Вспоминая о любви. Помнить чувство – полная блажь. Прекращается чувство – исчезает желание его помнить. Это как написанное на листке: подожжено, и превратившись в пепел, развеяно по ветру.

 

 

Простая по сказочности и естественности встреча. Он приехал к ней. Поезд подходил к вокзалу областного русского старинного города, само название которого намекало на царское происхождение. Зима. Поздний вечер. Снег прочно лег на выстуженную недельными крещенскими морозами землю. Мысли как-то странно осели, зажглось внутри табло с предупреждением о первом взгляде, о первых спорных мыслях, барахтающихся еще на поверхности внутреннего озера ожидания и стремления к неизвестному. Год общения по Интернету. Почти год. Разве общение по Интернету может приводить к хорошим встречам, к долгому знакомству? Хотя бы к долгому знакомству, не говоря уже о том, о чем думалось сейчас. Нет…

Нет, он не мог оставить так то, что скопилось за этот год. Никуда никто не денет интуицию, способность иногда предвидеть, желание дать себе шанс. Не могло быть случайным то, что происходило весь этот год. Он не тянул желание из себя, он не выжимал интерес насильно, он не погонял жарких лошадок влечения кнутом нетерпения. Он жил, постепенно впуская что-то новое, приятное. Это новое ложилось очень естественно на сформировавшийся ландшафт ощущений этой жизни. Поражаясь легкости и плавности вхождения всего, что связано было с ней, внутрь, иногда ругаясь и бесясь от этой простоты и естественности, он раскрывался навстречу, не препятствовал, но и не торопил. Долгие разговоры по сети усталыми вечерами, когда офис пустел, когда одним светлым пятном оставалась настольная лампа над столом в его кабинете, когда в раскрытой настежь голове селились безмятежность и наполнение мечтой о чувстве.

Можно считать, что их познакомила подруга, ее подруга, с которой он был знаком раньше на пару месяцев через какой-то там «главный» чат. Случайное поздравление с майскими праздниками попало на ее день рождения. Так вышло. Потом он будет часто повторять эти слова. Видимо, кто-то еще хотел, могущественный и улыбающийся, чтобы они были вместе.

Поезд-экспресс из Москвы медленно подходил к перрону. Пассажиры быстро одевались, спешили быстрее оказаться дома, обменивались малозначащими словами, заворачивались в шарфы. Динамики объявили, что поезд прибывает на конечную станцию, и что они желают всем пассажирам удачи и теплого вечера. Запахнувшись в куртку, положив на сумку между ручками букет из пяти белых роз, он вышел. Фотографий пересмотрено много. Ассоциаций тоже достаточно. Но все было новым, ничем не повторяло его предыдущий опыт, его предыдущую уже достаточно долгую жизнь.

 

 

Почему она такая? Почему ее большие глаза такие открытые, а руки такие чуткие? Губы такие открытые… сразу открытые. Видно было, как она волнуется, как сдерживает свою дрожь, то ли от холода, то ли не от холода, а от себя. Когда она привстала на носочки, целуя его, вернее, отдавая свои губы ему, когда он обнял ее одной рукой, и чувствовал ее вытянутую страхом, ожиданием, интересом и влечением спину, когда, передавая цветы, белые розы, он заглянул в ее темные, полные всем набором чувств, глаза… он понял, что никогда не сможет в дальнейшем не только обидеть, но и оттолкнуть нечуткостью, неверием и непониманием.

- Привет, - сказал он.

- Привет, - сказала она.

- Это тебе.

- Это мне?

Смущаясь, она отчаянно смотрела ему прямо в глаза, пытаясь понять, как она ему, понравилась. Нет? Да? Да? Нет? Он обнял ее и не выпускал, взял руку в перчатке.

- Ты дрожишь. Холодно?

- Нет, - говорила она. – Но у меня дрожат коленки. Я боюсь.

- Дрожат? Не надо бояться, я не страшный. Видишь?

- Конечно! Но ничего не могу с собой поделать…

На улице был мороз. Градусов пятнадцать. Пассажиры быстро разошлись с перрона, а они стояли.

- Нам куда дальше? Далеко гостиница? – спросил он.

- Нет, совсем не далеко. Вверх на горку, пять минут.

- Пошли?

- Пошли…

Он не догадывался, что уже любил ее. Она уже знала, что любила его. Это предопределило дальнейшее. Она все решила заранее. Он думал, что его ждет. Но она уже стала близкой. Во время общения по Интернету они поняли, что явные половинки друг друга. Теперь эти половинки быстро, легко и правильно склеились. За пять минут. И тогда он впервые узнал, что так может быть.

В центральную гостиницу они не попали – не было мест. Вернувшись на улицу, тут же поймали такси, и уже когда она сказала водителю название гостиницы на окраине города, а он, сняв с нее холодные перчатки, одной рукой сжал обе стиснутые между собой ее ладошки, и притянул ее всю к себе, обнял, стал греть…

- Хорошо, что ты приехал… - так сказала она, что он сразу понял, что хочет ее.

 

 

Эта песня Иванова стала их песней уже потом. Позже. Перед их второй встречей. Они боялись, что песня станет пророческой. Смысл в том, что по сценарию этой песни могут развиваться три четверти отношений, в которых люди любят. Могут. Но он берег ее. А она думала о нем больше, чем о себе.

Даже в первую ночь, в их первую ночь в полупустой загородной гостинице, от этого казавшейся промерзшей. Обступившие гостиницу сосны и ели делали их совсем отшельниками-любовниками, которых сразу видно улыбающейся женщине-администратору.

- Самый теплый! – говорила она, передавая ключи от номера ему.

- Поужинать у вас можно еще?

- Да, конечно. Ресторан работает.

Как только они зашли в номер…

Как только они зашли в номер, он понял, что скорее всего ужинать они не будут. Так сильно потянуло их друг к другу. Сильно – не то слово. Сильно – это не мысли, это реакции, одежда, руки на теплом и вздрагивающем. Они задохнулись, когда он сел на край кровати и потянул ее к себе. Руки под свитером – мельчайшее движение рождало ее вздох, стон, движение в ответ. Все это нравилось, возбуждало, губы были близко друг к другу, но не целовали. Проверяли, могут ли скатиться они, он и она, в темноту открытых, но не видящих глаз сразу, или… сначала поужинать?

- Ты хочешь кушать?

- Хочу… - и она засмеялась. – Очень хочу.

- Мы можем не добраться в ресторан, если… еще немного.

- У нас же еще целая ночь.

- И целая жизнь, - сказал неожиданно он.

- Почти, - сказала она.

В ресторане они оказались одни. Играла музыка, работал огромный телевизор. Тут же подбежал молодой обрадовавшийся им официант. Все было для них: ночь, гостиница, старые ели вокруг гостиницы, музыка, мясо, вино и неловкий официант, вечно невпопад меняющий пепельницу, при этом смущенно извиняющийся не из-за того, что ошибался, а оттого, что мешал их уединению. Она смеялась, глаза смеялись, ей наконец-то, стало тепло.

 

 

Больше всего, он боялся, что она растворится в нем, что станет несвободной. Он не мог ей закрыть жизнь собой. Он был женат. Пошлость. Обыденность. Но это было так. Поэтому, он долго не признавался себе, что любил ее.

Три-четыре встречи в году. По три-семь-десять дней. Он хотел и давал ей во время этих встреч многое. Он подарил ей Крым, Киев. И себя. Деньги, подарки, поездки было второстепенным и не главным. Но это было. Жить, ожидая, было не просто. Жить, взвешивая, было невыносимо.

И, все-таки, она стала несвободной.

Но… стал несвободным и он.

Заложники своей любви.

Первый и второй год были особенно трудными. Ее блокнотики до сих пор живут отдельно от них. Блокнотики, у которых тяжелыми вечерами, длинными днями и холодными утрами она разговаривала с ним, почти как с собой. Тяжесть сильного вечного чувства в груди, физическая боль и постоянные размышления о странном и постоянном единстве и единении… на расстоянии. Которое, правда, не имело значения. Для них. Их чувствование друг друга, осязание за тысячу километров, ответы без вопросов, диалоги без букв было чудным и тонким. Где они жили? Точно, не на земле. Но и не на небе. На перекрестке. На том далеком перекрестке с мигающими предупредительными огнями светофора в далекую белую ночь его сна с открытыми глазами…

 

 

Она могла не выдержать. Она могла не остаться собой. Но он верил, что пока есть любовь, все остальное будет прикладываться, но не заменять. Они были счастливы, в реальности достигая той внутренней эйфории, когда уставшие, изможденные разбросанным вокруг них великолепным просветлением…

Море шумит. Ветерок забегает в приоткрытое окно, гладит разгоряченную, но, одновременно, прохладную кожу совершенно обнаженных чутких их тел. Мысль, ощущения, осознание времени, почти остановки дыхания, прикосновения к бархатной коже… прошлое, будущее, пальцы, руки, нога, промежность, страх, простынка, губы, звуки – все жило отдельно, не сливаясь, крутилось по кругу, переливаясь и светясь предназначением и перспективой. Дальше? Не имеет значения. А то, прошлое, что привело к этому состоянию – небольшая площадка черной дикой горы, солнце вокруг, простор, долина в утренней дымке, высоченное голубое небо и… ты вдыхая прикрываешь глаза… - то прошлое стало значимым, необходимым именно таким, каким оно было, именно таким, каким они его еще помнили.

Как еще объяснить? Сдвинуть время, войти в озеро сомнений, рубануть узел мирских забот, выстроить сложно-подчиненное предложение, объясняющее их счастливые минуты, и почему их может не быть потом?

Слова песни предрекали худшее. Худшего было больше в проекциях на результат. Поэтому они и не думали о будущем. Опять же, почти. Магниты, разнесенные на расстояние, укрепленные крепкими зажимами, через некоторое время теряют свою силу. Их поле привыкает к новым условиям. Электроны бегут медленнее. Нет, не потому, что они хотят меньше достичь другого полюса. Нет. Просто образуется еще и ближний круг движения электронов. Часть нерастраченной энергии поля закручивает пылинки-былинки, которые рядом.

И уже появляются вопросы, а нужно ли? А как без ближнего круга?

Так и образовались три дня в Киеве на пятый год любви, все еще любви. Он стал неожиданно холодным. Каждый из них думал о своем. В этой свое, конечно же, входил и другой! Но главным была любовь, живущая только в себе. Они положили свою любовь в стеклянную колбу, пытаясь спрятать даже друг от друга.

Неужели слова песни могут стать пророческими?!

И сразу стало больно. Обоим.

 

 

Но был снова древний русский город, но только летом. Он как-то необыкновенно сильно волновался. Суматошный рабочий день в Киеве: три встречи, две из них почти пустые, и к вечеру опять вокзал, опять поезд и блаженный сон на второй полке с предчувствием. И снова белые розы, купленные в Москве, и снова мартини, купленный в Москве. «Наш экспресс прибывает на конечную станцию…», и снова перрон вокзала почти пустой, только теперь уже теплый.

Ее не было на перроне. Она была на работе. Был звонок на его мобильный перед тем, как телефон навсегда разрядился.

- Ну, где же ты?? Не звонишь. Я же волнуюсь! – ее голос сразу овладел его желанием.

- Я еду, подъезжаю уже. Буду через полчаса… - и телефон умер.

Ее квартирка в центре города была теплой, всегда ждущей его. Он это чувствовал. Он это знал. Знал, что она обязательно прибежит, запыхавшись, раскрывшись, потянувшись.

Она опоздала только на пять минут. Подоконник оказался почти метровым, он сидел и думал, касаясь пальцами белых плачущих лепестков роз. Через окно он увидел ее тонкую фигурку в джинсовом костюме и сумкой через плечо. Короткая прическа, бегущая нетерпеливая походка, и… свело желанием обнять, уже почудился запах волос и то, такое бархатное прикосновение к ее коже. Она: шаг, второй третий… по лестнице, к нему. Близкая…

- У меня почти ничего нет, нужно в магазин… - целуя, целуя, целуя, заботилась она.

- Конечно, магазин… - целуя, обнимая, целуя, дарил цветы он. – Мы же голодные.

- О, какие мы голодные, - иронизирует она, чувствуя.