Ирена Кескюлль

 

ДУХА

пьеса в одном действии

 

к 100-летию гибели Дагны Юэль Пшибышевской

 

Действующие лица

 

С т а н и с л а в П ш и б ы ш е в с к и й, польский писатель

Д а г н ы Ю э л ь, его жена

В л а д и с л а в Э м е р и к, друг Пшибышевского

Э д в а р д М у н к, норвежский художник

П и с а т е л ь – автор пьесы о Дагны

эпизодические персонажи

 

Действие происходит в Берлине, Кракове и Тифлисе в 1893 – 1902 годах.

 

Сцена I

(Звучит музыка. На сцене прявляется Писатель, берет одно из разбросанных на полу старых писем и медленно читает вслух):

 

Писатель: «Я совершил то, что ты должен был сделать. Ей было известно обо всем. Вначале она хотела этого – после в ней заговорила мать, ибо она любит Зенона. Итак, я вынужден был отложить, и убиваю ее в момент, когда она менее всего этого ожидает. Она хотела писать тебе о том, что знает о моих намерениях, что считает их необходимостью и единственным выходом, и что тебя она любила и любит. Потому что только ты был единственной любовью в ее жизни.

Знай, что тебя я почитаю, люблю и боготворю. Однако я понимаю. что ты проклянешь меня, и в этом мое отчаянье.

Стах! Я убиваю ее ради нее же самой.

Твой Владислав Эмерик.

(опускает руку с письмом)

Дагны Юэль... Дагны Пшибышевска. Муза Эдварда Мунка, Августа Стриндберга и многих других людей искусства эпохи модернизма. Рыжеволосая норвежка, ставшая женой польского писателя Пшибышевского и жертвою о ней же сложенной легенды. Он звал ее Духа, Стриндберг – Аспазия, а по-норвежски ее имя означало «утренняя звезда». Впервые звезда эта вспыхнула в Берлине.

 

(Оборачивается назад, где разыгрывается этюд из жизни берлинской богемы. Слышен смех, звон бокалов, игра на фортепиано. Под восторженные аплодисменты гостей входит Дагны, в черном стянутом в талии платье и с мундштуком в пальцах. Она начинает кружиться в танце со вснми мужчинами поочередно, причем они подталкивают ее друг к другу, как вещь).

 

Сцена II

Писатель (откидываясь в кресле и читая только что написанный им текст):

Как необычна и эфемерна была подруга Мунка – словно существовало только плотное ее платье, облекающее воздушное облако. Голова была легко склонена, лицо всегда в тени, подсвеченное улыбкой сияющих глаз. Она постоянно вглядывалась куда-то вдаль, во что-то недосягаемое для других. Будучи пианисткой и автором мистических пьес, Дагны Юэль была одухотворена не только внешне. Она послужила моделью Эдварду Мунку для нескольких его полотен, среди которых многие называют и «Мадонну».

 

(На сцене стоит развернутая ширма. Эдвард Мунк стоит за мольбертом. Дагны, полулежа на диване и закинув руки назад, позирует ему для «Мадонны»)

Мунк Улыбка... еще... нет, не та, в ней не должно быть веселья ... подними голову... так... Эврика!

(подходит к ней и распускает ее волосы)

Дагны (закуривает сигарету в мундштуке, зевает) Когда тебе, наконец, надоест меня рисовать? Неужели не скучно? (Строит ему гримасу)

Мунк (испуганно) Нет, нет, нет! умоляю, прекрати смеяться! Ты все испортишь, потерпи немного. Вот. Ты – мой астральный идеал. Все прежние модели были только путем к тебе. Я объясню – не смотри на меня так странно. Полотна... они не должны шептать или говорить – они должны кричать. Ты – мой крик души и тела – каждый абрис выразителен.

Дагны Но я реальна. И как же ты собираешься это назвать?

Мунк Мадонна! Госпожа!

(Слышен резкий стук в дверь. Дагны, завернувшись в простыню, прячется за ширму. Вбегает Станислав Пшибышевский, друг Мунка, сильно навеселе и с бутылкой вина).

Стах (потрясая бутылкой) Эдди! Выпьем за искусство! Ведь мы – жрецы прекрасного! (хохочет, тряся Мунка за плечи) Но мы подчинили его себе, мы обладаем искусством, как женщиной. Так поднимем же бокалы – за эпоху, за свободу, за перо и кисть. (Разливает вино, вскользь бросает взгляд на картину,) O, znowu twoja tajemnicza pani… Bardzo mi miło...

(Из-за ширмы на цыпочках выходит Дагны в простыне, драпированной на манер греческой туники, и становится рядом с картиной. Пшибышевский падает на одно колено, подносит ее руку к губам)

Станислав... Стах Пшибышевский... А вы... вы, вероятно, фантом, созданный воображением Эдди...

Мунк Виноват. Любимая, позволь тебе представить, мой друг, польский писатель Станислав Пшибышевский, бо-ольшой оригинал.

Дагны (не отрываясь, глядя на Пшибышевского) Я не фантом, я Дагны Юэль.

Мунк Стах, это моя модель и ученица. Я учу ее рисовать.

Дагны А Стриндберг, например, учил меня писать драмы, хотя, собственно говоря, я пианистка.

Стах Дагны... Да-агны... Похоже на крик ночной птицы. Или северную мелодию. Нет, милая, если позволите я буду звать вас... ммм...

Духа?

(Дагны царственно кивает. Оба улыбаются друг другу. Забытый Мунк стоит рядом со своим творением)

Дагны (подходя к Мунку и дотрагиваясь пальцами его щеки) Мне пора идти.

(Стах предлагает ей руку. Она накидывает плащ прямо поверх простыни и удаляется с Пшибышевским. Мунк опускается на стул. Несколько мгновений смотрит на картину, затем запечатлевает легкий поцелуй на губах изображения. За сценой слышен смех).

 

Сцена III

(Дагны с зонтом и Стах Пшибышевский прогуливаются по бульвару. Слышен шум птичих крыльев. Дагны становится на парапет набережной. Стах берет ее руки в свои)

Дагны Но вы мне так и не сказали, о чем вы пишете?

Стах Этого невозможно передать. О людях и ангелах, их взлетах и падениях. (подхватывает ее и ставит на мостовую с шутливой гримасой ) О полете. Ведь талант, моя милая, никогда не бывает реален. Моя миссия в том, чтобы оторваться от земли и превратить действительность в сон.

Дагны Вы и Эдвард так похожи.

Стах Мунк? Да, мы больны великой идеей одного времени. И одной...

Дагны Что вы сказали?

Стах Sam tego zrozumieć nie mogę. Dla nas istnieje tylko jedna kobieta, która daje nam natchnienie i sens życia – jedna spośród wszystkich. Zakochałem się, możńa powiedzieć, po raz pierwszy w życiu. Kocham panią.

Дагны Kocham?

Стах Да, да, повторяй это вечно! Вы согласны быть моей...

Дагны Вашей... музой?

Стах Нет, женой!..

(Они нерештиелььно протягивают друг к другу руки, потом раскрывают объятия)

Стах О Духа!

Дагны Я... я стану для тебя всем, чем ты хочешь – полькой, твоей Духой, матерью твоих детей. Я всегда буду следовать за тобой.

Стах Всю жизнь я искал женщину, достойную преклонения, которую я мог бы обожествить. В твои руки я отдаю ключи от моего таланта и власть над мoей судьбой. Послушай: (опускается на колени):

„Ty, która w czarne sny moje świetlanymi palcami wplatasz piękność więdniejących jesieni, blaski okwitłych przepychów, spiekłe farby ogniem trawionych rajów –

O jasna moja –

Wiele bólu się prześniło, odkąd cię po raz ostatni widziałem, ale wciąż jeszcze lśni me serce od gwiazd, któreś w me życie rozsiała...

O jasna moja –

Ty, która burz noce na dni pogody przemieniasz...

O jasna moja –

Już tysiąc razy świat się przeobraził, odkąd twe ostatnie spojrzenie chłonęło gasnące blaski mej duszy, a wciąż jeszcze widzę twą drobną twarz dziecka i złotą koronę jedwabnych włosów wokół twej skroni, widzę jak dwie łzy spłynęły w blady uśmiech, co tlal na twych ustach, i słyszę, jak głos twój ciemną skargą się krwawi...

Przed twe nogi rzucam gwiazdy moje, stopy twe oplatam snów mych czarnym kirem, a w ręce twoje kładę me serce – me sеrce...”

Дагны И что, все поляки такие...

Стах Сумасшедшие?

Дагны Нет, скорее пылкие.

Стах И ты, туманная норвежская муза, хочешь сказать, что чувствуешь глубже, чем я? (смеется) Ну повтори, будешь ли ты ждать меня, как там у вашего модного... ммм... Ибсена Сольвейг ждала Пэра Гюнта?

Дагны А ты? Что же – ты оставишь своих?..

Стах Не спрашивай меня об этом. Я творец. Так мы... будем вместе?

Оба (кричат, убегая вглубь сцены) Мы летим! Как легко-о!

 

Сцена IV

Писатель (выходя с опущенной головой) А далее был полет – над людьми, жизнью и реальностью. Этот странный союз двух одинаковых и бесконечно далеких натур принес свои плоды – Пшибышевский поднялся в творческом горении, а Дагны родила ему двоих детей – дочь Иви и сынa Зенона.

Счастье неординарных людей – лишь иллюзия счастья. Через недолгое время оно превращается в пепел. Чета Пшибышевских жила не в идиллии, а в ослеплении. Много мужества потребовал от Дагны брак со Стахом – человеком, который и свои радости, и горести подкреплял алкоголем.

В 1898 году, в августе, следуя своему давнему обещанию, Дагны отправилась в Краков вслед за супругом. С двумя маленькими детьми она выехала в Польшу.

Постоянным спутником Стаха в Кракове был Владислав Эмерик, горячий поклонник его творчества, который с благоговением ловил каждое слово, слетающее с уст «грустного демона».

Приезда Дагны ожидали в Кракове как первый акт того великолго спектакля, прологом к которому было прибытие ее мужа.

 

(Звучит неторопливая музыка. Благодяря невидимого носильщика, Дагны с чемоданами входит в краковскую квартиру, где царит хаос - пол усеян окурками и пустыми бутылками. Стах, навеселе, со своим другом Эмериком, сидит за столом. Дагны замирает, пораженная. Они еще не видят ее)

Стах Вчера у меня была Ядвига. Черт возьми, хороша... Nasze polskie kobiety, и все такое прочее...Да-а, не веет холодом, как от... Ха-ха-ха!

(Дагны с шумом опускает чемодан на пол. Стах оборачивается, смешивается, меняет тон)

Духа! Ты приехала спасти меня! О, я знал, знал... (падает на колени, прячет лицо в складках ее платья).

Дагны А я думала, ты встретишь меня на станции... как обещал. Я ведь ждала, когда уже никого... А что здесь, собственно говоря, происходит?

(с отвращением смотрит на женскую подвязку, зацепившуюся за ножку стула. Стах на четвереньках ползет к ней, прячет в карман).

Стах О нет, ничего, ничего. Духа, ты... (выдыхает) божественна. Все, что я в последнее время написал – это благодаря тебе, твоей... (проводит рукой по ее груди и отпивает из бутылки) красоте. (Эмерик стоит за его спиной и ошеломленно глядит на Дагны).

Эмерик Стах, пойдем, твоя супруга устала с дороги... (Стах пытается откупорить новую бутылку вина) Не надо, выпьем в трактире.

(хохочет, изображая пьяного, уводит Пшибышевского, украдкой оборачиваясь на Дагны).

Дагны (порываясь бежать за ним) Стах!

(Он не оборачивается. Она растерянно оглядывает беспорядок, поднимает упавший стул, садится)

Жизнь! Вот она... Как глупо! Вот что они сделали со мной – эти бесконечные гении, которые были моим богом и религией, они делали вид, что преклоняются передо мной, а я шла за ними... постепенно превращаясь в них – марионетка в театре под названием «Искусство»!

Я думала, что имею над ними власть, но нет: это они были моими господами, со всеми своими картинами, драмами и романами. Они пользовались моим телом и душой... а ведь она, должно быть, бессмертна, душа... И я потеряла свое имя, я стала плодом чужой фантазии.

(беспомощно озирается) Кто же я? Кто я наконец? (смотрит в зал) Ответьте! Натурщица, Муза, пианистка, любовница, Аспазия, жена, мать... Духа? Кто?..

Боже мой... Если ты слышишь меня т а м, есть Ты или нет – все равно – покажи мне выход! Помоги вернуться в прошлое и быть собой.Я так устала каждый раз играть новую роль перед любым самодуром.

(Выдерживает паузу и меняет интонацию)

О Стах, Стах – все равно я люблю тебя, каким бы неприглядным ты не казался, - все равно – ты! Все равно я вечно буду бежать за тобой; все пути ведут к тебе, без тебя меня не существует.

Ты говори, что любишь меня за то, что я заставляю тебя страдать? Ложь! это я слишком влюблена в мою боль...

Но... как все глупо получилось. Я вошла в чужую реку, в большой свет, о котором мечтала, и теперь – рок карает меня. Но увы – все мосты сожжены, назад не вернуться, никогда не стать той рыжей девочкой из Конгсвингера. Теперь это сон...

Стах, только ты не покидай меня. Слышишь? Стах... (тише) Стах...

(Засыпает, свернувшись в кресле. Крадучись, входит Эмерик, приближается к ней, касается ее волос и шепчет сонет Словацкого)

 

Эмерик

Спи, душа моя, в мире страдавшая много,

Ангел твой отдалился, меняется счастье.

Спи, пока от забвения всевышнею властью

Не спасет тебя голос бессмертного Бога!

 

Сердце, спи! Твоей радости миги отбыли,

Ни к чему пробуждать те же самые муки.

Спите, лютни! Пусты ваши грустные звуки,

Скоро сам я усну во глубокой могиле.

 

Словно странник – пред грозной судьбой – без надежды,

Хоть познал до конца роковое похмелье,

Еще корчится, силясь сомкнуть свои вежды.

 

Я, напитками счастья успевший согреться,

С наслажденьем из чаши пил смертное зелье...

Засыпаю навек, мое бедное сердце!

 

Сцена 5

Писатель Среди многочисленных поклонников Дагны Юэль был польский поэт-декадент Станислав Кораб-Бжозовский. Идеал пани Дагны вдохновил его на сочинение великолепных строф, но болезненное, отравленное искаженной любовью сознание требовало гибели. Он стал жертвой своего же собственного творчества. Страсть оказалась выше жизни – избавлением от нее могла быть лишь смерть.

 

(Дагны и Стах о чем-то тихо спорят на сцене. Раздается выстрел. Вбегает Эмерик с пистолетом и листком бумаги)

Эмерик Бжозовский наложил на себя руки!

(Дагны роняет книгу. Лицо Пшибышевского театрально каменеет)

Пани Пшибышевска, вы последняя виделись с ним. Вы не знаете, почему он м н е это оставил? (показывает пистолет. Дагны медленно качает головой. Рука Эмерика дрожит, он протягивает ей записку). А это он завещал вам.

Дагны (отстраняя его руку) Читайте вы.

Эмерик

О приди, словно осень,

Легкий наряд паутинный набросив,

И белый.

Кинь на темнеющих пряди волос

Жемчуг рос,

Ведь как радуга красок холодных

Блестел он.

 

О приди, словно осень,

Что с собой ностальгию и горечь приносит

Из стаи

Журавлей, вдаль плывущих по небу куда-то.

Приди, ароматом

Тех цветов, что мороз

Обагряет.

 

О приди, словно осень,

Как во сне, среди меркнущих сумерек поздних,

И руки,

Две прозрачные, мягкие и ледяные

На больные

Положи мне виски в краткой муке...

О гибель...

 

Дагны (поднося руки к лицу) О гибель...

Стах (запальчиво) Неврастения, как и депрессии, свойственны творческим натурам.

Нести бремя искусства тяжко – не у каждого хватит сил. Повторяю, для этого надо быть избранным...

Дагны Замолчи! Ты чудовище!.. Человек мертв, а ты снова, снова рассуждаешь о литературе! Иногда мне кажется, что я больше не могу жить рядом с тобой... ты... ты...

Стах (ударяя рукой по столу) Уезжай... Меня уже начинает раздражать весь этот ажиотаж вокруг тебя... Станислав Бжозовский... Бедный юноша... Хм... не ты ли, (заглядывает ей в лицо) не ты ли окрутила его, как ведьма?

(Дагны дает ему пощечину, потом сама же пугается этого)

Уезжай, но оставь мне моих детей. Сына я воспитаю сам.

Дагны Зенон – не твой сын!

(Пшибышеский с минуту смотрит на нее, затем оседает, как от удара. Дагны бросается к нему)

Дагны (на коленях) Стах, прости меня, я солгала! Стах, любимый, прости! Прости!

(Эмерик прячет пистолет в карман)

Сцена 6

Писатель: Распад семьи Пшибышевских был неминуем. Однако, когда они вдвоем появились в Кракове, оба снова оказались в центре внимания тамошней богемы. Но это ощущение было уже не внове Пшибышевскому. Когда на сцене событий появилась Ядвига Каспрович, он со всем присущим ему пылом отдался этому роману. Он был пресыщен любовью Дагны.

Последняя попытка спасти их союз, в феврале 1901 года, потерпела фиаско.

Появление в жизни супругов Пшибышевских Владислава Эмерика, сына владельца марганцевых приисков на Кавказе, оказалось перстом судьбы.

 

(Кафетерий в Варшаве. Дагны, Эмерик и Стах сидят за столиком)

Эмерик (взволнованно) Стах, я настаиваю на моем предложении. Вы только подумайте – Кавказ с его восточным колоритом, южная природа... Мы чудно проведем время.

Дагны (с недоумением) И... куда же вы предлагаете нам выехать?

Эмерик В Тифлис! Это, знаете ли, столица Грузии. (Наклоняется к ней) Там вы развеетесь, уверяю вас. На Кавказе вас ждет покой.

Стах (прикрывая рукой глаза) Jesteś moim wybawicielem. Jedźmy!

Дагны (раздраженно) Я плохо понимаю по-польски.

Эмерик (с сумасшедшей улыбкой) Он говорит, что мы едем. Едем!

Дагны (просительно) Стах, это предел надежды для нас – снова быть вдвоем и с детьми, ты там оставил бы прежнюю жизнь... Мы начнем все сначала.

(Пробует обнять его, но он отстраняется)

Стах (быстро) Духа... я... мне – ммм – мне надо уладить кое-какие дела в Польше, во Львове. Может случиться так, что я после... Ну, оставим это, оставим.

Дагны Что? Я не расслышала.

Стах (целуя ее в лоб осторожно, как покойника) Ничего, дорогая, ничего, все за-ме-ча-тель-но!

(Все трое встают, поднимают бокалы. Дагны первая уходит со сцены. За ее спиной Стах жмет руку Эмерику) Ты – мой спаситель.

 

Сцена 7

Писатель На Кавказ Пшибышевский все-таки не поехал. В путь пустились Владислав Эмерик, и Дагны Юэль с четырехлетним сыном Зеноном. Незадолго до их от отъезда Пшибышевский (клявшийся жене. что прибудет в Тифлис в ближайшие дни), писал своему другу: «Я могу только надеяться на то, что э т а г о с п о ж а больше в Польшу не приедет».

Если бы Дагны не была так подавлена, она бы пришла в восторг от красот Грузии. Позднее Зенон Пшибышевский вспомнит, что по пути им встречалось множество церковных куполов.

 

(Эмерик и Дагны в номере тифлисского Гранд Отеля. Звучит тема «Сулико»)

Эмерик Какой это все-таки необычный город – совсем как на юге Италии. И такой... певучий. На каждом шагу – шарманщики, кинто – это у них торговцы фруктами. А вывески Тифлиса! Когда на фаэтоне мы проезжали мимо духана, я увидел вывеску, на которой были перемешаны три языка – русский, грузинский и армянский. (смеется)

Жизнь здесь бьет ключом, у людей – горячие сердца, а все лучшие чувства – ярче. (Выдерживает паузу) Жаль, Стаха нет с нами – уверен, здесь бы его точно посетила муза.

А что же ты, Дагны? неужели даже в этом волшебном городе тебе не хочется вернуться к творчеству?

Дагны Когда он приедет? Прошла уже неделя. На вокзале, прежде чем спрыгнуть с поезда, он сказал: завтра, через три дня... (оборачивается к Эмерику) Владислав, что ты скрываешь от меня? Скажи! Стах... он... мы никогда не увидимся?

Эмерик (смущенно) Ты сегодня просто не в духе, и весь мир тебе видится под траурным покрывалом. Я уверен в Стахе, как в себе самом. (Придвигается поближе к ней) Забудь о Стахе хотя бы на время, посмотри на это солнце, мерцание реки... на меня. Мир прекрасен.

Дагны (отталкивая его) Ты же не веришь в то, что говоришь и сам не чувствуешь радости. О, если бы у меня была вера в Бога... но и этого, наверное, нет. Мое несчастье в том, что я уповаю на человека. Бог не слышит меня, Владислав. Я одна; одна даже среди толпы.

(меняя тон на обыденный)Распорядись, чтобы мне принесли почтовые конверты и марки.

Эмерик Но...

(Она остановливает его жестом. Приносят письменные принадлежноссти и конверты; она нервно хватает бумагу, пишет, перечеркивает, пачкая пальцы чернилами. Заканчивает и читает вполголоса):

 

(Письмо Дагны к мужу):

«Стах! Я прошу, я требую немедленно выслать мне мои документы. У нас больше нет денег... мне страшно. Я не понимаю речь, звучащую вокруг. Мне кажется, что надвигается несчастье.

Молю тебя, Стах, не предавай меня. Надеюсь, что ты услышишь, хоть и нен знаю, где ты.

Твоя Духа.

(зачеркивает последние слова и подписывается):

Дагны Юэль.

(пишет еще два письма. Эмерик в молчании следит за ней).

Дагны (подавая ему конверты) Прошу тебя, отошли в Варшаву, Львов и Краков.

(Вдруг что-то за окном привлекает их внимание. Слышен колокольный звон и мелодия похоронного марша).

Дагны Похороны... Как странно, они так громко причитают. Мне не по себе (осеняет себя крестом, зябко поводит плечами)

Эмерик (подходит к ней, приобнимает, шепчет) Дагны, Дагны, это всего лишь банальный конец жизни. У тебя просто расстроены нервы. Я рядом.

Дагны Там хоронят двоих. Кажется, мужчину и женщину.

Эмерик Может, они любили друг друга. Или один из них был влюблен. Об этом когда-то писал Словацкий. Вот две терцины:

 

О любимая – нет тому счастья, что бьется

В твоем сердце – страданий моих нить все длится,

Хоть и быстро крылатое время несется,

 

Если к вечности дух наконец устремится,

Твой спокоен, а мой не устанет бороться.

Все равно – в небе душам – не соединиться.

Не соединиться...

 

Сцена 8

Писатель Легенда, придуманная о Дагны Юэль, породила слухи о ее неординарности. Это было вполне в духе времени – эпоха модернизма жаждала идеалов и уничтожала их.

Владислав Эмерик, наблюдая душевное состояние пани Пшибышевской, не будучи в силах помочь ей, стал терзаться мыслями о том, что место богини в небе, что Дагны по ошибке была брошена в эту юдоль слез, и что его появление на стезе супруги Стаха – не случайно.

Пистолет Кораб-Бжозовского жег ему руки.

Как бы то ни было – он любил Дагны – той безумной любовью, когда собственная личность полностью растворяется в кумире.

Дагны Юэль стала его болезнью.

 

(Эмерик пишет письма).

Письмо к Зенону

Мой дорогой Зенон! Я забираю у тебя мать. Не знаю, как сложится твоя жизнь и какие воспоминания ты сохранишь о ней. Знай одно – она была существом не от мира сего – слишком много метафизического было в ней. Также я хочу добавить, что, понимаемая по-земному, она была святая и несла в себе королевскую доброту. Перед тобой, единственным, склоняла она всою гордую голову; ты был последним, что привязывало ее к жизни.

Я причинил тебе страшную боль, и может быть сломал тебе жизнь.

Тебе вручат это письмо в день твоего пятнадцатилетия. (перестает писать, ломает перо)

Дагны, Дагны... Смогу ли я, достанет ли мне мужества? Но я должен, должен... я – твой освободитель, и моя жертва – не меньше. Мы соединимся с тобой там – в час нашей с тобой апокалптической свадьбы мы будем вместе. Ибо вот он – апокалипсис, конец всему.

Ты – средоточие жизни для меня и всех, ты должна быть свободна; пусть земные переживания будут уделом других.

Все близится к логическому завершению, любимая, и ты догадываешься об этом. Тебе больше нет места здесь, да и мне тоже.

Вот моя миссия...

 

Сцена 9

(Вокзал в Тифлисе. Шум поездов. Одетая в черное Дагны следит за воображаемыми людьми, выходящими из вагонов. Теряя надежду, порывается уйти, но возвращается вновь)

Дагны Твоего голоса нет в этом хоре людей, в этом монотонном шуме. Стах, Стах... Твое имя для меня – молитва. Неужели ты лгал мне? Нет, не верю, моя любовь не дает тебе права.. Стах!

(Радостно бросается на шею какому-то прохожему, принимая его за Пшибышевского; обознается, гаснет)

Прошу прощения! Мне суждено вечно ждать тебя, как Сольвейг Пэра Гюнта. Но... жизни не хватит. Приди!

(Появляется Эмерик, осторожно берет ее за локоть, она беспомощно поднимает на него глаза)

Эмерик Я избавлю тебя от этого ожидания, от всех чувств и переживаний. Разве должна ты – ты, богиня, опускаться до положения покинутой женщины. Это недостойно тебя, Духа! (Она вздрагивает при звуке этого имени, он опускается на колени, берет ее руки в свои) Мы покончим с собой – мы оба – ты и я. Уже ничто не будет тревожить тебя – ты ведь хочешь освободиться – не так ли? А там, за гробом, я снова буду твоей тенью.

Дагны (кладет руку на его голову) Мне ни к чему больше жить. Стах никогда не вернется. Я была здесь не на своем месте – и успокоюсь. Как когда-то говорил Бжозовский о смерти -

...руки,

Две прозрачные, мягкие и ледяные

На больные

Положи мне виски в краткой муке...

О гибель...

Все затихнет, наступят холод и покой . Ты еще в самом начале говорил, что меня здесь ждет покой. Ты знал. Благодарю...

Эмерик Идем же! Я уведу тебя в вечные долины цветущих маков и забвенья. Ты снова будешь летать, moja jutrzenko; я освобожу твою бессмертную душу и устремлюсь за тобой. Идем же!

(Протягивает ей руку. Она медленно кивает со светлой улыбкой, после отшатывается от него в ужасе)

Дагны Нет, никогда, никогда! Зенон, что будет с ним!

(С плачем убегает. Эмерик ощупывает карман сюртука, где спрятан пистолет).

 

Сцена 10

Стах (вдохновенно читает текст своей новой драмы) «Я убиваю ее в тот момент, когда она меньше всего этого ожидает».

«Теперь я прихожу, чтобы те веки, которые я пробуждал к жизни поцелуем, сомкнуть навечно, но уже не целованием, а этими, этими пальцами... что же такое жизнь? Сон во сне...»

(За кулисами раздается выстрел. Эмерик выносит на сцену мертвое тело Дагны Юэль. Стах молча смотрит издали, не выпуская рукописи из рук. Эмерик кладет ее на кровать, складывает руки на груди, смотрит с жалостью несколько мгновений, затем, приставив пистолет к своему левому виску, стреляет. Музыка звучит крещендо).

 

Эпилог

Писатель Завещание Владислава Эмерика. Письмо Антонию Келлеру

Я тебе безгранично доверяю, я знаю, что ты свято выполнишь все, о чем я тебя попрошу. Тебе, как самой близкой мне особе в Тифлисе, предстоит заняться похоронами – похоронами двух людей.

После оформления полицейского протокола и обмывания тел прошу чем-нибудь прикрыть труп пани Пшибышевской. Никто, абсолютно никто не имеет права смотреть на нее. Не допускать никаких зевак.

Она должна быть похоронена как можно лучше – приличный гроб, хорошее место на кладбище; впоследствии на ее могиле должен быть воздвигнут памятник.

Мои останки может созерцать каждый, кому это доставит удовольствие. Хороните меня где хотите и как хотите – если удастся , позаботьтесь о том, чтобы ее тело не вскрывали. Не будет сомнения в том, что это я ее убил.

Всю ее могилу, в том числе и внутреннюю часть, засыпь живыми цветами, преимущественно розами.

Помни: пани Пшибышевска – христианка, ее зовут Д а г н ы.

 

Занавес

 

апрель – май 2001 года.

Тбилиси