впереди лишь зеленое сукно мундира с блестящими эполетами и пуговицами.

«У меня будет награда — как у Доценко —вдруг вспомнился юному бомбардиру его дружок.

— За славные действия на пятом бастионе награждается серебряной медалью «За храбрость», — звучал голос Нахимова. — Сын матроса не уронил честь и славу отцову и пронес храбрость убиенного в сердце

своем. Благодарю за добрую службу Отечеству!

Адмирал приколол медаль, наклонился к мальчику и три раза поцеловал его.

Сегодня у нас торжество: Фролова приняли в комсомол. Стае — комсомолец! Не успела оглянуться, как пролетело два года.

На стене комнаты Стаса — портреты генералов и адмиралов первой Севастопольской обороны. Рисунки пушек и литографии морских сражений.

— Совеем помешался мальчишка на истории, — улыбается мама.

— А что в дневнике?

— Похоже, восьмой класс закончит без троек... Жаль, отца нет в такой праздник. Радиограмму прислал — поздравляет.

Фролов-старший сейчас в океане, как раз проходит экватор на своем корабле. Мама продолжала:

— Но подарок отец ему приготовил. Велел в этот день вручить.

И Она торжественно вынула из шкафа тяжелую книгу в кожаном переплете. Это была старинная лоция Черного моря.

— Мы, Стае, тебе тоже приготовили подарок: сегодня закончили главу, где Николку награждают...

— ...медалью «За храбрость»! Прочитайте!

Лицо Стаса расплылось в победной улыбке: «Вот теперь правильно!*

Да, эта глава исправляет ошибку в наших статьях, на которую в свое время указал следопыт. Оя оказался прав, хотя не во всем: орден Святого Георгия — высшую, по сравнению с медалью, награду — Пищенко все же получил, но... значительно позже,

О многом переговорили мы в тот вечер. Уже под самый конец праздника решили полюбопытствовать:

— Станислав Петрович, судя по всему, после школы ты задумал поступать на исторический?

Фролов вздохнул. Взглянул на портрет отца в форме капитана дальнего плавания и после паузы проговорил :

— Я еще сам не знаю...

 

. С тех пор как разбило матросскую землянку, дядька Евтихий с Николкой лостроили себе «фурлыгу» на двоих: выдолбили в каменистой, неподатливой земле углубление, приладили навес. Посреди сложили « грубку » — нечто вроде печи. Помещались здесь только лежа.

Колька шмыгнул в «фурлыгу» и начал подавать оттуда котелок, ложки, хлеб и прочее. Надо сказать, что на случай, если готовый обед разобьет снарядом, у Евтихия и Николки были свои запасы.

Лоик установил у входа в «фурлыгу» две коряги с перекладиной и начал раздувать угли.

— Так, — проговорил он, — пока на обед позовут, мы чайком с хлебом побалуемся.

Вылез Николка, взял котелок и пошел на камбуз попросить у кока воды.

Новый кок, худой и длинный, для батарейцев оказался кладом. С тех пор как он появился на редуте, с питанием заметно улучшилось. Он даже завел кое-какую живность — по редуту расхаживало полдюжины кур. Правда, в последнюю бомбардировку их не успели загнать в укрытие, и в результате перебило всех, кроме одного петуха.

Петух этот был гордостью кока. Голенастый, рыжий, с оборванным наполовину гребнем, гордец ступал, высоко поднимая растопыренные пальцы, вскинув черный, побитый в драках клюв. Батарейцы прозвали петуха по имени французского главнокомандующего Пелисье. Эта кличка так прижилась, что никто даже не замечал в ней иронии острых на словцо русских солдат.

Колька заполучил воду, выскочив из камбуза, успел щелкнуть по клюву Пелисье и помчался к своей "фурлыге". Вдогонку ему ругался кок:

— Вот постреленок, шагу не пройдет, чтобы Пелисье не зацепить!

Едва Евтихий и Колька уселись возле остывающих углей, как раздался голос сигнальщика:

— Летит! «Лохматка»!

Снаряд пришелся так близко к землянке кока, что петух от испуга — а может, от взрывной волны — от¬летел единым махом метров на пятнадцать и вскочил на вал. Кок бросился за крикуном, но тот, взмахнуа крыльями, вдруг понесся в сторону французских окопов.

— Держи! Держи его! — кричал кок.

Матросы и солдаты повскакивали на насыпь. Пелисье метался шагах в тридцати от них, очумев от страха. И тут... все увидели: соскочив с вала, Колька помчался за петухом.

Мальчишка бежал, ловко перепрыгивая через рвы и воронки, прямо к французским траншеям, чтобы отрезать Пелисье дорогу.

— Назад! Николка, назад!..

Раздались выстрелы. Французы, не разобрав, в чем дело, открыли беспорядочный огонь. Петух ошалел еще больше и уже два раза выскакивал из-под самого носа мальчишки.

Батарейцы, с тревогой смотревшие на окопы противника, увидели, как одна за другой стали показы¬ваться головы в темно-синих шапочках. Прекратив стрельбу и бурно жестикулируя, французы подбадривали ловца.

Колька, зацепившись за корягу, растянулся на земле. Это вызвало вздох сочувствия с обеих сторон. Но тут же мальчишка вскочил, не на шутку разозлился, сделал обходной маневр. Резкий бросок и... петух забился в руках у преследователя.

Николка перемахнул через вал, сунул хрипевшего Пелисье коку и, тяжело дыша, опустился на банкет.

С французской стороны послышалось несколько выстрелов.

— Это они для острастки, — сказал один из солдат. Другой добавил:

— Перед офицерами неудобно — вот и пальнули разок-другой.

Возле «фурлыги» Евтихий помог Кольке умыться. Мальчуган был вымазан, как после боя. Лоик все никак не мог успокоиться, отчитывал его за бесшабашность:

— Я за тебя отвечаю, еретик ты окаянный. Разумиешь?!

— Ага! — улыбался Колька. — Разумию, Евтихий Иванович.

—- А то придется, — продолжал ворчать бородач, — замест тебя сундучок твой Голубоглазке на вечну память нести. Да ще серебряную медаль...

Парень был счастлив, что все-таки поймал окаянного Пелисье, не опозорился перед своими и перед противником!

А лейтенант Шварц в это время возвратился к себе в блиндаж. Когда началась пальба, Михаил Павлович пошел к орудиям. Он наблюдал всю сцену и постарался уйти незамеченным.

 

Нам позвонила библиограф севастопольской библиотеки Евгения Матвеевна Шварц,

— Тут у меня сидиг паренек, восьмиклассник, — сказала она, — уже неделю как приходит и заказывает книги по артиллерии. Говорит, что он красный следопыт и что помогает вам...

— Да, да! Это наш Стасик. Стасик Фролов.

— Понимаете, его интересует почему-то артиллерия прошлых веков. Тут никакой ошибки?

— Никакой, Евгения Матвеевна! Мы с ним книгу о Коле Пищенко пишем.

В трубке раздался веселый смех:

— Теперь ясно, почему он так допытывался, не родстзеншща ли я лейтенанту Шварцу! У него есть подозрение — это с его слов! — что одна из ниточек родословной командира редута тянется ко мне. Но я же вам рассказызала, что семейный архив Михаила Павловича не сохранился... Но я подарю мальчику портрет лейтенанта.

— Вот спасибо, — обрадовались мы. — А откуда он у вас?

Евгения Матвеевна снова рассмеялась:

— Если ваш следопыт утверждает, что ниточка тянется ко мне, так почему бы не оказаться у меня портрету лейтенанта Шварца? И еще одно: мальчик берет тома энциклопедий, справочников и словарей на букву К. Может, я могу помочь?

Мы рассказали, что Стае разыскивает в старых книгах описание маленьких мортирок, из которых стрелял Николка Пищенко. В некоторых источниках их называют «кугорновыми», в других — «кегорновые». А в одном из документов мы встретили написание «регорасовые», что, исходя из смысла фразы, означает то же самое: двенадцатифунтовые мортирки. Что они собою представляли, почему так (и как точно) назывались? Наконец, каково было их прямое назначение в бою? Все эти вопросы очень интересуют нас, потому что Николка вошел в историю именно с этими двумя мортирками!

— И пожалуйста, Евгения Матвеевна, пригласите к телефону нашего юного друга. Придется сделать ему небольшое внушение.

Стае удивился, что мы разыскали его в библиографическом кабинете.

. — Станислав Петрович, нельзя бросаться из крайности в крайность: то ты мобилизуешь целые отделы архивов и музеев, то устраиваешь секреты и тратишь уйму времени там, где специалисту не понадобится и пяти минут!

— Я бьюсь уже неделю. Даже сотрудники Панорамы, даже оружейники ничего не могут толком сказать! Ни в одной книге нет разъяснений про екегорновые» мортиры. Откуда же библиограф...

— Стас, ты не представляешь себе, какие удивительные книги могут обнаружиться в подвалах Морской библиотеки!

Так оно и оказалось, Шварц отыскала редчайшее издание:

 

ВОЕННО-ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЙ ЛЕКСИКОН,

издаваемый обществом военных и литераторов

1843 г.

Санкт-Петербург.

То есть книга эта вышла за десять лет до качала Крымской войны. Вот какую выписку из нее принес нам Стае.

«КЕГОРН (или Кугорн) — генерал-лейтенант и ин¬спектор артиллерии и фортификации Голландской Рес¬публики в семнадцатом столетии...»

 

Это и есть изобретатель Николкиных мортирок.

Через несколько дней наш настойчивый следопыт появился с большим рисунком. Станислав сделал «портрет» двенадцатифунтовой кегорновой мортирки. На деревянном брусе-лафете устремлен вверх бронзовый короткий ствол с кольцевым утолщением. Ствол похож на старую медную ступку, которую и сейчас можно отыскать во многих квартирах. По торцам лафета — металлические ручки, как у сундука, чтобы легче было переносить кегорну с одной позиции на другую. Стреляли из нее пятикилограммовыми гранатами.

Под рисунком написано:

«Мортиры, которыми командовал одиннадцатилетний бомбардир Н. Т. Пищенко. Редут Шварца, июнь — август 1855 года».

— Ну, а теперь, Стае, — попросили мы его, —покажи нам портрет самого лейтенанта Шварца. Глядя на лицо двадцатидеяятилетнего офицера, с тонкими чертами, маленькими усиками и набриолиненными волосами, трудно предположить и волю и незаурядную храбрость. Скорее лицо изнеженного, хрупкого человека. Но перед нами герой Синопа, командир редута, вошедшего в историю под его именем.

 

 

Вторые сутки редут сражается без своего командира. 7 июня Михаила Павловича Шварца в тяжелом состоянии увезли в госпиталь. Утром сообщили: лейтенант пришел в себя — будет жить! Радостное известие мгновенно облетело редут. Батарейцы облегченно вздохнули.

К полудню наступило затишье. Пороховые дымы над головой растаяли, и вдруг оказалось, что небо словно голубоватый хрусталь, чистое и прозрачное. Артиллеристы — кто присел возле орудий, раскуривая самокрутки, кто растянулся на теплой сухой земле.

Евтихий с Николкой попивали чаек у своей «фурлыги»: мальчик из котелка, наставник — из «чугунки*, черепка от разорвавшегося английского снаряда. Говорили про новые пули, что появились недавно в русских войсках.

— Придумал же хтось , гарно придумал! — кивал головой Лоик. — Закруглил пульку — и летит дальше, и бьет куда сильнее.

— Дядя Евтихий , я насобираю свинца — отольем тогда «полушарные», а?

— Надо форму выковать, — задумался Лоик, как всегда в такие минуты почесывая густую бороду.

«Полушарные» пули изобрели русские солдаты. У противника были нарезные ружья — штуцера, у севастопольцев — по большей части гладкоствольные. Стреляли они хуже английских и французских. Умельцы на бастионах начали отливать пули необычной формы, как полушарие. И оказалось, что даже при гладкостволках летят такие «гостинцы» намного дальше.

Евтихий соображал:

— Матрицу мы с тобой можем вот из чего устроить...

— Над головой нет-нет, да и посвистывали вражеские «лебедушки». Николка, увидев, как одна из этих шальных пуль юркнула в кучу песка, подметил: Из апрошей бьют — близко.

Евтихий пробасил:

— Палят по небу — и не жаль!

Бородач подлил в свою «чугунку» очередную порцию чаю.

Снова пропищала залетная пуля. Николка не заметил, куда она приземлилась, — чистил котелок.

— Стемнеет — пойду «по ягоды». Вон там, за камнями, их хоть пруд пруди.

«Ходить по ягоды» означало собирать пули.

— Нам сколько на первый случай надобно, дядя Евтихий?

Лоик не ответил. Он сидел, опустив руки с «чугункой», задумчиво склонив голову.

— Я так думаю, кисета пока хватит... дядя Евтихий... дядя Евтихий, вы что, спите?

Николка наклонился к Лоику, потрогал за руку. Рука странно провисла.

«Нет, нет... не может быть!..»

Он осторожно приподнял голову Евтихия и только тут увидел маленькое красное отверстие на виске.

 

 

Новый командир редута лейтенант Ханджогло смотрел в подзорную трубу на Малахов курган. Почти всю возвышенность заволокло дымом. Сквозь редкие просветы видны развороченные блиндажи и землянки, сорванные с лафетов стволы. Полуразрушенную Корниловскую башню лижут языки пламени — горят туры.

Лейтенант повернулся вполоборота и поймал в окуляр французские мундиры. «Пришли в движение, — мелькнуло в голове, — видно, скоро уже».

Обстрел внезапно прекратился, но тревога, прочно засевшая в сердце, так и не покинула командира. Два дня артподготовки не сулили ничего хорошего.

Ханджогло отыскал унтер-офицера.

— Ваше благородие, — тут же доложил унтер, — больше половины орудий изничтожено. Заменить бы нужно... Разрешите приступить к ремонту, ваше благородие?

— Действуй! — тихо приказал лейтенант.

Сигнальщик объявил отбой. Стали появляться матросы и солдаты. Из Николкиной « фурлыги » вылез кок . Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика .

- Пелисье ноне как-то по-дурному горланил - не иначе быть штурму. Птица она научная , беду за версту чует.

Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.

Тут и без Пелисье твоего ясно: наступлению

быть непременно.

Кок пошел к складу раскапывать продукты и тут обнаружил полузадушенного Пелисье. Он освободил петуха, и тот заголосил на весь редут:

— Ку-ка-ре-ку!

— Живем, братцы! — обрадовались бомбардиры. — Жив Николкин горлан, жив!

«Николкиным» стали называть петуха с тех пор, как мальчик спас его. Но Кольке было сейчас не до петуха: одна из его мортирок лежала покореженная.

Подошел унтер-офицер, посмотрел на изуродованное орудие.

— Еще одна отстрелялась, — мрачно заметил он и, взглянув на печальное лицо мальчика, добавил: — Не горюй, Николка, добудем новую.

Колька стал прилаживать единственную уцелевшую мортирку, стараясь закрепить ствол на лафете покрепче — словно это могло спасти от бомбы или снаряда .

Одна мортирка... В последние дни мальчик научился так ловко стрелять из двух орудий, что вызывал всеобщее восхищение. Особенно здорово ему удавался трюк с рикошетом. Делалось это так: артиллерист заряжал обе пушечки-кегорны, одну направлял в цель, другую метил рядышком во что-нибудь твердое, каменистое — благо все склоны севастопольские каменисты! У него даже были «меченые* камни, по которым он пристрелялся. Первая граната если и не наносила особого урона, то цели своей все-таки достигала. На месте разрыва появлялась воронка, французы тотчас пря¬тались в нее, зная, что в одну точку два раза снаряд не ложится. Но тут же раздавался выстрел из другой мортиры — чуть в сторону. Граната ударялась о «ме¬ченый» камень, отскакивала и попадала рикошетом в

Конечно, мальчугану было теперь горько остаться с одной мортирой...

До полуночи над редутом стоял гомон восетановления: удары молотков, глухой стук кирки и лома, визгливый звук пилы. Собирались работать до утра, считали: до рассвета управятся. Только в полночь заглохшая было бомбардировка внезапно возобновилась. Однако по редуту стреляли мало, весь шквал огня обрушился на город и на укрепления Корабельной

— Продолжать работы! — раздался голос Ханджогло.

— Продолжать работы! — тотчас повторил унтер-

— Продолжать работы!.. Продолжать работы!.. Продолжать работы! — понеслось по редуту. И вновь заговорили лопаты, ломы, кирки.

 

Ст. Фролов

 

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ СОБЫТИЙ ОБОРОНЫ

 

Неприятель предпринял отчаянную попытку прорваться к Малахову кургану. В тяжелейших боях па¬ли Селенгинский и Волынский редуты, а затем и бли¬жайший к кургану Камчатский люнет.

Это случилось 27 мая 1855 года. Уже на следующий день новый главнокомандующий Горчаков пишет в Петербург донесение о своем намерении сдать Севастополь.

И все же дальше Камчатского люнета противнику прорваться не удалось.

5 июня враги вновь обрушили на город огонь из всех орудий. Эта, четвертая по счету, бомбардировка была самой тяжелой из всех предыдущих. И снова не дрогнули защитники Севастополя — противник был отбит по всей линии обороны.

Отражению атаки содействовали дальнобойные батареи Северной стороны, а также артиллерия пароходов «Владимир», «Херсонес», «Громоносец»...

К середине июня русскими было выпущено более миллиона снарядов. Однако подвозом боеприпасов, как и пополнением армии, в Петербурге по-прежнему занимались спустя рукава.

Из письма неизвестного автора:

 

«Многое заставляет всех предполагать, что в Петербурге не вполне оценивают тягости и опасности на-стоящего положения. Неужели не допускают, что всякие силы могут истощиться точно так же, как прихо¬дят в негодность орудия, из которых действуют далеко чрез меру, указываемую теорией и опытом? Неужели невозможно дать нам скоро и вовремя действительную помощь в таких размерах, которые позволили бы Крымской армии сделать наступательную попытку?» (Центральный государственно-исторический архив, ф. 722, оп. I, д. 177)

18 июня, в день сорокалетия битвы под Ватерлоо, французский главнокомандующий маршал Пелисье бросил войска на решительный штурм города. Очень ему хотелось преподнести своему императору в подарок побежденный Севастополь. А заодно увековечить и свое имя.

Подарка не получилось. Победа севастопольцев сбила спесь с честолюбивого маршала. Штурм 18 июня 1855 года историки считают не просто неудачей, а тяжелым поражением англо-французских войск.