Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он

осужден, и раскаявшись… пошёл и удавился.

(Мф. 27.3–5)

 

1

Благородный Иосиф Каиафа, первосвященник иудейский, зять влиятельного главы иерусалимского духовенства Анны, неспешно завершил утреннюю молитву. Затем он меланхолично посмотрел на терпеливо ожидавшего его в столь ранний час бедно одетого молодого человека. Тот выглядел взволнованным и не знал, с чего начать речь.

– Как тебя зовут? – откинувшись на высоком седалище, с мягкой улыбкой спросил Каиафа, памятуя о своём пастырском долге внимать нуждам простого народа.

– Иуда.

– Вот как? И кто дал тебе столь редкое имя?

Почувствовав добрую иронию в словах первосвященника, гость начал успокаиваться, строгие черты его лица смягчились, и он сказал:

– Сегодня каждого второго на городском рынке именуют Иудой, но у нас в Кериоте в дни молодости моих благочестивых родителей такое имя отнюдь не было обыкновенным.

– Так ты из провинции? – продолжил Каиафа.

– Да, но в Иерусалиме бываю довольно часто.

– И что влечёт тебя в столь суетное место?

– Как раз об этом я и хотел поговорить, учитель.

– Надеюсь, ты не станешь меня обременять вашими сельскими жалобами и тяжбами? – поморщился первосвященник.

– Ни в коем случае, господин! Как я и сказал охране, цель моего визита имеет важное государственное значение…

– К чему высокие слова? – продолжал беззлобно подтрунивать над гостем Каиафа, слабо веря, что сможет услышать нечто достойное внимания. – С каким удовольствием, мой друг, я поменялся бы с тобой местами на неделю-другую, уехал в никому неведомый Кериот и наслаждался там неиспорченной сельской жизнью: питался бы здоровой пищей, сонно любовался на местных красавиц, бил мух, вместе со всеми ужасался слухам о столичных ценах да всласть сплетничал о соседях… Ты уверен, что тебе непременно нужно менять эту идиллию на иерусалимскую жизнь? Не боишься вторгаться в сферу политики? Здесь многое для тебя будет в новинку. К тому же всё это небезопасно: один неверный шаг – и ты на славной встрече с праотцами…

– Я всё обдумал, учитель. Я желаю помочь тебе и святейшему Синедриону!

– Помочь мне? О, скромный юноша…

Иуда вновь начал нервничать и, не зная как пробить эту стену равнодушия и иронии, почти прокричал:

– Я близкий друг и ученик Иисуса из Назарета!

Каиафа на мгновение замер, в его глазах вспыхнуло любопытство, но затем голос первосвященника зазвучал на прежней покровительствующей ноте:

– Так ты, выходит, государственный преступник, возможно, беглый раб, скрывающийся от хозяев и живущий не в ладах с нашим древним законом?

– Я хочу покаяться, учитель…

– Желание твоё, несомненно, доброе, но почему ты избрал для исповеди скромного первосвященника, а не какого-нибудь мающегося от безделья знаменитого раввина, которыми так и кишит сей город? – Каиафа произнёс эти слова с едва уловимой усмешкой.

– Я хочу не просто покаяться, что ходил с Иисусом, а помочь вам взять его под стражу! – без тени улыбки взволнованно проговорил Иуда.

Первосвященник с возросшим вниманием всматривался в утреннего посетителя, на первый взгляд, обыкновенного простолюдина, буквально на глазах, однако, превращающегося во всё более привлекательного и ценного собеседника.

– И чем так насолил тебе Галилеянин, что ты настроен столь решительно?

– Это долгая история, господин… Быть может, ограничимся сказанным, и ты мне просто дашь отряд испытанных воинов? Впрочем, если у тебя есть немного свободного времени, я могу пояснить, что привело меня к такому решению…

– Свободного времени у человека в моём положении почти не бывает, к тому же охотничий инстинкт в известных обстоятельствах побуждает действовать незамедлительно… Но если Иисус не знает, где ты теперь находишься, и не хватится тебя в течение ближайшего часа, я предпочёл бы, пожалуй, прежде выслушать объяснения. Махать мечом для духовного лица – дело последнее.

– В общих чертах я знаю планы Иисуса. Он отнюдь не собирается покидать Иерусалим в ближайшие дни. Напротив, он всячески стремился сюда на праздники.

– Вот и прекрасно. Расскажи мне тогда, любезный Иуда, что тяготит твоё сердце, и мы вместе помолимся Богу отцов наших Авраама, Исаака и Иакова, чтобы Он успокоил и укрепил тебя.

Иуда с благодарностью взглянул на Каиафу, чей ободряющий взгляд вкупе с тронутыми сединой волосами мимолётно напомнили ему отца.

– Вот уже минуло три года, учитель, как я хожу с Иисусом…

– Да, вина твоя тяжела, но нет пределов милосердию Господнему по отношению к тем, кто искренне желает исправиться.

– Всё началось с того, что я полюбил девушку по имени Кассия, она была нежна и прекрасна, как тонкорунная овечка из лучшего стада моего отца…

В словах Иуды почувствовалась ностальгическая грусть и недвусмысленный намёк на то, что не всегда платье бедняка покрывало его плечи. Каиафа мгновенно это про себя отметил, вслух же с улыбкой сказал:

– Не сомневаюсь, что у вас была самая романтическая любовная история на свете, но не лучше ли сразу перейти к сути дела?

Первосвященник опасался, что Иуда, как это свойственно пылким молодым людям, вот-вот примется подробно описывать бесчисленные достоинства своей возлюбленной.

– О, не беспокойся, господин, я ни на шаг не отклонюсь от главной темы! Итак, моя Кассия была нежна и прекрасна, и когда я открыл ей своё сердце, она, залившись румянцем, тоже призналась, что давно тайно любит меня…

Каиафа вновь нервно заёрзал на своём месте.

– …И вот тогда-то она мне и сказала, что знает некоего замечательного равви, Иисуса из Назарета, и хочет меня с ним познакомить…

Тут первосвященник одобрительно закивал, подтверждая, что Иуда наконец нащупал нить повествования, достойную слушания столь высокопоставленным лицом.

– В наших краях трудно кого-либо удивить чудотворцами или странствующими учителями закона. Едва ли не каждую неделю кто-нибудь из них навещает нас мимоходом, по пути к древним святыням, и напоминает заблудшим овцам о Вседержителе (да будет имя Его благословенно!). Вот только после тех памятных визитов кошельки наши становятся плоскими, как пасхальные опресноки… Уж не знаю почему, но все эти святые люди необыкновенно красноречиво умеют касаться темы вспомоществования ближнему, так что их бывает совестно обидеть, и всякий раз они не преминут ужаснуть сердца простодушных словами о том, что Всевышний зрит с высоты и всё видит, включая, разумеется, количество монет в потёртых поясах слушателей…

– Золотые слова, дражайший Иуда! Эти бродячие проповедники – постоянная головная боль для Синедриона. Но, пожалуйста, продолжай!

– Я сначала не хотел идти вместе с Кассией, чтобы взглянуть на Иисуса из Назарета. Но она настаивала. А ты ведь знаешь, учитель, как бывает непросто перечить возлюбленной, если она что-то уже вбила в свою очаровательную головку. По закону, они, конечно, должны нам повиноваться, но в жизни почему-то выходит не всё так просто…

Каиафа с трудом поборол охвативший его смех, улыбнулся каким-то собственным мыслям, вслух же сдержанно сказал:

– О да, Иуда, я тебя понимаю…

– В конце концов я уступил нежному давлению и нехотя поплёлся вслед за Кассией в соседнее селение. При этом я благоразумно оставил дома все сбережения и дал себе обещание на сей раз не доверять ничьим витиеватым словам. Однако, как только я увидел и услышал Иисуса, – ты веришь, господин?! – я плакал и смеялся, с наслаждением, как иссушённая зноем земля, впитывал драгоценную влагу его поучений и притч… За это удивительное чувство, пережитое мною тогда, я был бы рад пожертвовать половину имения, но Иисус не взял с нас ни единого кодранта, лишь от какой-то крестьянки с благодарностью принял кувшин козьего молока да несколько лепёшек для себя и учеников…

– Гм, – недоумённо хмыкнул Каиафа, – ты описываешь Галилеянина с такой любовью, как будто это кто-то другой предлагал мне только что его арестовать.

– Ты тоже его полюбишь, учитель, если дослушаешь мой рассказ до конца!

– Да, но как это вяжется с необходимостью его ареста?

– Арестовать его нужно непременно…

– Ну что же, с логикой эллина Аристотеля, друг Иуда, ты, похоже, не знаком, – рассмеялся первосвященник, – но, в любом случае, ты меня заинтриговал…

– Я продолжаю, учитель?

– Скажи, каким образом ты стал учеником Иисуса?

– В тот же день, когда я его впервые увидел: Иисус неожиданно протянул мне руку и, глубоко заглянув в глаза, вдруг спросил, не хочу ли и я последовать за ним, как это уже сделали некоторые ищущие царства Божьего люди… Кассия вскрикнула от радости, не понимая ещё той цены, какую мне придётся за это заплатить. Я же мгновенно представил своих родителей и братьев, наше дело и имущество в Кериоте, возможный скорый брак с Кассией и… согласился.

– Но почему, Иуда? – изумился первосвященник. – Может быть, Галилеянин околдовал тебя своими чарами, и ты просто не был властен отказать ему?

– Такое трудно объяснить. Какие-то «чары», несомненно, были, однако я не ощущал себя лишённым выбора. Всему причиной, думаю, стала моя безмерная любовь к Отечеству. Иисус с самого начала воспринимался некоторыми почтенными мужами как предсказанный ещё древними пророками Мессия. К тому же он проповедовал о новом братстве верующих в Бога, и мне подумалось, что в царстве Иисуса – с его-то силой и чудесами! – не будет уже места ненавистным римлянам…

– О, неосторожный юноша! – спохватился Каиафа, не сразу уловивший направление мыслей Иуды. – Ты разве не знаешь, что в Иерусалиме и у стен есть римские уши? Мы почитаем цезаря Тиберия и его наместника Пилата, и нам не нужны осложнения с империей. В этом смысле Синедрион как раз и усматривает большую опасность, исходящую от Иисуса из Назарета, который безответственно относится к существующей в Иудее власти. Уж не знаем, как сей самозванец творит чудеса, но немалое число простого люда доверяет ему, бегает за ним толпами, нарушая общественный порядок. Это легко может спровоцировать столкновение с воинами Пилата и привести к гибели тысяч наших братьев. А потому следует принять решительные меры.

– К точно такому же выводу пришёл и я, господин!

– Это похвально, дорогой Иуда, твои слова свидетельствуют о государственном складе ума. Думаю, Синедрион примет во внимание данное обстоятельство, когда встанет вопрос о твоей награде…

– Хоть я и беден ныне, – вся семья от меня отвернулась, как только я ушёл из дому, последовав за Иисусом, – однако я не помышляю об иной награде, кроме благоденствия нашего многострадального народа.

– Ну, хорошо, Иуда, – прервал гостя Каиафа, – здравый смысл требует всё же, чтобы мы выставили наблюдение за местом, где прячется теперь Галилеянин. Ты сейчас переоденешься, – так, чтобы надёжно скрыть лицо, – и укажешь страже дорогу. Мы арестуем Галилеянина ночью, чтобы не привлекать внимание черни…

 

2

Дело было сделано. К Голгофе со всех сторон стекались жители Иерусалима. Оглядевшись по сторонам, Иуда нашёл себе подходящее место. Это был холм, поросший редким кустарником, в некотором отдалении от Голгофы. Всем хотелось быть поближе к месту казни, поэтому высота, на которую с трудом взобрался бывший ученик Иисуса, оказалась совершенно безлюдной. Искариот обладал хорошим зрением и, хотя ему практически ничего не было слышно из того, что говорилось у Голгофы (его слуха достигал лишь отдалённый гул), он прекрасно видел всю панораму событий.

Солнце стояло уже высоко. Ни единое облако не заслоняло небесной синевы. Большая серая толпа, словно взволнованное море, плескалась и охватывала кругом Лобное место. Но вот красные плащи рослых римских воинов, подобно военному кораблю с поднятым парусом, прорезали толщу вод, выталкивая вперёд, на высокий каменистый берег, ослабевшего Иисуса. Иуда возбужденно наблюдал за происходящим.

«Давай же, Учитель! – то страстно шептал, то выкрикивал он. – Вот наконец пришло время для истинной славы! Сейчас, сию минуту, и не по деревням где-то, а для всей столицы разом, ты можешь явить свою великую силу… Ещё только одно маленькое чудо – и ты признанный всеми Мессия и царь иудейский… Давай же, не медли, уже пора! От этого теперь зависит твоя жизнь, и не только твоя…»

Однако Иисус медлил. Он не противился, когда с Него сорвали хитон и обнажили израненное римскими бичами тело. Он бездействовал, когда безжалостные острые гвозди поочерёдно пронзили Ему руки и ноги. Ничего не совершил Он и позднее, когда солдаты у подножия креста, глумясь, показывали на Него пальцами и бросали жребий об одежде… Иисус вместе с двумя неведомыми Искариоту преступниками был вознесён высоко над толпой. Время шло, сначала медленно, затем – словно ускоряя свой бег, но ничего не менялось.

«Всё кончено, – в отчаянии прошептал Иуда, – значит, он не сойдёт с креста… Если бы учитель собирался это сделать, то не мешкал так долго: народ уже расходится, у всех свои дела. Время для чуда безвозвратно упущено!»

Бывший ученик разрыдался… Сквозь слёзы Искариот видел неподалёку от креста группу скорбящих друзей Иисуса: Матерь Его, апостолов во главе с Иоанном, молодых учениц, среди которых с бьющимся сердцем различил и Кассию. Иуде вдруг вспомнились слова любимой, что человеку никогда не поздно вымолить у Господа себе прощение… И вот эта возможность открывается теперь: толпа редеет, учитель на кресте ещё жив… Искариот сделал шаг вперёд и восторженно воскликнул: «Учитель мой, я иду к тебе!»

– Далеко ли собрался? – тут же услышал Иуда позади себя чей-то властный и насмешливый голос.

Искариот в страхе оглянулся. В нескольких шагах от него на камне сидел одетый в богатую иудейскую одежду средних лет человек с тёмным от загара лицом и с короткими, слегка вьющимися волосами.

– Кто ты, господин? – спросил Иуда, стараясь побороть постыдный страх, почему-то всё сильнее охватывавший его.

– Нам с тобой давно пора познакомиться поближе, – незнакомец поднялся на ноги и раскрыл объятия для Иуды, – я брат твой по вере и по несчастью, не поладивший, подобно тебе, с этим упрямцем, мучающимся на кресте и всё равно не согласным оставить его…

– Ты тоже был учеником Иисуса? Но почему тогда я тебя не знаю? – недоверчиво спросил Искариот, не решаясь обнять незнакомца.

– О, мой милый, – рассмеялся тот, не настаивая на традиционном приветствии, – ты ещё не знаешь многих из наших…

– Вот как? Когда же вы ходили за учителем? Ещё прежде, чем за ним пошли мы с Кассией? – недоумевал Искариот.

– Много-много раньше, друг Иуда, – лицо таинственного незнакомца вдруг сделалось мечтательно-задумчивым, – это было задолго до вашего рождения, причём я имею в виду не только вас с Кассией, но и людей вообще, всех когда-либо промелькнувших по этой равнодушной к чужой боли земле… Прежде появления на свет старины Адама и сотворения мироздания…

– Так ты – ангел? – изумился Искариот.

– Можно сказать и так, – согласился незнакомец, – только самый-самый старший из них…

Услышав эти слова, Иуда тут же пал на землю, желая выразить своё почтение вышнему миру.

– Похвальная набожность, – тут же услышал он над собой насмешливый голос, – а как же заповедь Моисея: «Господа, Бога твоего, бойся, и Ему одному служи»?

– Но зачем ты тогда пришёл ко мне? – смутился Искариот.

Поднявшись с земли, он отряхнул одежду и сел на большой камень.

– Чтобы укрепить тебя в мужественном решении сейчас же перейти в лучший мир! – лукавый опустился на камень рядом с Иудой.

– Отойди от меня, сатана! – прошептал Искариот, но не сдвинулся с места.

– Это неостроумно, милый юноша, мы уже давно с тобой обо всём договорились… – дьявол мягко обнял его за плечи. – Ты же веришь в загробную жизнь?

– Да, конечно! – Иуда с истовой религиозностью закивал.

– А как ты думаешь, справедливо ли, что миллионы душ, не по своей воле родившихся и живших до Иисуса, должны теперь навеки оставаться погибшими, потому лишь только, что не услышали – как вы её там именуете? – благую весть... – последние слова лукавый произнёс с подчёркнутой иронией.

– Так вот, значит, для чего теперь умирает Иисус?! – бывший ученик восхищённо посмотрел на своего зловещего собеседника.

– Ну, конечно, – красноречиво продолжил сатана. – Он, милосердный, хочет и из преисподней ещё кого-нибудь спасти. А теперь представь, насколько чудно будет, когда первым его там с распростёртыми объятиями встретишь именно ты!

– Я? Но почему это лучше, чем подойти к кресту прямо сейчас и повиниться, покаяться перед ним в грехе?

– Фу, как примитивно! – сморщился лукавый. – А где твоя вера в загробную жизнь и воскресение мёртвых? Каждый крестьянин кается здесь, почёсываясь и зевая. Для этого, заметь, вовсе не нужно никакой веры, достаточно лишь привычки бездумно молиться. А вот чтобы поспешить на встречу со своим учителем туда, нужна истинная вера, которая, как известно, движет горами…

– Хорошо, но как быть с Кассией, ведь мы с ней хотели пожениться? – с болью в голосе спросил Искариот.

– И ты думаешь, она достойна стать твоей женой? – сатана пренебрежительно скривил губы. – Разве это любовь, когда она холодно отвергла твой трогательный призыв пойти вместе с тобой к Каиафе... Во время вашего последнего разговора я попытался вложить в её сознание умилительные слова: «Лучше быть с любимым в аду, чем в раю без него»… Вот где была бы настоящая любовь! Уж я-то, поверь, знаю в этом толк. Сколько раз с восхищением я наблюдал, как влюблённый юноша вызывает на поединок своего лучшего друга, но счастливого соперника в амурных делах, пронзает ему грудь мечом, а потом мучается и рыдает, и тоже готов умереть, и всё – из-за великой любви к прекрасной даме. И отважные девушки ведут себя не менее достойно: дабы отомстить ветреному юноше, глотают отравленное зелье и уходят в вечность из-за неразделённой любви… А что ответила твоя ледяная Кассия? Готова ли она была умереть за тебя? Она тут же начала мысленно молиться Богу, грубо отталкивая мою помощь, пугаясь того, чтобы хоть раз дать настоящий страстный ответ, исходящий из глубины женского сердца…

– Выходит, она меня не любит? – с грустью спросил Иуда.

– Совсем не любит, – сочувственным голосом, с заблестевшими на глазах слезами нашёптывал лукавый. – Мне есть с кем сравнивать, я повидал влюблённых по всей земле со времён Адама и Евы… Вот праотец Адам, тот действительно любил красавицу Еву. Так, что даже презрел Эдем, лишь бы только жить с нею вместе. Хотя вполне мог остаться в райском саду один, и, возможно, Бог дал бы ему со временем другую жену, из оставшихся рёбер сотворённую, однако Адаму другой не надо было, он любил свою Еву…

– Ты убедил меня, господин, я согласен умереть сейчас же! – с помутившимся рассудком вскричал Искариот. – Как велишь это сделать?

– Вот это разговор настоящего мужчины! – рассмеялся сатана. – Невежды злословят меня, обвиняют в том, будто я кого-то заставляю совершать решительные поступки… Как грубо и нелепо! О нет, добровольцы в очередь у меня выстраиваются, и каждый из них – с превеликим воодушевлением… Так ты готов, друг Иуда?

– Да, господин!

– И никто не принуждает тебя к этому акту веры?

– Я чувствую себя свободным, это стремление моего сердца – перейти в мир иной ещё прежде Иисуса! – Искариот вдруг действительно ощутил жгучее желание поскорее сбросить с себя тяжкий груз всех последних неудач и разочарований…

Никакого оружия или яда у него с собой не было, однако в двух шагах находился обрыв, не слишком глубокий, впрочем, но усыпанный внизу острыми камнями. Бывший ученик с тревогой поглядывал туда, думая, что ему сейчас предстоит прыгать…

– Сними свой пояс, Иуда, – тихо и как бы даже доброжелательно сказал дьявол.

Искариот недоумённо подчинился, во всей округе не было ни единого дерева, на котором можно было использовать этот пояс.

– Обрати внимание на куст под твоими ногами, – продолжил лукавый, – он достаточно прочен, чтобы выдержать тебя…

– Да-да, я сейчас, как мне это самому в голову не пришло? – лихорадочно забормотал Искариот и трясущимися руками стал привязывать пояс к пышному кусту, нависшему над обрывом.

Потом он всунул голову в наспех сделанную петлю, в последний раз взглянул на Голгофу, тяжело вздохнул и, зажмурив глаза, резко прыгнул вниз. Спустя минуту его жуткий собеседник презрительно посмотрел сверху на раскачивающееся над обрывом тело, затем перевёл хмурый взгляд на крест, на котором умирал Иисус, и, ничего не сказав, растворился в воздухе…

 

«Христос умер за грехи наши… и воскрес в третий день, по Писанию» (1 Кор. 15.3–4).