Признаюсь, я даже отдаленно не мог представить себе, насколько будет непросто написать эту статью. И дело не в самих стихах, а в полярности наших подходов к стихосложению, наших взглядов на поэзию. Илья глубоко убежден, что истинная суть произведения и процесса его создания – максимальное приближение к классике. Я же, напротив, глубоко убежден, что создаваемое (и создатель) не имеет права замыкаться на пройденном и исследованном, более того, до последнего времени называл такой подход «уныло-академичным». Для меня состоявшееся произведение, это то, что смогло вместить в своем теле одновременно две полярные доли, иными словами, оно должно быть и максимально приближено к классике, и в то же время – максимально от нее отдалено. Да, звучит абсурдно. Это, как минимум, трудно, это почти невозможно. Ну, так ведь речь идет не о пятиминутном перерыве между рюмкой и рюмкой, не о куплете, не о рифмованной чуши (которая составляет 90% публикуемого на ЧХА) - речь идет о произведении. А создать произведение, - как минимум, трудно, почти невозможно.

 

Читая стихи Ильи Славицкого, я часто прерывался, чтобы задать один единственный вопрос – вопрос в пустоту монитора: «Ну, зачем, Илья? Ну почему, черт возьми!» Причина проста. Как мне кажется, в процессе написания стихов Илья не дает свободу ни чувствам, ни воображению. Он позволяет им творить все что угодно ровно до того момента, как увиденное и прочувствованное ложится на бумагу. Но уж тут он заключает произведение в жесткие рамки собственных убеждений, представлений, этаких персональных догм, с которыми я, увы, не могу согласиться. Порою кажется – вот оно, Илья нашел тот самый путь, подобрал те самые слова, нашел возможность мне лично объяснить, показать, дать почувствовать. Но что-то остановило руку мастера-пишущего, что-то не дало ему отпустить стихотворение, не позволило дать произведению самостоятельно взрасти, оформиться, состояться. Уж не воля ли того же мастера?

 

Разумеется, все сказанное – лишь моя точка зрения. Но я – читатель. Я имел право на откровенность и откровения, и я их получал, но… Тщательно отшлифованными. Откровения и чувства, проходя шлифовку – перестают быть таковыми, становятся конечным результатом, который я, при всем своем уважении к Илье (а я думаю, что между нами зародилась некая сетевая дружба), не могу назвать произведением. В Илье-поэте сталкивается два начала, из борьбы которых, из противоречия которых и рождаются его стихи. Это спорадическое (дикое? необузданное? изначальное?) творческое начало: невероятный микс сомнений, чувств, переживаний, усталости, веры, надежды и безнадежности. А второе начало – схоластическое: стремящееся придать всему логическое обоснование, другими словами – вогнать в рамки.

 

***

НЕ ВЕРЬ, ЧТО ТИШИНА БЕЗЗВУЧНА.

 

Яркий пример тому, о чем я рассуждал выше. Давайте попробуем разобрать мозаику этого стихотворения. Я, правда, утверждал и не раз, что разбирать стихи – пустое занятие, крайне неблагодарное, но… Поверьте, я не стану рыться в учебниках языкознания, перебирать научные труды по литературе и теории поэзии (что за глупость!), вешать ярлыки и прочее, прочее, прочее. Терпеть всего этого не могу. Я прошу вас, друзья, прогуляться вместе со мной по мгновению, хочу поделиться с вами чувствами, ощущениями, тем, что Я – Руслан Норов, читатель Ильи Славицкого – увидел, принял или не принял, понял или с негодованием отверг. Итак…

 

Не верь, что тишина беззвучна,

Прислушайся – услышишь в тишине

Таинственный призыв, могучий,

Как крик в тайге изюбра по весне.

Иль музыкой далекой и печальной

Вдруг зазвучит незримая струна

 

Прекрасно сказано. Прекрасно! Я частенько говорил, что ценю умение передавать сиюминутные ощущения куда больше, чем умение соблюдать строгие правила стихосложения. И вот здесь меня заставили почувствовать, как замерший полуночный воздух (замерший до состояния мутного зеркала) взрывается криком изюбра. И как отзываются струны, натянутые вокруг меня, натянутые во мне самом. Струны тишины? Ну, кто из нас не испытывал такого? Ощущение, что ты в какой-то краткий отрезок вечности зазвучал в унисон с окружающим миром. Еще мгновение назад ты не знал, как это бывает. Уже мгновение спустя ты забудешь, как это было. Илья сумел поймать этот переломный миг, эту долю вечности между двумя ударами сердца.

 

И тем обиднее мне было читать заключительные две строки. Вот он унылый академизм.

 

Прислушайся! Наполнит тишина

Тебя гармонией своею изначальной

 

 

Но что ж не так-то в этих строках? Что же мне, читателю, не понравилось. А вот что – конкретика, завершенность, обрыв чуда. Вы прочувствуйте еще раз, как возносится стих, вибрируя тишиною до этих двух нарочито холодных, заключительных строк (Илья, позвольте я побалуюсь разбивкой – расставлю строки так, как мне читается):

 

Не верь, (..)

что тишина (…)

беззвучна, (…)

Прислушайся – (…)

услышишь в тишине (…)

Таинственный призыв, могучий,

Как крик в тайге изюбра по весне. (…)

Иль музыкой (…)

далекой (…)

и печальной (…)

Вдруг зазвучит (…)

незримая струна (…)

 

А ведь это законченное произведение. Вот тут оно и состоялось. Да – несовершенно, да, незавершённо. И все же почти идеально.

 

Волшебная строка: «Не верь, что тишина беззвучна…» И ведь правда - тишина, это не пустота, она полна тысячью звуков. Мы привыкаем к ним, перестаем замечать. Но убери эти звуки, и в окружающем (привычном мире) образуется провал, черная дыра – в таком случае и говорят - тишина давит. Но это уже не тишина, это пустота. В том и ценность наполняющих тишину звуков, что их словно и нет, но без них наш мир наполняет только и исключительно пустота.

 

А, кроме того, тишина дает нам право услышать все, что нам угодно. Кроме тишины… В тишине оглушительно стучит сердце. Слышно, как звучат мысли. И все это – нас не удивляет, все это – просто составляющие тишины, такие же как гул далекой дороги, или шепот ветра.

 

Прислушайся – услышишь в тишине

Таинственный призыв, могучий,

Как крик в тайге изюбра по весне.

 

Из лабиринта стекла и бетона, из обыденности и постоянства сменяющихся дат и событий тишина переносит нас… куда угодно. В кенийский буш? Пожалуйста! В прекрасное беззаконие Лост-Коста. Запросто! Под каштаны Парижа? Пристегните ремни. В таинственные сибирские леса? Тише, мы уже там. Тише – потому что огромный, благородный лесной олень изюбр поет свою песню, не надо ее обрывать, не надо спугивать оленя. Это мы тут гости. Сквозь километры тишины мы неслись туда, где на фоне полной луны поднимает увенчанную короной рогов голову таинственный зверь изюбр, король таежных лесов… Это достойно тишины. Это – стоит тишины!

 

Иль музыкой далекой и печальной

Вдруг зазвучит незримая струна

 

Разве плачь струн - нарушает тишину? Да нет, черт возьми, она тоже часть тишины. Вы слышали, как окружает мгновение пустоты того, кто кладет ладонь на только что певшие струны и заглушает их, не дав умолкнуть самим? Не тишина, а пустота. Так зачем их глушить, пусть поют! Мы тут гости, такие же какими были в тайге. И вот что занятно – изюбр и струны легко уживаются в тишине, а мы везде гости. Как же так? Да запросто. Илья Славицкий дал нам возможность почувствовать – мгновение. Одно, краткое, волшебное мгновение тишины. Его тишины, а не нашей с вами.

 

А вот дальше… Эх, Илья, нельзя было обрывать это чудо. Пусть бы оно так и осталось недосказанным, недослышанным, недопетым. Ну, поймем мы все по-своему, не совсем так, как слышиться Вам, услышим другую музыку, побываем в других местах. Ну и что? Разве не в этом настоящее искусство? Творец дает толчок и отпускает произведение. Автор – не хозяин – он создатель, но и только, он не владелец. А вы Илья – отпустили стихотворение на коротком поводке, с силой врезали опасный ошейник в то, что я увидел, услышал, узнал. Повторюсь – это ТОЛЬКО мои ощущения.

 

Прислушайся! Наполнит тишина

Тебя гармонией своею изначальной

 

Вы требуете разрушить то, что только что создали. Прислушаться? Разложить тишину на составляющие? Ну да, она станет шепотом ветра (красиво), и гулом далекой дороги (романтично). Но перестанет бить тишиной. А значит, не видеть нам диких дебрей Сибири, не слышать изюбра. Не попасть туда, где пели струны. Я объясню, в чем тут дело. Предыдущими строками вы поймали мгновение, а последними двумя снова запустили так прекрасно замершие часы. Создали и разрушили мое (!) чудо. То чудо, которое я увидел, читая ваше стихотворение. Разве не в неуслышанном сочетании обыденных звуков рождается магия тишины? Разве не в этом ее гармония? Просто гармония. Не изначальная, а просто – гармония. Ведь она либо есть, либо ее нет. Как тишина – либо она тишина, либо набор звуков. Так же и гармония – либо она всеобъемлющая, либо она – не гармония вовсе. И она – никого не наполняет, мы сами являемся малыми составляющими ее, и только.

Нельзя, Илья, нельзя было обрывать это волшебное мгновение сухим воплем утреннего будильника, разрушающего чудеса. Так мне думается. И чувствуется.

Мне думается, что тут, как и во многих ваших стихах, верх взяло не творческое начало, а схоластическое. Мастеровое. Жаль.

 

И все же, я остаюсь Вашим верным читателем. Не из упрямства, и не потому, что друг обязан другу (редкостная чушь, друг ни чем кроме дружбы не обязан), а ради вот этого волшебства:

 

 

Не верь, что тишина беззвучна,

Прислушайся – услышишь в тишине

Таинственный призыв, могучий,

Как крик в тайге изюбра по весне.

Иль музыкой далекой и печальной

Вдруг зазвучит незримая струна

 

 

С уважением, Ваш читатель,

Несносный и упрямый

Руслан Ворон.