/Журнал "Рабоче-крестьянский корреспондент" за 1979 год № 6. Изд. газеты "Правда"/.

 

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ .

 

В чем прав и не прав рабкор Юрий Иванов.

 

Итак, Юрий, мы договорились, что напишу все, как было.

 

А было вот что…

Чуть ли не одновременно в редакцию журнала поступили два пакета: в одном – представление рабочего "Ростсельмаша" Юрия Иванова на соискание почетной рабселькоровской премии им. М.И. Ульяновой, в другом – письмо самого Иванова, в котором он жаловался на зажим критики.

Получалось, что, с одной стороны, Ростовская областная организация Союза журналистов СССР и редакция многотиражной газеты "Ростсельмашевец" считают рабкора достойным самого высокого поощрения, а с другой – администрация предприятия преследует его за участие в печати.

Тут же обнаружилась и такая любопытная деталь. В первом пакете среди материалов рабкора, представленных на премию, был очерк и о начальнике цеха, в котором Иванов работает. Очерк этот был напечатан в многотиражке некоторое время назад, и его герой был представлен читателю, как человек высоких деловых и моральных качеств и уж, конечно, без малейших признаков притеснителя. А во втором пакете, в письме того же рабкора Ю. Иванова, теперь утверждалось нечто обратное.

И вот, прибыв на "Ростсельмаш", сижу в кабинете начальника цеха серого чугуна К. Парзяна, ожидаю, когда он покончит с неотложными делами, и невольно ловлю себя на мысли о том, как достоверно написал о нем Юрий. Все, что отметил рабкор в администраторе – четкость, несуетность, ровное общение с людьми, участливая заинтересованность в них – все это теперь было перед глазами, во всем этом убеждался теперь и сам. По крайней мере по первым впечатлениям. Вспомнил и рассказ Иванова о том, как часто Парзян приглашал его к себе и советовал написать о ком-либо из товарищей по цеху. Для этой цели даже освобождал от работы. Словом, в прежнюю пору рабкор пользовался полной поддержкой начальника цеха и бывал в его кабинете чаще иных мастеров.

Теперь Юрий Иванов отзывался о Парзяне не так лестно, как написал о нем. В свете последующих событий это было понятным. Но вот что настораживало. Так же нелестно, а то и просто бранно Юрий говорил и о некоторых других героях своих газетных материалов, в свое время написанных тоже с большой теплотой.

- Если эти люди такие плохие, зачем хвалил их в газете?

- Я считаю, что в очерке должно быть то, что о человеке думают люди, а не я. А я с кем ни говорил, их все хвалили.

Странная позиция. Конечно, собирая материал о человеке, следует выяснить и учесть мнение о нем товарищей. Но если ты принял их мнение, подписался под ним, значит, разделяешь его. К тому же в опубликованных материалах это мнение выражено как собственное, авторское. Красиво ли теперь отрекаться от него, ссылаясь на то, что это, дескать, надиктовали другие? Ведь если не разделял их точки зрения, не согласен был с ней, то зачем же удостоверял ее своим рабкоровским именем, уже известным на заводе. И еще. Если твое представление о человеке расходится с тем, что о нем думает большинство в коллективе, то, может быть, право это большинство, а не ты? Не следовало ли своевременно над этим задуматься и сделать для себя выводы? В дальнейшем я убедился, что – да, следовало.

 

Но вот тут-то, как вскоре стало ясно, заключается одна из загвоздок в твоем, Юрий, характере. Не всегда ты умеешь делать эти самые выводы.

 

С кем я ни беседовал в цехе, все с редким единодушием охарактеризовали Иванова как человека, способного нарушить трудовую дисциплину, неуравновешенного, невыдержанного. Правда, при этом почти все оговаривались: "Парень-то он неплохой, но…". Скажем, когда работал на автоматической линии, где требуется исключительная собранность, четкость и дисциплина, он мог опоздать на смену. Стоило остановиться линии, что случалось, тут же куда-то исчезал. Линия заработала, а его нет. Или смотришь, во время работы читает газету. Теперь Иванов трудится на другом участке /транспортным рабочим/, но и здесь к нему те же упреки.

 

Как тяжело было говорить с тобой, Юрий, об этом. Если бы не докладные мастеров, в свое время поданные начальнику цеха, и не протокол бригадного собрания, на котором обсуждалась твоя недисциплинированность, то тебе вообще нельзя было бы что-либо доказать. По твоему получалось, что вроде бы не ты виноват в своих недостатках и ошибках, а кто-то другой. Но человеку, уважающему себя и окружающих, не пристало с ходу отметать чужие упреки. Для самого же себя полезнее прежде разобраться в том, в чем сам не прав, и лишь затем судить о других. Но самокритичного взгляда тебе как раз больше всего и не хватает. В этом причина многих твоих бед.

По мере того, как росла твоя рабкоровская известность, ты, Юрий, все больше становился "неуправляемым", Это слово не мое. Это произнес человек, о котором ты отзывался с большой благодарностью и в нашем разговоре, и еще раньше, в газетном материале, как о первом настоящем наставнике. /"До сих пор бегаю к своему наставнику за советами, как к родному отцу…"/. Речь идет о старшем мастере формовочного участка Н.Яковлеве. Увидев его в пролете, ты потянул меня к нему. Ты постоянно беспокоился о том, будто бы я не с теми людьми беседую, и старался свести меня с теми, с кем надо. Но и они, твои искренние доброжелатели, отдавая дань всему, что есть у тебя хорошего, не скрывали и того, что им не нравится, что их беспокоит. Вот и Яковлев сказал:

- Юра, пора взяться за ум. Ведь ты стал неуправляемым.

Горькие слова, обидные. Но, как пришлось мне убедиться, справедливые. И заслуживают, чтобы всерьез над ними задуматься. Задумаешься, ли? Уж очень нетерпеливо отмахивался от подобных разговоров и все упрекал меня в том, что не там и не то ищу

- Не в этом дело, а в том, что я в "Труд" написал! Это узел всего.

Что ж, исследуем этот узел. Два с лишним года назад Иванов написал в газету "Труд" о неполадках в цехе. Вскоре стали распределять жилплощадь, в очереди на которую Юрий стоял одним из первых. К этому времени он развелся с женой. Жена работала в том же цехе серого чугуна. Квартиру дали ей на двоих с дочерью, а ему с новой семьей предоставили комнату, освобожденную бывшей женой. Вот это решение Иванов и считает "Прямым зажимом критики" и убежден, что если бы не было злополучного письма в газету, то квартиру дали бы ему. Но дело-то в том, что, если бы не было того письма, квартиру все равно следовало дать бывшей жене, поскольку она имела на эту площадь преимущественное право. Это преимущество в том, что она мать. Кстати, мать его же ребенка, его дочери! Женщинам – матерям у нас все предоставляется в первую очередь. Таков нравственный закон нашей жизни!

Очень печально, что эти азбучные истины приходится объяснять взрослому мужчине. Отцу. Рабкору, Рабкору, много пишущему о людях.

Ю.Иванов сотрудничает в печати всего три года. Но уже опубликовал на страницах газет немало очерков о товарищах по труду. Эти материалы неравны по исполнению, но во всех чувствуется теплое, доброе отношение к людям, желание отыскать и высветить лучшие их черты. В связи с этим сама собой напрашивается мысль: если человек умеет разглядеть в людях хорошее, умеет радоваться этому хорошему и стремится о нем рассказать, значит, он и сам в своей основе морально здоровый, хороший человек.

В редакции "Ростсельмашевца" лежат подготовленные к печати три его новых очерка. И редактор Ю.Крымский говорит:

- Уверен, когда напечатаем, все они займут место на доске лучших материалов.

Слушаю редактора и думаю о тех, еще встречающихся рабкорах, кто, едва оперится в родной многотиражке, уже поворачивается к ней спиной и устремляется в более солидные газеты. Печатается в таких газетах и Иванов, но прежде всего и главным образом он работает на заводское издание. И самой отличительной его чертой журналисты называют обязательность. Если пообещал что-то – сделает!

Но почему же этот, в сущности, хороший человек иной раз совершает такие поступки, которые вызывают справедливые нарекания и администрации, и товарищей по работе? Пожалуй, если не исчерпывающий, то весьма существенный ответ на этот вопрос дает одна из его публикаций. Вот что Ю.Иванов писал о себе два года назад в статье "Одна семья – бригада".

"Случалось, давал рекордные выработки. От этого чувствовал себя этаким "асом" формовки. И стал требовать к себе "соответствующего отношения". Сначала со мной говорили по хорошему. Подходили ребята… А потом вдруг почувствовал, что вокруг меня пустота. И тогда понял, что нельзя жить старыми заслугами…".

Меня эти строки чрезвычайно обрадовали. Осознать свои ошибки и публично признаться в них может лишь мужественный, честный человек.

Но однажды осознав серьезную болезнь, он еще не избавился от нее. Похоже, как прежде рекордные выработки, так теперь заметные успехи в рабкоровском творчестве кружат голову.

 

И тут самое время сказать тебе, Юрий: не до конца ты усвоил значение того дела, за которое взялся, начав сотрудничать в печати. Не почувствовал в полной мере той ответственности, которую взвалил на свои плечи. Эта ответственность многогранна, но прежде всего она в том, что, вскрывая недостатки и пропагандируя передовое, рабкор и сам должен быть во всем безупречным. По нему часто судят о газете, о печати в целом. Вот почему, Юрий, мы и предъявляем тебе здесь столь большой и строгий счет.

Говоря об ответственности рабкора, нельзя обойти молчанием и ответственность за него тех, с кем он работает, у кого под началом ходит. В данном случае поводов для такого разговора больше чем достаточно.

Нередко еще бывает так, что когда в коллективе выдвигается новатор, передовик производства, или как в нашем случае, способный рабкор, то его на первых порах всячески поддерживают и даже создают ему различного рода льготные условия. Но вот стоит товарищу оступиться, как-то неправильно себя повести, и вдруг все от него отвернулись. И уже пошли разговоры о том. что-де не оправдал надежд, зазнался, зарвался. И даже то, что было в человеке хорошего, даже это оборачивают против него. При этом почему-то забывается, что новатор или способный рабкор, несмотря на всю свою незаурядность – тоже человек. А каждому человеку свойственны какие-то слабости и недостатки. Готовых прекрасных новаторов и рабкоров не бывает. Не родятся они готовыми. Их, как все в жизни, надо тоже воспитывать и растить. Воспитывать требовательностью, но и чуткостью, пониманием.

Все выше сказанное имеет прямое отношение и к нашей истории. Помните, как поощрялась в цехе рабкоровская деятельность Иванова? Ему даже позволялось готовить материалы в рабочее время. Кстати, столь ненормальные, тепличные условия не могли не сказаться и на дисциплине рабочего.

Но вот по мере того, как Иванов все чаще писал в разные инстанции о "несправедливом" решении его жилищной проблемы и в цех все чаще стали наведываться комиссии, отношение к нему все больше менялось. Теперь здесь вспомнили, что в рабочее время должны работать и рабкоры, а посему к Иванову стали повышать требовательность. И подняли ее на такую высоту, что она уже перешла в иное качество – мелочность. Каждый шаг Иванова ныне берется на учет, и о малейших его /часто мнимых/ "отклонениях" завхоз О.Васильченко / непосредственный руководитель Иванова/ пишет докладные начальнику цеха.

Немало бывает к рабкору и других вздорных придирок. А иногда его и прямо оскорбляют. Вот он заболел и принес в цех больничный лист. Заместитель начальника цеха В.Самолазов тут-же, в присутствии рабочего, звонит в поликлинику:

- Вы почему даете больничный этому тунеядцу и симулянту?

Даже прошлые заслуги рабочего берутся теперь под сомнение, а то и вообще объявляются несуществующими. Многие формовщики помнят, как несколько лет назад Иванов добился самой большой в цехе выработки: изготовил за смену восемьсот сорок форм. Следы этого рекорда легко обнаружить и подшивках "Ростсельмашевца". Но я, что называется, собственными ушами слышал от представителей администрации:

- Не было у него никаких рекордов!

Возникли у Иванова недоразумения в начислении зарплаты. Обычные счетные ошибки, разобраться в которых ничего не стоило. При других обстоятельствах это так бы и было. Но тень предубеждения к Иванову проникла и в бухгалтерию, и в результате простейший вопрос вырос в проблему. И вот, чтобы добиться своего, рабочему пришлось писать жалобы и по этому поводу, чем навлек на себя новые нарекания.

Словом, ненормальная, нездоровая обстановка сложилась в цехе вокруг рабкора. Живет он в постоянном нервном напряжении. Обострению этой обстановки способствовала, как ни странно, и комиссия профкома металлургического производства. Вместо того, чтобы тщательно, объективно и по товарищески разобраться во всем, эта комиссия устроила открытое разбирательство, превратившееся в судилище над человеком. Односторонне составленная этой комиссией справка была позже подписана секретарем парткома производства Н.Целуйко и представлена в партком завода, где создала весьма искаженное представление о рабкоре. Лишь вмешательство Первомайского райкома партии внесло в "дело" Иванова объективную ясность.

Но удивительнее всего в этой истории та позиция невмешательства в судьбу своего автора, которую заняли редакции местных газет, и прежде всего редакция "Ростсельмашевца". Журналисты немало высказали рабкору сочувственных слов по поводу невзгод, но почти ничего не сделали, чтобы разобраться как в собственных его заблуждениях, так и в том, что мешает ему нормально жить и работать. Разобраться и оказать практическую помощь как в одном, так и в другом.

А.Кубарев.

Наш спец.корр.

г. Ростов-на-Дону.