Нынешняя северная осень была необыкновенно милостива к людям. Весь сентябрь простоял тёплый, солнечный и сухой. За месяц пролилось лишь три дождя. Весёлый сентябрь! Быстро выплакался!

Вот и начало октября стояло тихим и безоблачным. Только холодные ночи да уставшее греть и всё ниже поднимающееся над горизонтом солнце напоминали, что скоро нагрянут большие перемены: небо затянет неповоротливыми мрачными тучами, светило надолго скроется, утонет в их пасмурной угрюмой стране, на землю ляжет снег, а тайга нарядится в искристый лёгкий иней – придёт косматая вьюжная зима.

А пока стояла чудесная погода. Прошёл листопад, и неба в тайге стало больше. Сквозь оголившиеся ветви деревьев сочилась последняя голубизна, взгляд глубже простирался в лес, всё вокруг становилось полупрозрачным, воздушным, просторным, и от этого дышалось легче.

Вечером тайга преображалась. Купаясь в лучах заходящего солнца, она была похожа на прекрасную девушку, плывущую в мягких волнах света, в прозрачной невесомой фате вечерней дымки.

В один из таких вечеров я сидел за самодельным столом в своей охотничьей избушке и, подперев голову рукой, глядел за окно на пожелтелую лужайку.

Воспоминания унесли меня далеко-далеко от действительности. События прошлого причудливо переплетались между собой, наслаивались друг на друга, и уже только короткие обрывки былого проносились в голове, увлекали всё дальше и дальше в пучину памяти. Я незаметно забылся и, видимо, задремал…

…Проснулся резко, как от толчка. Лицо было в обильном жарком поту. Я мучительно застонал.

«Опять этот сон...».

Тело пробивала сильная дрожь...

Никак мне душа одного зверя покоя не даёт. Во сне приходит и укоряет…

Виноват я перед ней. Страшно виноват…

Лет пять назад это было. Волков тогда много развелось. По ночам в деревни заходить стали, овец задирать.

Тайга в тот год скудная была, еды волкам не хватало, вот они и осмелели. Один охотник стаю волков издали видел, больше двадцати насчитал. Большая стая. Поэтому тогда и разрешили массовый отстрел и ловлю волков.

А у меня в окрестностях избушки тоже, что ни ночь, то вой. Зловещий вой, жуткий. Решил я капканы ставить. Поставил. Замаскировал так, что и век не найдёшь, если место забудешь.

На следующий день пошёл проверять.

Зима в тот год необычайно сильно запаздывала. Был уже самый конец ноября, а снега до сих пор толком не выпало. Иногда пролетали редкие снежинки, но и те скоро таяли на ветвях деревьев и ноздреватых мхах. Впрочем, было достаточно холодно, особенно ночами. Воздух был неподвижен и колюч, а небо днём представало взору пустым и блёклым. Промёрзлая земля при ходьбе глухо стучала под ногами.

Тихая заводь недалеко от моей избушки постепенно покрылась прозрачным толщиной в два пальца льдом, который приятно и звучно гремел, если я бросал камешек, а середина речки благодаря стремительному течению была ещё свободна от ледяной корки и темнела на фоне берегового припая.

Ещё издалека я увидел запомненное мною вчера место с капканом и разглядел, что палые листья и мох вокруг сильно разворочены. Я ускорил шаг. Когда подошёл ближе, то заметил много пятен замёрзшей крови, которые буро темнели то тут, то там. Капкан был захлопнут. Зубастыми стальными челюстями он что-то крепко сжимал. Я наклонился и с усилием раздвинул его створки.

Там находилась часть лапы.

Но это была не волчья лапа. Я внимательно осмотрел её. Обрубок величиной с ладонь взрослого человека был покрыт светлой рыжеватого оттенка шерстью. По всей видимости, лапа у зверя весьма мощная и широкая. Сильная лапа. Конец обрубка был обрамлён густыми жёсткими волосками, в которых прятались острые тускло блестящие когти.

Я уже догадался. Рысь! Это была лапа взрослой рыси. Когда я осмотрел место внимательнее, то увидел валяющийся рядом сломанный жёлтый клык и пришёл к выводу, что это не капкан перебил её лапу полностью, как я подумал вначале, а сама рысь долго боролась с жестокой ловушкой в попытке освободиться, отчаялась и… перегрызла себе лапу, намертво зажатую в зубьях капкана.

Я напряжённо вздохнул, покачал головой и пошёл дальше, к другому капкану. На душе было неспокойно. Я шёл и думал о рыси. Представлял, как она рычала, попав в капкан, как по-звериному плакала от боли, когда перегрызала покалеченную лапу, потом торопливо хромала прочь, оставляя на земле кровавые следы, и спешила скрыться глубоко в тайге, чтобы там залечивать свою незаслуженную рану.

Так я шёл минут десять.

Неожиданно мне стало не по себе. Я испытал внезапное ощущение, будто кто-то смотрит мне в спину, и мгновенно развернулся. Повинуясь неприятному чувству, стал пристально вглядываться в ближние густые кусты ольхи. Силился понять, что же заставило меня интуитивно оборотиться?

Я ничего не увидел, хотя явно чувствовал на себе чей-то тяжёлый пристальный взгляд. Дыхание стало неровным. Я сдвинул брови и напряжённо сжал губы. На лбу выступила горячая испарина. Взгляд непроизвольно вперился в большой ветвистый куст ольхи. Я шарил по нему неморгающими глазами и пытался разглядеть непонятно что. Чувствовал, что недобрые токи в мозг идут именно оттуда.

Вдруг в голове у меня помутилось, и я в испуге отшатнулся назад. Сквозь беспорядочное переплетение ветвей на меня с ненавистью смотрели большие хищно блестящие глаза.

«Рысь!.. Та самая!..».

Не помня себя, я нервно вскинул ружьё и стал прицеливаться. Руки противно, предательски дрожали, мушка бегала в прицеле то слева направо, то вдруг ныряла вниз, и я никак не мог сосредоточиться.

Рысь зашипела и слегка двинулась с места.

– Уходи! – хрипло прошептал я ей.

В ответ раздалось глухое враждебное рычание.

– У-хо-ди – говорю!

«Р-р-р-р-р-р-ры-ы-ы…».

Преодолевая страх, я сделал шаг вперёд. Рычание за кустом прекратилось. Глаза исчезли. Но тишина была ещё напряжённее. Она сильнее сковывала движения, пугала своей неопределённостью. Я медленно пригнулся и снова стал всматриваться в плотную сеть ветвей – нет, глаз не было видно. Через некоторое время мне послышался хруст сухих веток шагах в пятидесяти от меня.

«Ушла».

Я облегчённо вздохнул, распрямился и сначала медленно, а потом, не выдержав, всё быстрее побежал обратно к избушке и даже не вспомнил о втором капкане.

Мне было жарко. Кожа на лице так и пылала. В глазах то и дело мелькали яркие разноцветные круги и застилали всё остальное, в груди словно полыхал огонь, выжигая её изнутри. Я непрестанно оборачивался и не выпускал из рук ружья, боялся, что рысь тайком следует за мной и только ждёт удобного момента, чтобы расправиться за изувеченную лапу.

Словно после изнурительной работы, я едва добрался до избушки, последними усилиями отворил дверь и сразу в изнеможении повалился на пол.

Тело было как чужое. Оно всё ныло, ноги гудели, в ушах стоял пронзительный монотонный звон. Взахлёб билось сердце, и горячая кровь с отчаянной силой, до нестерпимой боли колотилась в виски. Я ощущал, как пот тёплыми струйками стекал по всему телу. От сбивчивого жаркого дыхания пол около лица сразу стал влажным. Я чувствовал себя загнанной лошадью и очень медленно приходил в себя.

Когда, наконец, отдышался, то попытался встать. С трудом поднялся на дрожащие ноги, доковылял до кровати и тяжело бухнулся на неё.

Проснулся уже глубоким вечером. Часы показывали без четверти одиннадцать.

В комнате не было темно, от окон падал слабый белёсый свет, словно неподалёку кто-то включил фонарь. Я медленно приподнялся на кровати и перевёл заинтересованный взгляд за окно.

Было полнолуние. Небо предстало взору чистым-чистым, и крупные незамутнённые дымкой звёзды ярко сверкали на чёрном куполе ночи щедрой золотистой россыпью. Высокий косогор тёмным горбом выдавался на фоне величественного неба. Ледяная гладь заводи матовым пятном отражала свет полной луны, а по не замерзшей поверхности речки игриво сновали серебристые лунные зайчики. Ветра не было, и деревья стояли, словно окаменевшие фонтаны. Ещё более таинственной казалась тайга в полнолуние. Всё вокруг царственно молчало.

Я чувствовал себя более-менее отдохнувшим, но продолжал сидеть на кровати с прикрытыми глазами. Это бывает порой так приятно: замереть в уютной обволакивающей тишине, отрешиться от жизненных передряг и почувствовать полное умиротворение.

Вдруг в этой тишине я отчётливо услышал, как что-то мягко упало на крышу. Уж слишком явным был загадочный звук, чтобы не обратить на него внимание. Я насторожился.

И точно, вскоре удалось уловить, что по крыше кто-то осторожно, крадучись ходит. Волнение вновь вернулось ко мне. Передвижения наверху на какое-то время прекратились. Но вот снова шаги. По скату, шурша, прокатились мелкие земляные крошки. Догадка вспышкой ударила в голову. «Она»!

Тем временем незваный гость, стараясь не нашуметь, стал возиться у трубы. Я бесшумно встал с кровати и напряг слух. Вдруг из дымохода глухо и злобно, издалека, послышалось рычание. Меня будто окатило ледяной водой! Сомнений больше не оставалось: на крыше рысь!

Стараясь не выдать себя, я осторожно подобрал ружьё, которое до сих пор лежало на полу, и бесшумно подошёл к двери.

Сейчас мне всё стало ясно. Она не оставит меня в покое, пока я жив. Значит, выбирать не приходится. Это – поединок.

Я отворил дверь, пробрался через тёмные сени и вышел под небольшой навес.

Здесь было гораздо светлее, чем в избушке. Спокойный свет полнолуния мягко лился на землю. Луна находилась с другой стороны, и от избушки падал размытый по краям тёмный силуэт. Над крышей выдавалась прямоугольная тень трубы. А рядом замерла ещё одна… Она была прямо надо мной!

Конечно, рысь всё равно услышала, мой выход из дома, хотя я был предельно осторожен. Куда уж человеческому слуху тягаться со слухом и чутьём хищника. И теперь она уже ждала меня. От реальной близкой опасности по спине невольно пробежал холодок, и я судорожно переглотнул комок страха.

По силуэту было видно, что рысь приготовилась к прыжку и, видимо, выжидала, когда я выйду из-под навеса, чтобы броситься мне на спину и вцепиться зубами в шею. Но я в уме уже чётко рассчитал все свои действия и только собирался с духом, чтобы начать решающий поединок.

Уловив удачный, как мне показалось, момент, я резко выпрыгнул вперёд из-под навеса, мгновенно развернулся, вскинул ружьё и спустил сразу оба курка, прицелившись в уже летящую на меня в прыжке рысь.

Выстрелы на миг оглушили меня, и я только увидел падающего прямо на меня зверя с развороченным пулями горлом, из которого на лицо мне хлынула тёплая густая кровь.

Рысь тяжело ударилась мне в плечо. Я потерял равновесие и грохнулся на спину, машинально загораживаясь руками. Хриплые, хлюпающие звуки, перемежающиеся при выдохе натужным свистом, вырывались из её горла, разорванного выстрелами. Она умирала.

Я неловко отполз на несколько шагов и поднялся на колени. Рысь смотрела на меня выпученными неподвижными глазами. Я ужаснулся её взгляду! В нём были ненависть, боль, отчаяние, горечь. В нём были презрение и жестокий укор мне. Её взгляд говорил: «Ты убил меня, человек! Ты убил меня!». Боже, как страшно было прочитать эти немые слова в остекленевших глазах! В них было что-то не совсем звериное, что-то… человеческое!

Это испугало меня ещё больше. Мне перестало хватать воздуха. Я жадно вдыхал его ртом, но его будто не было. Я застонал. А умирающее животное дёрнулось в судороге и замерло, продолжая глядеть безжалостным испепеляющим взглядом – взглядом проклятия.

Мох, где лежала мёртвая рысь, оттаял, глубоко пропитался кровью, и в воздухе теперь тоже стоял её тёплый насыщенный запах, какой бывает ещё на корале во время забоя оленей.

Я посмотрел на себя. Мокрые липкие пятна крови были на всей одежде, а кожу рук и лица уже стало стягивать застывающими на морозце сгустками. Тяжёлое чувство сдавило меня, и я поспешил покинуть свою жертву.

В первый раз я ощущал себя убийцей.

В ту же ночь мне приснился кошмар. Будто рысь ожила, вошла, хромая, в избушку и уставилась на меня своим немигающим взглядом, в котором навсегда застыл укор. Я гоню её прочь, а она по-человечески качает головой и указывает мне то на изуродованную лапу, то на развороченное пулями кровоточащее горло и с горькой злобой произносит: «Ты убил меня».

С той поры она время от времени приходит ко мне в зловещих снах, и я каждый раз испытываю мучительные угрызения совести и что-то ещё тяжёлое и до сих пор неосознаваемое мной до конца.

Я с того дня и капканы перестал ставить. Они на меня тоже мрачные воспоминания нагнетают.

Вот она – совесть человеческая… Кому-то всё это трын-трава, а мне всю душу наизнанку вывернула. И как же это я тогда! Может, какой-нибудь другой выход был? Не знаю… Вряд ли. Страшный тогда у нас с рысью поединок был. Беспощадный. Ведь оступись или промахнись я ненароком, и всё, считай, конец пришёл, перегрызла бы она мне горло.

Но вот ведь какое дело: даже убив рысь, я не победил её. Она победила меня. Мёртвая живого на колени поставила. На колени перед моей совестью.

Я проиграл этот поединок, потому что я человек.