Во многих заморских странах я бывал, много чудесного видел. Но такого, как в нашем таёжном крае – не встречал. Взять хоть нашего деда Федота, которого вся деревня величала просто Дедом. Высокий старец с густой копной седых волос, бородой, прикрывавшей грудь и удивительно добрыми и печальными глазами. От его низкого густого голоса на душе становилось покойно и тепло, как младенцу на руках матери.

Жил Дед так давно, что даже старики в молодые годы знали его седым. Похоже, он и сам толком не знал сколько ему. А может и знал, да говорить не желал. Отшучивался только. Мол, когда Ермак по Сибири гулял, они с отцом соболя прям из окна били.

Была одна странность у Деда. Едва зазеленеет травка, он брал дробовичок и уходил в тайгу. Где он бродил, где жил – то нам не ведомо. Но каждую осень, когда первый снег покрывал верхушки елей и кедра, Дед возвращался истощенным и уставшим. Топил баньку, парился до изнеможения, а после три дня лежнем лежал. Только бабка Матрёна, что жила на краю деревни, захаживала к нему. Отварами да настоями отпаивала старика. То ли ведьмой она была, то ли знахаркой, но дело своё она знала. К зиме дед Федот окончательно поправлялся.

Однако знаменит дед Федот был не возрастом почтенным али таёжными походами долгими, а чудесными байками. Зимними вечерами, когда снега выпадало столько, что из избы не выйдешь, у Деда собиралась, почитай, вся деревня. Знал дед Федот баек столько, что за долгие годы ни разу не повторился.

В тот памятный вечер у Деда собралась деревенская ребятня. Был и я там. Хоч и мал тогда был, да, поди ж ты, запомнилось на всю жизнь.

Дед, как повелось, поставил трёхведёрный самовар, украшенный неисчислимым количеством медалей. Накрыл дощатый стол белой скатертью, выставил лакомства, и мы расселись в ожидании чая и очередной небылицы.

- Так вот, милые мои, - начал он после того, как разлил по чашкам душистый разнотравный чай. – Расскажу я вам сказочку про охотника и медведицу. Чую, настало время и для неё…

Дед, насупив мохнатые брови, печально замолчал. Никто торопить рассказчика не смел. Все терпеливо ждали, предчувствуя, что в этот раз история будет вовсе необычной. Так оно и вышло...

- Было это, робятки, давно. Так давно, что и сказать страшно...

Где-то в наших краях жили на свете, два охотника: отец и сын. Отца кликали Силантием, а сына – Егоршей. Промышляли они в тайге и мелким зверем, и крупным. Всё-то у них ладилось, да спорилось. Что отец, что сын были мужиками крепкими, силушкой обладали немереной. Так что жили они не тужили. Добра особого не нажили, но и не голодовали. Одно было плохо – не было в доме хозяйки.

Матери не стало, когда Егорше минул пятый годок. Силантий опосля сказывал сыну, будто пошла матушка в лес за ягодой, а обратно не вернулась. Долгонько искали её мужики, да так и не нашли. Решили – медведь задрал. Мол, видели в округе следы медвежьи.

Ой, неведома была Егорше вся правда-то о матушке. Побоялся тятя такое сыну рассказывать. Сперва мал был, а опосля уж язык не повернулся…

 

Дед Федот вздохнул, запустил пятерню в окладистую бороду и задумчиво покачал головой.

- Эх, знал бы правдушку, глядь-ко, и беды не случилось бы...

Пожурился Дед ещё маленько да продолжил:

- Так вот, стал с тех пор Силантий сыну и за отца, и заместо матери. Малец от тятеньки ни на шаг не отставал. Всё рядышком крутился, перенимал житейские хитрости, подмечал что да как. И вырос сынок – одно заглядение! Ростом таким стал, что в избе потолок цеплял, плечи в дверь с трудом протискивались. Отец прямо-таки нарадоваться не мог.

Ко всему прочему Силантий обучал Егоршу охотничьему ремеслу. Как след зверя взять, как подойти, чтоб не учуял, куда стрельнуть, чтоб сразу насмерть бить. Всем хитростям обучил он сына. Егорша-то к науке дюже охоч был и потому быстро постиг все премудрости.

Одним утром вышли наши охотники на промысел. Решили лося стрельнуть. Быстро встали на след и пошли по нему, думая, что вот-вот нагонят зверя. Да как бы не так! Дошли они до самой Змеиной пади, уж солнце скрылось за елями, а они так ни с чем и остались. Не было лося! Вроде шумит рядышком, а на глаза не показывается. Как будто шутил с ними зверь.

Время позднее, стали охотники к ночлегу готовиться. Разожгли костёр, скудно поужинали и приготовились почивать.

Луна была полная – как в эту ночь. Только филин нет-нет, да ухнет так, что душа в пятки срывается.

Примостились охотники у костерка, пригрелись. Стала их дрёма уже разбирать, вдруг рядом кто-то рыкнул.

- Медведь? – сполошился Егорша.

- Медведица, - поправил отец.

И затрепетало сердце Силантия. Да не от страха, а от нахлынувших воспоминаний.

Случилось то давно. Егорши ещё в поминках не было.

Было в ту пору Силантию, как ныне Егорше – в аккурат осьмнадцать справил. Мужики в наших местах, почитай, все охотники. Вот и он сызмальства ружьишко освоил да промысел охотничий. Добрым был охотником.

Зашёл он одним разом в тайгу, да только повстречал не зверя дикого, а девицу красную. Попервам глазам своим не поверил. Откуда в глуши такой девице взяться. Было то в аккурат на Змеиной пади. А там ни деревушки, ни хуторка захудалого на сотни вёрст вокрест. Однако вот же она – ягоду собирает. Притаился Силантий за елью вековой и стал наблюдать. Залюбовался он ладной фигуркой, да личиком пригожим. Коса девичья чуть не до земли струится, стан тонкий сарафан расписной облегает. Запела девица песню печальную, да таким голосом сладким, что не сдержался охотник – вышел на встречу.

- Здравствуй, девица, краса ясная! – сказал Силантий и до земли поклонился.

А девица поначалу испужалась, да сбежать попыталась.

- Постой, милая! – крикнул охотник. – Не пужайся меня! Худого тебе не желаю.

Присмотрелась тогда девица, и глянулся ей парень. Светловолосый, улыбчивый и здоровый, аки медведь. Добротой от него за версту веяло.

- Как звать-то тебя, девица красна?

- Акулиной кличут, - зарделась она.

- А меня Силантием!

Загорелось внутрях у них чувство светлое, и стали они тайком встречаться на той самой полянке на Змеиной пади. С каждой встречей любовь меж ними крепла и разросталась. Год минул прежде, чем Силантий позвал девицу замуж. Расплакалась тогда Акулина слезами горючими. А Силантию невдомёк – чем обидел голубу свою. Ведь худого не желал – замуж звал.

- Люб, ты мне Силантьюшка, – сказала Акулина сквозь слёзы. – Да только не можем мы вместе быть. Не позволит тятенька.

- Отчего же не позволит? Али не ко двору простой охотник?

- Нет, не то беда, что ты не знатного рода, а я дочка старейшины, - отвечала Акулина. – Беда наша в том, что я необычная девица, Силантьюшка. Рода я древнего, да не людского.

- Да как же не людского? – дивится охотник. – Али глаз у меня нет? На тыщу вёрст краше тебя девицы нет!

Снова расплакалась Акулина.

- Превращусь, - говорит, - через шесть лет в медведицу, как все из нашего роду-племени. А обличье людское только в полную луну смогу принимать...

Заплакал тогда и Силантий, прижал к себе любушку, да молвит:

- Пусть будет как будет, Акулинушка. Но хоть отпущенное время поживём в ладу, детишек нарожаем. Может оно и обойдётся...

Сбежали жених с невестой от родичей Акулины и поселились среди людей. Сыграли свадьбу, и в положенное время родился Егорша. Акулина обрадовалась, что сынок родился. Потому, как знала, от медведицы и человека только юноша не превращается в медведя.

Шесть лет пролетели, как один день. Пришла пора расставаться. Плакала Акулина горючими слезами, лил слёзы Силантий, да делать-то нечего. Нельзя Акулине оставаться в деревне. Беда была бы неминучая, прознай деревенские о племени людей-медведей.

Поздним вечером, перед полнолунием, покинула медведица сына и мужа. С тех пор об Акулине ни слуху, ни духу не было.

 

Отчего тот рык медвежий напомнил Силантию о жёнушке коханой, теперь не узнать. Потянулся старый охотник за ружьишком и приказал сыну:

– Ты, Егорша, посиди тут. А я пойду, гляну...

Отец скрылся в темноте, да только и Егорша не остался. Не послушал отца – посидел чуток да следом пошёл. Вышел он на поляну, да так и обмер. Глядит Егорша - батюшки-светы – тятенька с медведем борется! Стоят в обнимку и раскачиваются, будто пляску затеяли. Вот-вот зверь отца задерёт! Вскинул Егорша ружьё, прицелился и спустил курок. А только перед самым выстрелом, отец, увидав сына, вскрикнул изумлённо и заслонил медведицу.

Повалился замертво Силантий. А медведица, глянув на Егоршу, так зарычала, что того озноб прошиб. Столько боли было в том крике! Будто пуля не в Силантия угодила, а в неё сердечную. Опустилась она подле отца и положила голову ему на грудь.

Егорша, проморгавшись, сбросил оцепенение и сызнова прицелился.

Выстрелил охотник и в этот раз не промахнулся...

 

Дед Федот шморгнул, вытер рукавом повлажневшие с красными прожилками глаза и иступлёно замотал головой. Мы заворожёно смотрели на плачущего деда. Такого, чтоб Дед плакал - никто припомнить не мог.

- Тут, ребятушки, чудо случилось, - продолжил старик, когда успокоился. – Смотрит Егорша, а заместо медведицы лежит женщина. Да такая красивая, что глаз не отвести. Волосы, как смоль чёрные, а кожа под лунным светом белее снега.

На негнущихся ногах подошёл он к отцу и медведице, обернувшейся женщиной. Тятенька не дышал. Пуля грудь пробила. А женщина та ещё жива была. Лежала и смотрела на охотника полными слёз глазами. И была в том взгляде любовь нерастраченная. Сжалось сердце Егорушки от жалости, опустился он на колени перед ней и голову свесил.

- Вот ты каким большим стал, - улыбнулась она. – Сынок, Егорушка, кровинушка моя...

- Матушка?

- Я, сынок... Ты прости нас с Силантием... что скрыли правду от тебя...

Взял Егорша ослабевшую руку матушки, прижал к лицу и зарыдал.

- Не плач, сынок, - сказала Акулина. – Так должно было случиться, потому как отступилась я от наших законов, стала женой человека и понесла от него детишек.

- Так разве я не...

- Так, Егорша... Есть у тебя сестра Настасия, - призналась Акулина, хрипло дыша. - В ту последнюю ночь ушла я не одна, как думал Силантий. Унесла дитя в утробе... Через тринадцать лет станет Настасия, как и я медведицей... Поклянись, Егорушка, матери своей, что найдёшь сестрицу... Нам бы с Силантьюшкой хоть там воссоединиться... Передай сестрице наши с отцом обереги... ж она знает, что с ними... Иначе...

Не успела досказать Акулина, где сестру найти. Так и померла матушка на руках сыновьих...

 

Дед Федот замолчал, глядя в пол. Гулко тикали «ходики».

- Скажи-ка, дедушко, нашёл Егорша сестру?

- Долго он искал её. Может, сто лет, а может и больше. Видно, нет ему прощения за грехи тяжкие. Исходил он тайгу вдоль и поперёк, а людей-медведей так и не встретил. Слыхать о них мало кто слыхивал, а видеть, так и вообще никому не доводилось. В обличье людском их за людей принимают, в медвежьем – за зверя. Поди, разберись, кто есть кто. Убьёшь медведя, а он в человека обернётся. Грех на душу возьмёшь. Егорша с тех пордаже малу зверюшку не тронул. А вдруг и она непростая тварь. Ходит он, бродит по тайге, Настеньку кличет. И не даёт ему Акулина помереть, пока сестру не сыщет... Слухи дошли до меня, что нонеча племя в наших краях появилось. Может, скоро отыщется Настасия.

- А ведь, если б Егорша послушал отца, да не пошёл следом – все были бы живы, и не взял бы он такой грех на душу.

Дед вздохнул и покивал седой головой.

- А что с ним будет, когда он встретит Настеньку? – спросила Поля, соседская девочка с удивительно большими карими глазами.

- Того никто не знает, Полечка, - улыбнулся Дед и погладил девочку по голове. – Может, душа наконец обретёт покой.

- Значит, он умрёт?

Дед улыбнулся и промолчал...

 

Следующей осенью дед Федот из тайги не вернулся. Бабка Матрёна, доковыляв до дедовой избы, перекрестилась и почему-то сказала:

- Слава Богу, успокоился Егорша...

Может, и правда, дед Федот Егоршей был, а может и нет. Того мы так и не узнали. Давно Деда среди нас нет. А байки его все помним, да детишкам со внучатами рассказываем. Вот и вам одну из них поведал. А, ежели встретите в тайге медведя – не убивайте. Может, то Настенька…