К портрету (автор - художник Рафаэль Багаутдинов) Ни взгляда оторвать, ни выпустить на волю. Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон. Но ты уже к нему прикован, им присвоен, до капли растворен, навечно пригвожден. Как отзвук давних слов, плывут другие лица. Иные имена вплетаются в сюжет. И странный это свет струится и двоится в ночи – как явь и сон. Как образ и портрет. Там полная луна парит на пьедестале, и символов ночных неразличима нить. И медлишь потому, уставившись в детали, что страшно сделать шаг – к загадке подступить. Цветного витража, растрескавшейся фрески осколок, лепесток, чешуйка и пыльца. И полуоборот решительный и веский над призраками снов царящего лица. Которое к себе влечет неотвратимо – пленительный изгиб, таинственный обет. С рождения души наложенная схима, Впитавшая в себя небесный этот свет. А ты опять ему внимаешь богомольно, глядишь во все глаза, следишь издалека как тонкая рука роняется безвольно – трагический излом поникшего цветка. Продолжить этот жест могли б клинок и гарда, опущенные вниз, – окончена дуэль. Улыбкою б черты чуть тронул Леонардо, но так – трезвей – ее увидел Рафаэль. Обычный человек, нерасторопный гений. Всего вначале он и сам не знал, но вот – свободный результат медлительных прозрений, мерцая и маня, пред нами предстает. И дальше – суть видна как прорастанье зерен, как отповедь тоске, как парафраз обид. И дальше – каждый штрих случаен, но бесспорен. Он все соединит. И снова раздробит. Глаз этих глубина как ангельское пенье. И как благая весть из неизвестных стран. Как под рукой – волос спокойное кипенье. И кожи белизна. И горделивый стан. Что самоценно и что параллельно славе – неизъяснимость слов, объятий нежный хруст. О чем не рассказать, когда раздует пламя неистовой свечи дыханье этих уст. Порхают мотыльки в трепещущем полете, настойчивая кисть вскрывает новый пласт – простой и внятный смысл – что и по части плоти высокий этот дух любому фору даст. И все же стоит быть поэтом и изгоем, и смутно ощущать как с плоскости холста нисходит в бренный мир провидческая горечь – бессмыслена любовь, бесцельна красота. И сколько надо слов отбросить и растратить, пускать Пегаса вскачь, переводить в полет, чтоб истину постичь или себе потрафить, – а там – кому дано, возможно, и поймет. Оставить легкий след, едва заметный слепок своей души и знать – хоть вечен бег времен, но их могучий рев, неуловимый лепет, по сути, для тебя – не более чем фон. ================================================ 60 строк, организованные в семь с половиной восьмистишных строф, исполненных шестистопным ямбом. Восьмистишная строфа - это упрощённый вариант классической октавы, упрощённый рифмовкой: абабвгвг. Выбор такой строфы обусловлен, очевидно, художественной задачей автора. По-видимому, ему тесно в обычном катрене, поскольку стихотворение не сюжетное, не событийное и не сугубо описательное. Восьмистишие, распадаясь надвое, позволяет автору решать две задачи: изобразительную и философскую, позволяет в каждой строфе создавать особое напряжение будь то теза и антитеза или же сообщение и комментарий к нему. И, может быть, главное: такой строфой автор сознательно замедляет темп чтения, добиваясь этакого унисона со своим читателем, единой скорости продвижения к искомому катарсису. Внешняя ситуация: поэт перед новым полотном знакомого и, как видно, очень любимого художника. Ещё одно стихотворение о живописи? Мы ведь читали их много - стихов о Вермейере, Босхе и Брейгеле, о Рембрандте и Дега, о Левитане и Саврасове, о Куинджи и Ренуаре. Всех и не вспомнишь. На слуху - Заболоцкий перед портретом Струйской работы Рокотова. Стало быть, приступая к чтению, можно не стесняться собственного пессимизма и подспудно требовать от автора оправдания - чем? - новизной... оригинальностью... Думается, что и автор не чужд такого подхода... Не потому ли он отказывается от преамбул, доверяет экспозицию заголовку, а сам с первых строк - бросается в омут: Ни взгляда оторвать, ни выпустить на волю. Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон. Но ты уже к нему прикован, им присвоен, до капли растворен, навечно пригвожден. Вот такой зачин - любовь с первого взгляда или её окуджавский вариант: "увижу и немею"... ? Похоже! но... " Когда любит поэт..." Интонация - лирическая, исповедальная, доверительная. Мы не на вернисаже - мы тет-а тет с поэтом, который тет-а тет с картиной... "Поэт издалека заводит речь..." И не спешит с лицом... И медлишь потому, уставившись в детали, что страшно сделать шаг – к загадке подступить. Не спешит сообщить, что на портрете - женщина! Суспенция, интрига? Да, вероятно, но не только: он пишет своё - словесное- полотно и продвигается со скоростью своего мазка, боясь разлада в заданном изначально унисоне... Не убоюсь сказать, что читая стихотворение успел подумать о дантовской ситуации: поэт доверяет себя художнику, как Данте Вергилию, и следует за ним, и говорит - себе и нам... Но такое представление не исчерпывает самой сути... Потому что художник здесь - не только и не столько поводырь, сколько.... alter ego! Иными словами - предмет внимания и познания: Обычный человек, нерасторопный гений. Всего вначале он и сам не знал, но вот – свободный результат медлительных прозрений, мерцая и маня, пред нами предстает. Так стихотворение, не прекращая своей изобразительности, переходит в разряд философского раздумья о сути и смысле художнического труда, о, если хотите, назначении поэта: Что самоценно и что параллельно славе – неизъяснимость слов, объятий нежный хруст. О чем не рассказать, когда раздует пламя неистовой свечи дыханье этих уст. Так вот чем отличаются эти стихи от читанных нами других стихов о художниках: автор не интерпретирует живопись, по крайней мере не ограничивается проникновением в стихию смежного искусства, - он задаётся более высоким вопросом и даёт на него свой ответ: И все же стоит быть поэтом и изгоем, и смутно ощущать как с плоскости холста нисходит в бренный мир провидческая горечь – бессмыслена любовь, бесцельна красота. И сколько надо слов отбросить и растратить, пускать Пегаса вскачь, переводить в полет, чтоб истину постичь или себе потрафить, – а там – кому дано, возможно, и поймет. И этим вопросом, и ответом на него, он, по-моему, перекликается с лучшим, что есть в нашей поэзии, например с Беллой Ахмадулиной, вопрошающей: "Так в чем же смысл и польза этих мук?"... Мы даже не заметили, что прочли уже 7 октав на одном дыхании! И вот последнее четверостишие... Оно подводит черту? Да, но и отсылает нас к началу произведения своим последним словом: фон. Поднимем взгляд на вторую строку первой строфы: Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон. Неслучайное повторение рифмующегося слова. И ещё одна перекличка, на сей раз с ... Анной Ахматовой: Но как нам быть с тем ужасом, который Был бегом времени когда-то наречен? Сама Ахматова в другом стихе ответила : Ржавеет золото, и истлевает сталь, Крошится мрамор- к смерти всё готово. Всего прочнее на земле печаль И долговечней - царственное слово... Наш автор не изобретает велосипед, но достойно перекликается с классикой: Оставить легкий след, едва заметный слепок своей души и знать – хоть вечен бег времен, но их могучий рев, неуловимый лепет, по сути, для тебя – не более чем фон. ------------------------------------------------------------------- Когда читаешь такие стихи, извините, меньше всего хочется думать про конкурсы и рейтинги... Хочется найти автора и читать... Наверняка у этого зрелого мастера есть ещё не одно достойное стихотворение. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
