Чем больше люди знают друг о друге, тем больше у них получается недоразумений. И чем ближе они сходятся, тем больше чужими они становятся...

...в любви нельзя слиться друг с другом и надо возможно чаще разлучаться, чтобы ценить новые встречи...

Эрих Мария Ремарк

Лето уходило из-под ног, огульное, истерическое, одинокое, подобно уставшим зрителям, уходящим из зала после плохого спектакля. В этот вечер она думала о том, что осколки разбитого зеркала, в котором отражалась ее жизнь, и в это лето не выстроятся в чудо – в чудо, которое она по-прежнему ждала то ли по своей глупости, то ли от безделья, то ли просто потому, что хотела этого априори и с тем отчаянным детским желанием, которое могло утихнуть только со временем.

Она смотрела на него - нового, играющего, бесконечно чужого, пытаясь в каждом его движении найти что-то старое и родное. Она в который раз пыталась разглядеть и понять в нем то, что удерживало ее рядом с ним так долго - очень много одиноких лет. И он тоже на нее смотрел и что-то бесконечно говорил, не слыша своих слов и не придавая им особого смысла. Он был просто бесконечно счастлив, что она сидела рядом, улыбаясь чему-то и даже пытаясь ответить на его болтовню. Да, он был благодарен ей за то, что она согласилась с ним поужинать, да, впрочем, он знал и заранее, что она не откажется. В этот вечер они уже были настолько далеки друг от друга и так давно, что с легкостью приняли условия игры: не вспоминать той боли, которая в реальной жизни изгнала их друг из друга.

Сегодня они хотели сыграть в эпизодическое счастье и, заглушив амбиции, постараться уступить друг другу, безоговорочно поверив словам и не подлавливая в измене. Их встреча была окрашена готической торжественностью и скорее напоминала сцену из театрального действа, чем из настоящей жизни. Манерно-напыщенные формулировки служили им своеобразной маской, чтобы скрыть надорванные души.

- Так вот, - продолжал он, закуривая сигарету и почему-то волнуясь, - хочу предложить тебе обмен.

- Обмен? - отозвалась она эхом.

- Верни мне мою душу. Мне она бывает иногда нужна.

- Иногда нужна, - выдохнула она: она давно ждала этого момента. Он, наконец, решил забрать у нее то, что принадлежало ему по праву, но было у нее на сохранении. Она так надеялась, что он забыл об этом!

- И что я получу взамен? - спросила она неохотно.

- Взамен? Ты получишь свою свободу.

- А разве у меня ее нет? - удивилась она и посмотрела на свое отражение в большом окне, темнеющем сумерками, - она себе нравилась.

«Интересно, что она там видит, - думал он. - Она уже не так молода: морщинки вокруг глаз, припухшие глаза, усталые руки».

Однако вслух он сказал с торжественной улыбкой, понизив голос и прищурив глаза, как будто хотел сообщить величайшую тайну:

- Нет, ты не свободна. Ты привязана ко мне намертво, не развязать! Хотя… стараешься изо всех сил оторваться, но увы… роль независимого персонажа не для тебя.

Ей не понравилось, что ее вновь подловили.

- Так много всего наворочено, так много вывернуто наизнанку. Порой я и сама не знаю, где выдумка, а где правда, а ты и подавно, - пробормотала она, закурила и изобразила на своем лице отчуждение. - Жизнь сама помогла мне развязать эти путы, не я - жизнь развязала узлы и выпустила меня, как птичку- хлоп - …

- Ты хочешь сказать – ты свободна?

- Тело - в клетке, душа - в пространстве. Я пока не знаю, что делать с моей свободой, но я научусь.

- Чему? - он сделал глоток виски.

- Жить без тебя. Мне надо время - это так естественно. Я знаю - я смогу. Боль пройдет, главное, ее пережить и в ней не утонуть. Когда-нибудь ты позвонишь мне неожиданно, но, как всегда, поздно ночью, и я услышу твой голос и буду ждать от себя испуга, но... Ничего не произойдет, сердце мое не собьется с ритма, мой голос не начнет срываться, а когда я положу трубку, я спокойно усну и буду видеть сны совсем не о тебе. Я начну тебе искренне верить - каждому слову, потому что не услышу их больше. Я научусь сострадать, оставаясь живой, потому что больше не буду за тебя переживать. Я буду спокойно стоять у окна, разглядывая черные спящие окна напротив, ничего, наконец, не ожидая и не прислушиваясь к звуку лифта или телефонного звонка. Я стану доброжелательной и равнодушной, а вместе с этим придет и покой.

- Брось. Этого никогда не будет. Мы никогда не превратимся в друзей, как в европейском кино - задействованы те струны, которые либо играют, либо рвутся. Эти струны пока звучат, и я их слышу. Послушай, я не могу без тебя, ты же знаешь. Знаешь и пользуешься! Ты загнала меня в угол! Мне душно там, но деваться мне некуда.

Она опустила глаза и увидела, как в стакане в кубиках льда переливаются последние лучи заходящего солнца, и удивилась множественности своего отражения: «Как меня много и как много меня! Которая из них я?», - однако вслух она продолжила свою роль:

- Не жди от меня большего, чем есть. Позволь мне быть собой, не заставляй ломаться. Ты сам не справишься, и мне ты не поможешь. С тобой мне было долго одиноко. Но знаю я, еще мне много пережить придется. Из-за тебя. Однако, все пустое, дай сердцу моему спокойно умереть, не мучь меня. Когда-нибудь наладится, я знаю, и из участников событий мы станем зрителями, да! А из актеров, говорящих: «Кто под балконом у меня», мы говорить начнем: «Карета подана»,.. - она замолчала и задумалась на секунду: не слишком ли искусственно прозвучали ее слова, и достаточно ли чувственно она их произнесла.

Он улыбнулся:

- Ну, что ж - ты победила, радуйся. Но ты должна помочь мне. Я хочу быть с тобой. Забери меня – я твой.

Она покачала головой и устало вздохнула:

- Лестница в небо ... Это иллюзия. Мне пусто. Я чувствую себя слабой.

- Ну, хорошо, - заговорил он твердо и уверенно, выпуская дым и протягивая ей зажженную зажигалку. - Один мой приятель сказал, что ты кошка, не выпускающая свою добычу, а я, разве, не твоя добыча?

- Я не кровожадна, брось. К тому же моя роль совсем иная.

- Нет, нет, не возражай. Я же вижу, как ты заманиваешь людей в свою жизнь и вынуждаешь их быть сопричастными с твоими переживаниями. Ты расставляешь их всех по полочкам, подобно фарфоровым статуэткам.

- Или болванчикам...Заметь, это их добровольный выбор.

- Живые статуэтки стоят вместе с Арлекинами из Венеции, английскими куклами... Ты смешиваешь живое и искусственное. Дыхание и тишину. Ты видишь разницу?

- Живое и неживое – условно. Живое, порой, мертво при жизни. А неживое оживает в нашей памяти.

- Ты безответственная с людьми! Это касается всех, кто тебя окружает.

- Кому я нужна...А я им нужна. Нужна, чтобы почувствовать ток жизни.

- Ах, брось, весь выбор за тобой! Кого-то ты ставишь выше, кого-то ниже. И редко, очень редко ты перемещаешь свои игрушки с полки на полку.

- Так делают все люди. Теория ячеек. Старо как мир. Читай Густава Юнга.

- А главное - никто не возражает! Все так пригрелись на дурацких полках!

- Всем хорошо, счастливый конец, продюсер может приступать к новой ленте

«Ячейка-II».

- А! «Ячейка-II» - теперь ты без предупреждения выбросишь кого-нибудь с насиженного места? Например, меня!

Ей стало вдруг грустно и одиноко. Она внимательно посмотрела на него и почему-то закрыла глаза:

«Нет, я не выбросила тебя, а случайно смахнула, и ты со словами «Лечу, лечу куда хочу» разбился, даже сам того не заметив. Я, конечно же, склеила тебя, перерезав все пальцы и измазавшись клеем, и водрузила обратно, посеяв в своей душе чувство вины и повышенного внимания к тебе. А может, это ты меня смахнул?». Ей захотелось тепла и любви. Ей хотелось самого простого и земного: чтобы он любил ее живую, а не модель, созданную в его воспаленном воображении. Ей хотелось, чтобы он любил ее, а не свою любовь к ней. Бессилие окутало ее, она открыла глаза, улыбнулась и попробовала сменить тему:

- Ты не спрашиваешь, как я живу.

- Я знаю. Но я не позволяю себе думать об этом. Я не хочу тебе помогать и спасать тебя от себя же самой. Этот урок ты должна пройти сама.

- И все?

- Неужели ты не понимаешь? Ведь все, что я делаю, и что тебя так ужасает и причиняет боль, весь этот круговорот моей нынешней жизни, в который я все глубже погружаюсь, словно в болото, из которого обратного пути нет, - это все тебе назло! Я хочу задеть тебя, сделать больно, растрясти тебя с твоей идиотской принципиальностью и наигранным аристократизмом, душой, туманами и вздохами, друзьями, дрюлями и картиночками... Я хочу, чтобы ты, наконец, сказала, что «хлеб - это хлеб». Я хочу, наконец, чтобы ты прекратила...

Она улыбалась, что это: самооправдание или ограниченность, эгоизм или человеческое страдание?

«Да, да, я знаю, - хотелось закричать ей. - Я тоже этого хочу! Ты говори, только не сбейся, не забудь слова!»

Но он уже остановился и вздохнул, переводя взгляд куда-то вдаль над ее головой.

- Излечение через боль, - прошептала она. - Идите в боль и почувствуйте ее цвет, форму и природу. Сознание само подскажет вам причину боли и пути ее излечения. Домашняя эзотерика, глава вторая.

- Да, но в твоих руках то же оружие… Я так хорошо тебя знаю: каждое движение губ, каждый взгляд прищуренных глаз, каждую твою интонацию. Я знаю тебя всю: ты настоящая до боли, ты материальна, но ты… ускользаешь. Как удержать тебя? Я так давно потерял тебя. Я потерял себя. Нас не вернуть.

Она покачала головой. Как все это было давно. Новый виток познания внутренней силы. Слова, слова...

- Ведь, что бы я ни делал, ты все равно во мне. Мне ничего не помогает: ни женщины, ни виски, ни работа. Да ты все знаешь!

Ей неожиданно стало скучно, и она окинула взглядом ресторанных посетителей.

- Я устала. Я хочу о другом.

Образовалась пауза. Солнце почти село и сквозь огромные окна «Санта Фэ» можно было увидеть, как деревья разукрасились сумеречными бликами. Стаканы наполнились виски и шепотом немногочисленной публики. Штрихастый разговор таял, как лед, утрачивая смысл и подгоняя день к концу. Ах, как приятно тревожно сесть к столу, предвкушая беседу, ни к чему не обязывающую, но дающую возможность хотя бы побыть рядом. Но как бессмысленно одиноко ощущать исчерпываемость темы и неминуемый момент завершения встречи, а с ней и определенного отрезка жизни.

- Я хочу тебя кое о чем попросить, - он вновь закурил и опустил глаза, потом, выдержав паузу, сказал куда-то вдаль в серо-болотный акварельный парк, картиной отражающийся в стеклянных стенах. Между деревьями горели свечи. - Выходи за меня замуж. Я хочу, чтобы мы венчались.

«В это лето я совсем не покупала пионов», - подумала она и с какой-то холодной грустью неожиданно вспомнила о той огромной и нескладной охапке разноцветных роз, которые он ей недавно подарил, скупив все розы у метро и вызвав тем самым непомерное уважение у торговок широтой натуры. Цветов оказалось так много, что, когда она расставила их по вазам, и комната наполнилась терпким запахом потери, она ощутила себя оперной примой после головокружительно успешного концерта.

Вслух она сказала:

- Хорошо.

- Когда? - он взглянул на нее с легкой усмешкой.

- Когда я вернусь, - она выдержала паузу. - Я вернусь «…через мгновение или через многие жизни - несомненно, если в этом есть какой-то смысл».

Он махнул официанту и, переговорив с ним, кивнул на нее головой:

- А это, кстати, моя жена.

Молодой человек дежурно улыбнулся - подобная информация его мало трогала.

- Мы вместе уже целую вечность, - продолжал он задумчиво, говоря это скорее себе, чем собеседникам.

- Пойдем домой, - она вздохнула и встала.

В парке было на редкость свежо, свечи догорели. Завтра был новый день, новый вздох.