Утро выдалось на редкость солнечное и теплое. Анька вынесла мусор и закурила прямо там же во дворе, возле мусорных баков, прикрытых чахлыми кустиками сирени.

Она блаженно щурилась на солнце и выпускала дым тоненькой струйкой на встречу теплым лучам. Да здравствует новый день!

Вчера был устроен девичник, - ночь прошла в разговорах и почти без сна. Под утро выяснилось, что она, Анька, - непутевая, неудачница и... еще много всякого узнала она о себе. Обвинительное заключение вынесли участницы посиделок – две самые лучшие Анькины, умудренные опытом, замужние подруги. Они пили принесенное вино, ели фирменные Анькины пироги с картошкой и много курили. От обилия умных и верных советов было муторно на душе, от сигаретного дыма разболелась голова. В конце концов, Анька объявила, что хочет спать и, практически выгнала, поднадоевших наставниц. Получилось не очень красиво, они все перессорились на прощанье. Но сейчас, этим чудесным солнечным утром, ушедшая ночь показалась совсем неважной, какой-то не всамделишной, как сон. Хотя, Анька даже немного поплакала после их ухода. Ну, совсем немного!

Анька вообще была оптимисткой. Ни одно из многочисленных жизненных неприятностей, не могло на долго занимать ее мысли и чувства, лишать радости простого человеческого существования.

- Отряхнулась – и опять вперед, в поисках новых грабель,

- вздыхая, говорила мама, а бабушка, пытаясь урезонить буйный Анькин темперамент многочисленными беседами с элементами пророчеств ее никчемного будущего, заканчивала в сердцах,

- Плюй в глаза, а ей все – Божья роса.

Неприятности Анькины были связаны, в основном, с отчаянными попытками устроить свою личную жизнь. Попыток было множество, и они составляли некие эпохальные периоды ее жизни.

Первым был одноклассник Пашка Брыкин – рыжий, смешной парень, с вечными веснушками и непослушным вихром. Пашка с первого класса носил за Анькой портфель и к десятому, когда всем уже стало не интересно называть их женихом и невестой, взял с Аньки слово - дождаться его из армии и выйти замуж. Анька дважды сказала «да» и честно ждала, регулярно отвечая на письма. А письма к концу службы приходили все реже и реже. Пашкин период занял у Аньки, страшно сказать, – десять лет школьного детства и юности, подарил первый опыт несмелых ласк и первую утрату. Пашка не вернулся из армии в родной город. Нет, он не пал смертью героя в горячей точке и не сбежал в плен, он просто женился на дочери своего командира. Остался жить там же, по месту службы тестя, где-то далеко под Читой. Анька проплакала, помнится всю ночь. А бабушка радовалась, что внучка не родила до времени. Анька тогда очень обиделась на бабушкины слова, с Пашкой они только целовались в темном зале кинотеатра или в подъезде ее дома.

Девственность была потеряна в Борькин период. А период начался во время уборочной, когда вся группа ушла на танцы в соседнюю деревню, а Борька не смог, у него была температура, и Анька осталась за ним ухаживать.

Надо сказать, что Анька, параллельно с попытками устройства своей личной жизни, успевала не плохо учиться и, даже, поступила в институт. (Конечно же, в политехнический. Институт удачно располагался рядом с домом бабули, и там преобладал мужской контингент. А возможность выбора, учитывая главную Анькину цель – найти любимого, было делом важным).

Борькин период ознаменовался первым абортом и постоянным поиском подработок, чтобы оплачивать съемную квартиру, в которой они предавались страсти, прогуливая лекции. Период закончился, когда по распределению Борька уехал в Красноярск, взяв с собой почему-то не верную подругу Аньку, а тихоню Нину из параллельной группы.

Анька вспомнила еще пару периодов послеборькиной жизни, досчитала до семи и вздохнула,

- Скоро буду считать своих мужчин перед сном, вместо слонов и барашков.

Почему у Аньки не получалось с устройством личной жизни, почему мужчины разбегались, как тараканы, Анька не понимала. Зато понимала бабушка. Она не раз говорила ей,

- Не держи ты их руками и ногами! Мужчина, он как кот, ему нужны дом и миска с едой. Дома должно быть тепло и уютно, а миска полной. А вот дверь, дверь чтоб была приоткрытой. Знать он должен, путь свободен! Хочу – ухожу, хочу – прихожу! К старости, как любой кот, разленится и станет совсем домашним.

Анька понимала справедливость бабушкиных слов, но ничего не могла с собой поделать. Она, встретив нового «мужчину всей своей жизни», «пропитывалась» им насквозь, проникала в каждую щелочку его существа, узнавала все его привычки и привязанности. И сразу принималась все это любить, любить, любить! У бедного избранника не оставалось ни минуты собственной жизни без Анькиного в ней участия и ни сантиметра свободного от ее присутствия пространства. Не удивительно, что все они сбегали от нее со скоростью уходящего поезда. Сбегали сами, или были уводимы Анькиными подругами. В результате, с уходом очередного кавалера, кончался очередной жизненный период и, в списке потерь, часто значилось имя одной из задушевных подруг.

Вот так и дожила Анька до своих тридцати лет, оправдав все бабушкины прогнозы о никчемности ее существования.

***

Бабушка умерла прошлой зимой, оставив единственной внучке квартиру и кота Усата, который прожил с бабулей без малого 15 лет. Кот был старый и почти слепой, с порванным ухом и тощим хвостом. Он не был абсолютно домашним, бабушка никогда не ограничивала его свободу (дверь дома была приоткрыта), и все дворовые кошки хоть раз, да «приносили в подоле» Усатычей. Бабуля узнавала их сразу, по каким-то ей одной известным приметам.

Усат был обыкновенным полосатиком, каких большинство в наших городских дворах. Но бабушка твердо знала, что вот тот полосатик из дальнего подъезда – точно «наш!», а соседские, точно такие же полосатые котята – «нет-нет! Не Усатыча работа!».

У бабушки с Усатычем были свои особые отношения. Аня никогда не видела, чтобы та гладила кота, или, чтобы Усат подхалимски вымякивал у хозяйки вкусный кусочек. Нет, согласно раз и навсегда установившемуся ритуалу, ранним утром, Усат, молча садился возле своей миски. Бабушка, шаркая тапочками, приходила на кухню и спрашивала,

- Ждешь, Усатыч? – Усат мерно постукивая по полу куцым, когда-то обмороженным хвостом, жмурился, чуть повернув в бабушкину сторону голову и молчал.

- Ну, жди-жди! Я торопиться-то не буду! Не велик барин! Я вот и сама-то чаю еще не пила, а ты – глянь, уже к завтраку вышел. Кто тут нам с тобой наготовил? Думаешь Анька? И-и-и-и, не дождешься от нее. Нагулялась с вечера, спит без задних ног.

Далее следовал монолог бабули о непутевой внучке, которая вечно мотается за мужиками, холит их и лелеет, а потом плачет в подушку.

Кот слушал молча, совсем не глядя в миску и всем своим видом, демонстрируя терпение и кротость, в ожидании завтрака. Анька понимала, что обсуждение с Усатом ее поведения, все эти охи-вздохи, предназначены, конечно же, для ее, а вовсе не для Усатовых ушей. Но, когда приходила на кухню, то встречала укоризну не только в глазах бабушки, но и в желто-зеленых кошачьих.

Вечерами кот ложился к бабушке на колени и включал свой моторчик. Бабушка вязала, а он пел ей свои нехитрые кошачьи песенки.

Аньку Усат терпел, и, когда она на долго поселялась у бабули, приходил иногда полежать и на ее коленях. А вот гладить не разрешал. Едва почувствовав на своей спине теплую Анькину ладошку, он напрягался, поднимал голову и щурился.

- Ишь, гордяк! – одобрительно говорила бабушка, - ни за что не даст себя гладить. Ты гляди, осторожней! Характер может показать! Помнишь про жениха-то моего?

И бабушка заливалась тоненьким довольным смехом. Анька очень хорошо помнила эту историю.

Давно уже, лет восемь тому назад, к бабуле посватался один, довольно бодрый старичок, из дома напротив. Он пришел к ним в одно из майских воскресений, в пиджачке с двумя сверкающими медальками, с цветочками и с бутылкой вишневой наливки, аккуратно завернутой в газету. Анька тогда, в очередной раз, поссорилась с кавалером (кажется, это был Борькин период? Или это был музыкант Слава из Дома культуры? Нет, все-таки Борька, это было как раз перед защитой диплома.) Бабушка нарядилась в свое синее в белый горох платье с белым воротником из вологодских кружев, приколола старенькую камею. Тяжелые волнистые волосы уложила волной – красавица! В честь гостя был накрыт стол в зале. Тяжелая льняная скатерть, чай со смородиновым вареньем и фирменные пироги с картошкой. Анька, затаив дыханье, прислушивалась к разговору. До нее доносились фразы, знакомые по старинным водевилям: «Вы вдова, Настасья Александровна, и я вдовец...», «Это как славно-то было бы, когда вместе! И все не так скучно вечерами, чайку выпить, да посудачить о том, о сем...», «А то, как же, Антон Филиппыч, верно, верно! А все же – как-то это вдруг...» И так далее, и тому подобное. Борясь со смехом и изнывая от чувства голода (визит явно затягивался), Анька появилась, наконец, на пороге комнаты и попросила чаю. Бабуля засуетилась, представила Аньку гостю, назвала нечаянно Анечкой и, наполнив пирогами тарелку и налив остывший чай в чашечку из праздничного сервиза, выпроводила внучку в спальню.

- Вот, Антон Филиппыч, дочь с внучкой опять же спросить надо, чай не совсем я одна!

- А чего это Вы их спрашивать должны? – спросил жених несколько развязно.

Чувствовалось, что наливочка, которую он принес на сватовство и выпил практически в одиночестве, брала верх, а представления о том, что дело уже почти слажено, придавало сил и уверенности,

- Чего это Вы их, сопливых девчонок, спрашивать должны? Вы своей жизнью жить должны, своими правилами и установлениями. А я, как муж, буду Вас защищать и досматривать. Ишь ты? Спрашивать их! Ты вот еще его спроси, усатого этого урода. Смотри, развалился бесстыжий. Это кто ж его на диван-то пускает, паскуду такую?

Антон Филиппович, развоевавшись, не заметил, как перешел на "ты" и стал вести себя совсем уж безосновательно по-хозяйски. В Усата, полетел тапок .

- Вот это он зря, - подумала Анька вслух, дожевывая пирожок и покатываясь со смеху,

- Усат ему не простит.

От мягкого, но унизительного удара тапком кот проснулся, нервно дернул спинкой и лениво посмотрел в сторону распоясавшегося гостя.

« Что это было? Кто посмел?» - спрашивал он взглядом. Конечно, Усат был удивлен и испуган, но виду не подавал, и диван не покинул. Да и чего ради? Он дома, на своей территории.

Старый фронтовик тоже не хотел, оконфузится перед дамой и, сняв второй тапок, с криком «Пааашел вон, паскуда!», перешел в решительное наступление.

Усат, поскольку был мудр и, в отличие от ветерана, трезв, верно оценил неадекватность поведения гостя и явный перевес сил. Он мягко спрыгнул с дивана и, не торопясь, с достоинством удалился из зала.

Бой был завершен, с явным моральным преимуществом кота Усата. Бабушка, явив, наконец, свой крутой нрав, выставила старичка вон.

Она, чтобы компенсировать разочарование своего гостя, навязала ему в дорогу пирожков и попросила «более не беспокоить этими глупостями».

- Ты, Антон Филиппыч, видать очень не дурак выпить, а у нас этого нельзя! Дети у меня и кот, опять же нервный. Ты иди, иди домой ночевать-то! Ишь, развоевался! К Кузьминичне сходи посвататься, она одинока совсем – ни ребенка, ни котенка. А я семейная, опять же кот у меня...

Бабушка все повторяла и повторяла: про семью, которую «спросить бы тоже надо», про нервного кота, с кем она, к удивлению гостя, тоже должна считаться. Говорила тихо и торопливо, стараясь не дать сказать в ответ ни слова и тихонько подталкивая гостя к двери. Грустно и немного суетливо старичок оделся и вышел, громко хлопнув дверью. Бабушка вздохнула и весело крикнула,

- Анька, хорош там прятаться, пойдем чай пить, закончилось сватовство... Эээх, Прости Господе...

Но, не успели они подогреть чайник, как раздался громкий стук в дверь и истошный крик Филиппыча,

- Это что же это делается?! Это Вы как же такое сделали и паскудник ваш?! Убью гада, придушу!

- Чего это он?- удивилась бабуля, осторожно открывая дверь, - ты чего это, Антон Филиппыч? Совсем взбесился или еще где добавил?

- Я взбесился? Вы меня, ветерана войны, за дверь выставили, да еще кота своего поганого натравили! Это ж мои новые ботинки были! Вы мне ответите за безобразие это! Где эта скотина? Отдай его мне сейчас же, не то я вот сейчас в милицию!

Бабушка что-то говорила в ответ, совала деньги, предлагала тапочки – дойти до дома, но пакостника Усата, не сдала. Кот осуществил свою месть, обильно нагадив в новые ботинки жениха. Месяц после этого Антон Филиппыч обходил наш дом стороной. А про бабушку говорил,

- Дура старая, мужика на кота променяла, чего с нее взять-то, помешанная она, и кот у нее дурной.

А бабушка и не спорила.

- Променяла, так оно и вышло, а только Усат мне глаза-то на него и открыл, на ветерана этого. И что бы за жизнь-то у меня была бы под старость лет с таким злющим мужиком? По мне, так уж лучше с котом.

Усат, выслушивая эти признания, за утренним ожиданием пищи, довольно щурился и постукивал по полу тогда еще пышным хвостом.

 

***

Бабушка умерла тихо. Умирала она дома, в больницу не захотела.

Анька была рядом до последней минуты, держала бабулю за руку, что-то говорила, прислушиваясь к уходящему дыханию.

В ногах у хозяйки, свернувшись клубочком, лежал Усат. Долгие две недели он не отходил от бабули, не покидая своего поста ни на минуту. И, когда бабуля вздохнула вдруг и затихла, выпустив Анькину руку, спрыгнул с кровати и ушел в приоткрытую дверь.

 

Во время похорон Усата никто не видел, да и не до этого было.

Анька нашла его остывшее тельце на бабушкиной могиле на следующее, после похорон утро. Она поплакала тихо, вырыла небольшую ямку в ногах у бабули, и похоронила там ее верного друга.

 

Прошел уже год, и этой весной Анька обязательно пойдет к бабушке и к Усату, отнесет им цветы, пирожки с картошкой и молоко. Расскажет о том, что жизнь непутевой Аньки так и не наладилась, но она уже научилась не цепляться за мужчин и держать дверь приоткрытой.

Анька усмехнулась, бросила окурок и наклонилась за ведром. Вдруг, в кустах раздался шорох и жалобный писк. Раздвинув ветки, она увидела маленького полосатого котенка. Котенок лежал в картонной коробке и пытался выбраться из тряпок, в которые был укутан заботливыми хозяевами. Наверняка детишки играли с вечера, а в дом взять не смогли.

- А ну, иди сюда, полосатик, - Анька взяла его в руки и погладила пальцем теплую шерстку между ушками.

Котенок был еще совсем «молочным», с толстым животиком и дрожащим малюсеньким хвостиком. Он подслеповато щурился, смешно тыкался мокрым носом в ладошку и нюхал Анькины пальцы, недовольно фыркая.

- Наш! Наверняка Усатов внук или правнук! – довольно сказала Анька, и добавила, согревая в руках теплый пушистый комочек,

- Пошли домой, Усат второй, жизнь продолжается!