ГЛАВА 3

ОПЛАТА ПОСМЕРТНО

 

Наступила пятница. Вечером Серега зашёл к Стерхову напомнить: завтра едем в Кооперативный. А Рустам и сам ждал этого с нетерпением. В течение последней недели он постоянно вспоминал Марину. Вспоминал её лицо, тело, ямку под правой грудью. Думал о том, как хорошо ему было с ней в ту вторую ночь. И к тому же, продолжали портиться у него отношения с Наташей. За неделю три раза встречались они, и каждый раз всё было хуже, чем в предыдущий. В четверг уже отказалась она придти в общежитие. А в пятницу, хоть у неё и был выходной, вообще не захотела встречаться. Видимо, клонился к закату их роман.

Крутов же трепетал и томился в предвкушении очередной попытки. Договорились выйти в два часа, больно долго до Кооперативного добираться. Посидели, попили чайку. Рустам лёг спать в хорошем настроении, предвкушая приятные волнения следующего дня.

 

ЁЁЁЁ

 

Он должен был стать шаманом племени. И стал им. Но после этого чуть не погиб. Когда умер главный шаман Трабентаур, его покровитель и учитель, ему наследовал Тнапишти. Но началась великая засуха. К обычному сроку не выпали дожди. Трава не взошла, и нечем было кормить скот. Берири - конкурент и враг, возбудил против него племя и совет вождей. Убить его всё же не решились. Убить шамана – на это не хватило смелости ни у кого, даже у злобного Берири. Его изгнали. Его, и его жену Джуду, и молодую жену Кейсе, и трёх его сыновей с жёнами.

Всё это вспоминалось ему сейчас, в момент напряжённого ожидания. Его немногочисленное семейство находилось на плоту. Животные, заранее намеченные для спасения, находились здесь же со связанными ногами. Не было только Кейсе. Она умерла недавно при родах, так и не разрешившись от бремени.

Тнапишти в который раз осматривал плот. Джуду и дети выглядели напуганными. Они никак не могли смириться с мыслью, что им снова придётся покинуть земную твердь и куда-то плыть. И ещё они не могли поверить, что плот - огромное скопище брёвен, вязанок тростника и бурдюков из шкур буйвола - сможет держаться на воде, тем более с таким грузом, какой набрал Тнапишти.

Они и в первый раз страшно боялись. Тогда он делал всё впопыхах. За ними по пятам шли посланные Берири убийцы. Тнапишти чувствовал их в двух днях пути. Чувствовал и почти загнал свою семью в надежде оторваться и запутать следы. Наконец они вышли к какой-то большой реке и пошли вдоль неё. Догонявшие немного отстали, но продолжали идти по их следу. Берири тоже был сильным шаманом и даже на таком расстоянии мог руководить преследователями. На очередном привале доведённый до отчаяния Тнапишти приказал жене и детям бить в тамтамы. Это было опасно: преследователи могли услышать их. Но иначе он не смог бы воссоединиться с Великим Оирши и попросить у него совета. Нужно было ещё зажечь костёр, но тогда бы их точно заметили. Он долго танцевал под барабанный бой, пока наконец все члены его задрожали, голова запрокинулась к небу, и Великий Оирши вселился в него. И раскрылись глаза его, и просветлел разум. И божественные силы наполнили тело. Он узнал, как спастись самому, и уберечь своё семейство.

 

Солнце второе упало на землю Лаланды,

И задрожала земля, обезумев от боли.

С громом разверзлись источники бездны великой,

Всё поглощая в стенающем чреве своём.

 

Горы тряслись, извергая каменья и пламя,

Кровью земной заливая леса и долины,

Пламя достигло небес, опаляя и звёзды,

Падали звёзды как слёзы горящие вниз.

 

В бездне развёрстой исчезли озёра и реки.

Лес и долина, пылая, сошли в подземелье.

Люди и звери, и всякие твари погибли.

Всё поглотило сражённое чрево земли.

 

Суша исчезла, не стало прекрасной Лаланды.

Море сомкнуло над ней небывалые волны.

Волны, которых не видывал мир от рожденья,

С громом сойдясь, во все стороны смерть понесли.

 

 

ЁЁЁЁ

 

На следующий день после обеда Стерхов тщательно побрился, освежился одеколоном «L’ Orental», распечатал целлофановый пакет с новыми белыми трусами. В этом он был с Быковским солидарен. Белые же носки не любил, потому что они быстро пачкаются. Одев подутюженные выходные серые штаны и голубую рубашку, был готов к тринадцати сорока пяти. Зашёл к Крутову. Серёга отсутствовал. Поздоровавшись с его соседями по комнате: Гаём Подольяном, закончившим в этом году первый курс, и Артуром Зимородком, закончившим ещё только подготовительное отделение, Рустам узнал, что Крутов после работы спал. Пять минут назад вскочил и, как угорелый, побежал в душ. Ясно: проспал Серый. Стерхов сел ждать.

Влажный Крутов появился без пяти.

- Серёга, опоздаем, упустишь счастье своё, – Стерхов протянул ему руку.

Зимородок оживился. Этот жизнерадостный красивый парень из Вильнюса появился в общежитии несколько месяцев назад, поступив на подготовительные курсы. Обаятельный и лёгкий в общении он сразу всем понравился, особенно девушкам. И потянулась их вереница в триста двадцать третью комнату, хоть сети в коридоре расставляй. Настоящий бабник был этот Артур, классический.

Вот и сейчас, прочувствовав тему, залюбопытствовал:

- К девочкам идёте?

- К ним, – улыбнулся Рустам.

- Возьмите меня.

- Давай возьмём его, Серж. В пару тебе.

- Пусть я лучше буду один сверкать, чем на фоне этого красавчика бледнеть, – логично воспротивился Крутов.

- Ну, дело твоё. Это его девочки, – в сторону Зимородка сообщил Стерхов.

- Мои… - напяливая штаны, недовольно бубнил Серёга. – Были бы мои, я бы и тебя с собой не брал.

Артур не огорчился. Ему хватало. Это он так, для поддержания разговора.

В этот момент дверь отворилась пинком ноги, и на пороге возник Иван Козлов – колоритная личность шестого факультета. Иван был вечный студент. Когда Крутов только поступил в МАИ и появился в комнате робким первокурсником, Козлов строго, по отечески, приветил его. К тому времени учился он уже пять лет и перешёл на третий курс. Два раза отчисляли его за несдачу экзаменов по основным предметам, которые ему никак не давались, и два раза он восстанавливался. В Московском авиационном неуспевающим предоставлялась уникальная возможность не быть отчисленными окончательно. В институте существовал ПССО – постоянный студенческий строительный отряд, или «подсос».

Это был последний шанс для студентов, которые заваливали сессию так, что уже не в состоянии были ликвидировать задолженности до начала следующего семестра. Такие писали заявление в ПССО. Деканат рассматривал. Если была хоть какая-то причина горе-студента не исключать: болел, занимался общественной работой, спортсмен и так далее, то оставляли его на год, но не учиться, а работать. МАИ – контора большая, и всякой чёрной работы там полно: дворники, гардеробщики, охранники на проходных, подсобные рабочие в буфетах. Граждане москвичи на такую работу не шли, а вот студенты под страхом отчисления хватались за неё. «Ушёл в «подсос»», - про таких говорили. Подразумевалось, что параллельно с работой студент позанимается по проваленным предметам, поумнеет. И если год без проблем отрабатывал, то восстанавливали. Даже не год получался, а меньше, потому что заваленный семестр приходилось начинать заново.

Иван Козлов два раза в подсос ходил. Ему шли на встречу потому, что был он активистом всяческих общественных направлений. Первый раз в институт поступил, армию уже отслужив, а к таким уважения больше было. Он и в стройотрядах активно участвовал, и в жилсовете общежития заседал, и в комитете комсомола крутился. Но главным его увлечением был клуб самодеятельной песни - КСП.

Движение КСП в конце восьмидесятых переживало свой расцвет. Тысячи студентов, молодых специалистов, старых бородатых романтиков участвовали в частых концертах, собирались на огромные фестивали под открытым небом. Пели песни известных бардов о тумане, тайге, костре, любови и, конечно же, о гитаре. А также свои песни. Многие этим грешили. И каждый первокурсник, заселявшийся в разные годы в триста двадцать третью комнату, а также в соседние, был затянут, вовлечён и какое-то время отдал этому страстному увлечению Ивана. Тут само собой приходилось съездить на Грушинский фестиваль, несколько раз сходить в походы и научиться брать на гитаре три аккорда: ля-минор, ре-минор и ми-мажор. Но самое главное, приходилось слушать пение Козлова. И это было основной причиной того, что долго в КСП никто не выдерживал. Слуха у Ивана не было абсолютно. Пение его было мелодичнее, чем рёв медведя, но не намного. Зато потребность в нём – неодолимая. Он, видимо, и сам чувствовал, что его исполнение слегка несовершенно, поэтому особенно любил петь с кем-нибудь дуэтом: так недостатки скрашивались. С трудом отбились каждый в своё время от такого дуэта Стерхов и Дима Погорелов – талантливый автор-исполнитель, бывший сосед Рустама по комнате.

В общем, многие прошли через КСП, и все покинули его с чувством иронии и лёгкого высокомерия к этому движению. Но каждый год с прибытием молодого пополнения студентов ряды маёвского КСП вновь восстанавливались. Это явление получило в общежитии название «козловщина». Более старшие студенты, глядя, как трепетные первокурсники c Козловым во главе убывают в свой первый поход, гремя котелками и гитарами, говорили: «Ну вот, и их «козловщина» засосала».

Правда, чем дальше, тем труднее становилось Ивану восстанавливать ряды КСП. Романтические настроения среди молодежи неумолимо шли на убыль. Гай Подольян был каэспэшником всего три месяца. А Зимородок, услышав в первый раз пение Ивана, сказал напрямик:

- Козлов, знаешь, как твоя фамилия по-литовски будет? Баранаускас.

В отместку Иван пел Артуру каждый день.

Сегодня Козлов был хмур и неприветлив.

- Здравствуй, Ваня. Что невесел? – обратился к нему Стерхов.

- Да достал этот препод, падла, второй раз уже заваливает.

- Динамика? – вспомнил Рустам самый трудный предмет в восьмом семестре.

- Эргономика!! Коззёл.

 

ЁЁЁЁ

 

Из общаги вышли в пятнадцать минут третьего. Рустам всё спешил и подгонял Крутова. Тот был задумчив и вял, видимо переспал. Доехали до метро, зашли на станцию, протиснулись в вагон. В субботу людей не много, нашли место, сели. Крутов прикорнул.

На Динамо вдруг объявили: «Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны». Что за дела? Такого никогда не было. Народ вокруг заволновался. Недоумевая, вышли из вагона. На платформе другое объявление: «По техническим причинам движение между станциями Динамо и Маяковская приостановлено. Просьба воспользоваться наземным транспортом». Какая-то авария, видимо, случилась?

Вышли наверх, а там уже толпа огромная. К остановке не подойти. Минут сорок потеряли, прежде чем штурмом взяли двенадцатый троллейбус. В спрессованном состоянии доехали до Белорусской. Там опять в метро. Теперь к четырём уже не успевали точно.

 

 

 

 

ЁЁЁЁ

 

Марина начала волноваться ещё в пятницу вечером. Уже подзабытое чувство радостного трепета от предстоящей встречи с понравившимся парнем сменялось назойливыми сомнениями. А вдруг не приедет? А вдруг она оказалась девочкой на одну ночь? В субботу с утра чем только ни старалась себя занять, а занималась одним: ждала. Ждала и переживала. Даже удивлялась сама себе. Долго примеряла наряды. Отложила белые брюки и любимую светло розовую майку. В два часа приняла душ. Потом долго и тщательно красилась, меняла причёски.

Путро, ходившая на почту на заказные переговоры со своим Геной, потом ещё куда-то, вернулась в половине четвёртого и обнаружила подругу похожую на только что спущенную на воду дорогую яхту: красивую и устремлённую вдаль. Не обойдясь без нескольких скользких шуток по этому поводу, Инна, на всякий случай, тоже решила привести себя в порядок. К четырём обе были готовы ко всему.

Однако в четыре никто не явился. Не было никого и в половине пятого. Марина под разными предлогами два раза выходила уже на балкон и смотрела вниз: может быть, Рустама не пускает вахтёрша, и он стоит у дверей общежития. Но никто там не стоял. Время шло к пяти, и настроение её неотвратимо ухудшалось. Глядя на подругу, которая уже готова была разреветься, Инна предложила плюнуть на всё и пойти в «Зарю».

Кафе «Заря» было их излюбленным местом проведения досуга, когда водились деньги. Готовили там неплохо, но цены поменьше, чем в ресторанах. Многие официанты и бармен были знакомыми. Располагалось кафе недалеко от станции метро «Проспект Мира». Часы показывали уже десять минут шестого, и Марина, обозлившись на гада Рустама, который оказался таким же болтуном, как и все мужики, согласилась. Оставшись в общежитии, она погрязла бы в обиде и жалости к себе.

Вышли на улицу, пошли к электричке. Пара симпатичных эффектных девушек, явно прогуливающихся ради развлечения, вызывала интерес проходивших мимо парней, знакомых и не знакомых. С разных сторон доносились приветствия и присвистывания. Навязывались провожатые. И тут, при подходе уже к платформе, Марина увидела Рустама. Губы непроизвольно растянулись в улыбке, пальцы нервно сжали ладонь подруги. Не обманул! Приехал!

 

ЁЁЁЁ

 

Выйдя из троллейбуса, зашли на Белорусскую, да не на ту, на радиальную. А надо было на кольцевую. Пошагали по переходу. На кольцевой тоже что-то долго не было поезда. Или это Рустаму так показалось потому, что торопились? Добрались до Комсомольской. Здесь, как всегда, толпа. Пока пробрались к Ярославскому вокзалу, ещё минут десять потеряли. Тут опять задержка: ближайшая электричка только через двадцать минут. Крутов напрягся. Стерхов же наоборот, успокоился. Дальше от него ничего не зависело, электричку он раньше не подгонит.

Наконец уселись в вагон, тронулись. Неожиданно Стерхов спросил:

- Серёга, а ты жениться хочешь?

- Хочу, – не раздумывая, ответил Сергей. - Ну не так, чтоб прям сейчас. Но хочу хорошую семью создать, крепкую. У меня ведь отца нет. Ушёл, когда мне ещё года не было. Мать меня сперва одна растила. Потом отчим, один, другой. Второй пил, бил меня. От этого у меня и со зрением не всё в порядке.

- Со зрением у тебя не всё в порядке?

- Да, когда пишу или читаю, очки одеваю. А ты, Руст? – поинтересовался в свою очередь Крутов.

- Нет, пока не хочу. Надеюсь найти такую женщину, чтобы с ней жизнь захотелось прожить.

- Женщину?

- Нет, девушку, – подумав, ответил Рустам. – Для меня важно, чтобы она девочкой была. А тебе?

- А мне, наверное, всё равно. Лишь бы моя была, душа в душу жили бы.

- Понимаю. Ты знаешь, я где-то класса с шестого, когда спать ложился, представлял себе девушку, ну, девочку свою любимую, вымышленную. Как я ей руки целую, в любви объясняюсь, на коленях стою перед ней. Каждую ночь разные любовные ситуации представлял и долго не мог уснуть от восторга. Где-то, наверное, на протяжении трёх лет. Потом это угасло немного, но полностью прошло, только когда первые женщины у меня появились. Но никому, кроме той вымышленной, я в любви не признавался ни разу. Ласковыми словами какими только не называю их, но что люблю – никому такого не говорил. Сидит во мне это – ожидание идеала.

- У меня тоже такое было, только не в шестом классе, а в девятом - десятом. И я по конкретным женщинам бредил, причём старше меня. Мне матушка друга моего - одноклассника очень нравилась. Я тоже разные с ней ситуации представлял. Так, что даже потом стыдно было ему в глаза смотреть.

Электричка набилась людьми, и уже нельзя было говорить, чтобы посторонние не слышали.

- А интересные платформы на этой линии: Лосиноостровская, Лось, – переключился Стерхов.

- Здесь, по-моему, заповедник лосиный.

- Слушай, а что это за речка, где мы прошлый раз купались, я так и не спросил?

- Яуза.

Дальше ехали молча. Оба погрузились в воспоминания о своей доинститутской жизни. Серёге вспомнилось, как с тем самым одноклассником, будучи ещё совсем пацанами, они стырили с автобазы, что находилась недалеко от их двора, тяжеленный аккумулятор, разобрали его и, расплавив свинцовые пластины на костре, отливали в глиняных формах кастеты в виде якорей. Увлеклись, задержались допоздна. За другом пришла мать, отругала и забрала их обоих с пустыря. Тогда он её и заприметил.

Стерхов же вспоминал, как он, действительно, по полночи грезил о своей девчонке. И в какой-то момент превратилась она из вымышленной в реальную девочку, в которую он безнадёжно влюбился с тех пор, как увидел в пионерском лагере. А в седьмом классе она перевелась в их школу. Он мечтал о ней, а на улице была весна, апрель или май – уже совсем тёплое время в Ташкенте. Окно было открыто, а за ним, по краям их двора, строили сразу два новых дома. Строили в три смены, не останавливаясь и по ночам. Горели прожекторы, рабочие перекрикивались. И было всё это очень романтично.

К Перловской подъехали в двадцать минут шестого. Выбрались из вагона и быстрым шагом, обгоняя толпу, направились в сторону общежитий. Тут Крутов затеребил Стерхова за руку:

- Вон они.

И Рустам увидел Марину, улыбающуюся так, что даже язык высунула. У самого сердце заколотилось часто. Подошли, остановились друг против друга. Повисла пауза. Рустам не видел Инну, а Марина не заметила Крутова. Наконец он обнял её за плечи и поцеловал в губы, аккуратно чтобы не вымазаться в помаде. И ещё раз. И ещё. А Марина закрыла глаза, и всё её естество говорило: «Я твоя».

 

ЁЁЁЁ

 

- Я уже думала, ты не придёшь, - нежно жаловалась Марина, положив голову ему на плечё.

Электричка мерно отстукивала обратно на Москву. Крутов остался на Перловской, вернее углубился в студгородок, разузнав предварительно, где находится нужный ему корпус. Инна сидела рядом. Втроём ехали в «Зарю». Рустам, закинув руку, обнял подругу, стал целовать в губы. Марина жадно отвечала. По их телам разлилась сладостная дрожь. Сидящие напротив Путро и бабка с лукошком отвернулись в разные стороны. Издалека глазели.

- Значит, если бы на пять минут опоздали мы, я бы тебя и не увидел больше? – пригасив наконец возбуждение, спросил Рустам.

- Да вы на полтора часа опоздали.

- Не виноватые мы, сегодня всё было против. Может, это судьба нас испытывала?

- А ведь и правда могли не встретиться, – девушка погладила его руку. - Не опаздывай больше, ладно.

 

ЁЁЁЁ

 

В «Заре» было людно, шумно и дымно. Три места для них нашлись, - помог знакомый официант. Заказали шампанского, бутылку белого, немного поесть. Шампанское Рустам очень не любил открывать в кампаниях. На памятной свадьбе Бориса Лебедева он окатил человек десять, открывая тёплую бутылку. Так, что потом даже в тарелках у некоторых плескалось. Но сейчас обошлось, очень старался. Разлил, выпили за встречу. Перекусили, ещё выпили. Пригласил Марину танцевать.

Тихая хорошая музыка лилась из динамиков. Прекрасно, что не пела кабаковая группа. Шампанское начало ударять в голову. В танце обнялись, прижались друг к другу. Хорошо, боже, как хорошо! Рустам замечал заинтересованные взгляды мужчин в сторону своей подруги, и это ему льстило. И очень приятно было, что Марина неподдельно ему рада.

Музыка закончилась, Марина потянула его к столику. Но вдруг, на их пути возникла женщина лет тридцати – тридцати пяти. Чернявая и на лицо довольно симпатичная, но фигурой пузатенькая и не совсем трезвая.

- Разрешите пригласить Вашего кавалера?

Вновь зазвучала медленная музыка.

- Пожалуйста, – улыбнулась Цветкова, отпуская его руку.

Кавалер с новой дамой проследовал опять на танцевальное место.

- Венера, – представилась дама, обвив его шею руками.

- Рустам.

- Татарин?

- Нет.

- А кто?

- Какая разница? Разве Рустам – татарское имя? – Стерхов не любил отвечать на вопросы о своей национальности.

- Нет, – подумав, пропела Венера. – А я татарка. И мне нравятся такие тёмненькие тоже.

Сделали несколько оборотов. Стерхов уверенно вёл.

- Хорошо танцуешь, – сообщила Венера.

- Бальными танцами когда-то занимался, – похвастался Рустам.

- О, вальс …

- Танго, фокстрот, самба, румба, джайв.

- Джайв? Это как?

- Джайв – это сложно. А вообще могу показать несколько танцевальных элементов, если хотите.

- Давай.

- Начнём с простого. Ножки вместе, правой рукой отталкиваетесь от моей левой и делаете полный оборот. Поехали!

Венера не успела опомниться, как Рустам уверенным движением крутанул её, с трудом поймав в конце оборота потерявшее равновесие тело.

- Ух! – только и произнесла его партнёрша.

- И ещё раз.

Женщина сделала оборот уже увереннее.

- И в другую сторону.

Опять потеря равновесия и отчаянные усилия Рустама.

На них уже обратили внимание. Цветкова и Путро смотрели во все глаза, и ещё какой-то мужчина за вторым от входа столиком.

- Здорово, только это надо делать на трезвую голову, – запыхалась Венера.

Танец закончился. Не зная, куда вести даму, как положено по танцевальному этикету, Рустам вытянулся и кивнул головой – благодарность за танец. Венера неумело присела.

Вернулся за свой столик, а женщина проследовала к тому мужчине, который о них глаза обмозолил.

- Да ты, оказывается, танцор, – с лёгкой ревностью произнесла Марина.

- Да, победитель международных соревнований. – Стерхов потянулся губами к её щеке. Марина великодушно разрешила.

- А меня так не кружил.

- Хочешь?

- Хочу.

- Ты для этого ещё мало выпила.

- А эта женщина много выпила?

- Достаточно.

- Тогда наливай.

Бутылка шампанского уже стояла пустая. Рустам разлил по бокалам вино. Звякнули, выпили. Инна всё смотрела куда-то в сторону, кого-то искала. Потом повернулась к Стерхову.

- Ну развлекай нас, Рустамчик.

- Развлечь, говорите, – Рустам обвёл глазами зал. – Сейчас.

За одним из столиков он, ещё танцуя, заметил, что пели, аккомпанируя на гитаре. Сейчас гитара стояла там без дела. Встал, подошёл к компании. Поздоровался.

- Ребята, одолжите гитару на полчасика. Дамы мои скучают, просят развеселить.

Он указал на Цветкову и Путро. Дамы скучали.

- Держи, – огромный мужик, видимо хозяин инструмента, передал ему гитару в волосатом кулаке. – Смотри: унесёшь - земля круглая, – побуравил он Стерхова пьяными глазами.

- Не беспокойся, земляк, через полчаса принесу в целости.

Рустам вернулся к своему столику.

- О, да ты ещё и певец, – Марина заинтересовалась.

Инна продолжала кого-то высматривать.

- Ну что, подпевать будете?

- Подпивать будем, – сострила Инна. – А репертуар какой?

Рустам осваивал гитару со школьных лет, как и большинство его друзей - самостоятельно. Довольно неплохо умел он исполнять некоторые популярные песни. Часто аккомпанировал и пел с разного рода кампаниями у костров, на школьных огоньках, на студенческих пьянках и лупоглазым девицам. Сам любил тихие мелодичные песни Окуджавы, Машины Времени, Воскресенья. Но знал, что сейчас лучше всего начать с чего-то задушевного, но не очень печального. Начал с «Извозчика» Розенбаума.

 

День такой хороший,

И старушки крошат

Хлебный мякиш сизым голубям…

 

Любой маёвец, или пищевичка при маёвце, сразу подхватили бы. Эти молчали. Не знали слов. Хотя, вроде, нравилось. Отработал «Извозчика», начал «Заходите к нам на огонёк». Тут, вроде, стали немного подпевать. Закончил. Разлил ещё вина. Выпили. И только приготовился исполнить «Гоп стоп» того же Баума, как подошла опять Венера.

- Девочки, я украду вашего парня.

Ну что ты будешь делать! Девочки отдали его опять.

- Не надо меня крутить, – начала Венера, повиснув на шее у Стерхова. – Ты мне лучше скажи, я тебе нравлюсь?

Она была уже совсем пьяная, и Рустаму вспомнилась сцена из «Семнадцати мгновений весны».

- Очень, - не стал он раздражать даму.

- А мой говорит, что я старая стала и толстая.

- Нет, ну что Вы, нет.

Живот женщины тёрся о его лобок.

- Давай поцелуемся.

Это уже совсем ни к чему. Рустам был не настолько пьян, чтобы валить женщину на глазах её мужа и своей новой подруги. Эту мысль в более вежливой форме он ей и высказал.

- А они вон тоже… – язвительно заметила Венера.

Действительно, её муж, не будь дураком, танцевал уже с Мариной.

- Раз такое дело, давайте целоваться. Только не здесь, – нашёлся Рустам. А лучше приходите завтра в семь вечера на Пушкинскую площадь, к памятнику. Я Вас там буду ждать.

Венера вскинула на него глаза, пытаясь понять, шутит он или нет.

- А если приду?

На несколько секунд Стерхов и сам задумался, а не закрутить ли? Но потом представил, что назавтра, протрезвев, она или забудет всё, или не решится. Да и ему зачем это надо, когда начинается новый роман, и вроде хорошо начинается. Мелькнула мысль: а не приколоться ли, назначив свидание. А самому не придти. Но не стал этого делать. Ответил так.

- Приходите, конечно. Я буду ждать. Пароль – три зелёных свистка.

Зависнув на пять секунд, женщина наконец сообразила:

- А ты стервец.

Она сделала несколько пьяных движений головой.

К счастью музыка закончилась, и Рустам поспешил отвести Венеру к её столику и усадить. На обратном пути пересёкся глазами с мужем.

А пока танцевали, волосатый мужик забрал свою гитару.

- Ну что, ещё бутылочку шампанского, и домой?

 

ЁЁЁЁ

 

Проводили Путро до Ярославского вокзала и посадили в электричку. А Марину Рустам уговорил - к нему в общежитие. Доехали до «Войковской», там пешком до общаги - двадцать минут. Шли по трамвайному мосту, часто останавливались и целовались. Вечер был – ну что за прелесть! Полная луна, лёгкий – лёгкий ветерок, наполненный ароматами невидимых цветов. Звуки медленно плыли в тягучем воздухе. Светящийся трамвай - родная шестёрка - догнал их на мосту, и надо же, остановился на спуске, чтобы забрать их, хотя остановки там не было. Как романтично!

Стерхов был уверен, что комната его свободна. Кефир с Левчуком должны были уехать домой в Дубну, так как суббота. За то, как провести на ночь в общежитие подругу, Стерхов почти не волновался.

Ещё год назад сделать это было трудно. Два года назад об этом нельзя было и подумать. Через вахту чужой мог пройти, только оставив свой паспорт. В помощь строгой вахтёрше каждый вечер дежурила пара студентов от военной кафедры, что-то типа народных дружинников. Тогда ещё можно было заставить народ выполнять общественные поручения. У каждого общежитийца – пропуск. И не прокрадёшься без него. Порядок бдели строго. Но буквально на глазах этот порядок сперва ослаб – исчезли студенты. Затем ещё просел - были забыты пропуска, вахтёрши стали не такими требовательными. А потом окончательно рухнул: перестали спрашивать кто, куда и зачем идёт. А часто на вахте и вообще никого не было. Свои и чужие, с девочками и без, пьяные и очень пьяные теперь спокойно барражировали по общежитию. Это заканчивала своё позорное шествие по стране перестройка. Признаки разложения общества стали заметны уже явно, в том числе и в их общежитии.

Но в тот момент Рустаму это было на руку. Вахтерша была на месте, но с ней Рустам имел хорошие отношения, поскольку работал дворником, а она любила таких положительных мальчиков, которые без дела не болтаются.

- Здравствуйте, Зинаида Степановна! – вежливо поздоровался Рустам, расплывшись в улыбке.

- Здравствуй, Рустам, – добродушно кивнула бабка, и больше – ни слова. Только глаза прищурила.

Поднялись на третий этаж. Марина с интересом осматривалась.

- Страшненько тут у вас.

- Да, ремонт не делали лет двадцать.

Рустам стал открывать ключом дверь, а она открыта. Что за дела? Батюшки! И Левчук здесь, и Крутов здесь, и даже Димыч Погорелов. Сидят, пьют чай с батоном. Как всегда, интересно беседуют.

- Привет, светлая компания!

Стерхов прошёлся по рукам. На Крутове задержался.

- А Вы почему здесь, молодой человек?

- Да я уж сегодня два раза рассказывал, – кисло ответил тот, – тебе не буду.

Так, у Серёги ещё одна холостая ходка.

- Как дела? Тебя что, выгнали? – это Погорелову.

- Да нет, моя на практику уехала, а с матерью её я не хочу один оставаться. Перекантуюсь, пока не вернётся.

- Ясно. А это Марина, познакомьтесь, – Цветкова как скромная стояла в двери. – Мариша, это Дима, это Женя, а это Крутов.

Рустам погладил Серёгу по ёжику.

- Очень приятно, – стандартная фраза.

- И нам тоже очень, очень приятно. Очень - с, – Левчук привстал и длинно вытянул шею.

Марина улыбнулась, но не смутилась. Рустам пододвинул ей единственный свободный стул, сам сел на кровать.

- Так, значит, вы здесь обжираетесь?

На столе неаккуратной россыпью - только хлебные крошки. Стерхов нагло отломил большую часть куска, зажатого в руке Левчука, и отправил в рот.

- Ты, Руст! – возмутился Женька.

- Ничего не знаю, пользуетесь моим кофейником, платите дань.

Потянулся к куску Крутова. Тот проворно отдёрнул руку. Тогда Рустам взял его стакан и отпил половину чая.

- О, да у вас и чай с сахаром. Жируете.

- У вас всегда такой богатый стол? – полюбопытствовала Марина.

- Нет, обычно ещё богаче. Ха – ха – ха, – заржали парни.

- Кушать хочешь, маленький? – догадался Стерхов.

- Не отказалась бы, – Цветкова с сомнением окинула взглядом совершенно пустой стол.

- Тогда я сейчас свожу тебя в прелестное заведение. Пошли.

Они поднялись и вышли из комнаты.

- Мы куда?

- В буфет. Женский туалет, кстати, этажом ниже, в конце коридора. Иди, если хочешь, я тебя буду ждать на первом этаже, – не дожидаясь вопроса, проявил заботу Рустам.

Марина ушла, а Стерхов метнулся назад в комнату.

- Мужики, ну что вы насыпались сегодня ни с того, ни с сего!?

- Да мы уже обсуждаем, куда переселяться.

- Во, Диман, Женька, будьте людьми. Серёга, у тебя в комнате, по-моему, одно место свободно. Козлов, вроде, хотел к своей мадам сегодня идти? Дим, давай туда. Женёк, а ты попробуй в триста двадцать шестую. Хочешь, я схожу, договорюсь?

- Да ладно, вали отсюда, сам найду, куда приткнуться. Вообще-то, навешать бы тебе хорошенько, - Левчук поднёс кулак к носу Рустама. – Сволочь ты.

Нервничал Женька, злился на Стерхова за Татьяну. Была она его первой женщиной, а Рустам так нагло отбил её с полпинка. А ведь для него она – одна из многих. Вот сегодня - наглядный пример - привёл новую. Но Левчук не злой и не агрессивный совершенно. И со Стерховым их связывала трёхлетняя дружба и симпатия. Переживал внутри.

До Рустама дошёл порыв друга, когда он уже спускался по лестнице. Но не виноват он был в данном случае. Вернее, виноват в том, что не погнал Татьяну, саму залёгшую к нему в постель. Но пальцем ведь не пошевельнул, чтобы её туда затащить. Прости, Женёк, но на таких женщин не надо западать.

Марина уже ждала его внизу. Прошли мимо вахты в другое крыло общежития, в буфет. По дороге Стерхов показал девушке, где душ.

На деревянных дверях буфета красовалось объявление:

«Требуются помощники буфетчика. Смены: с 7.00 до11.00, с 17.00 до 21.00. Оплата посменно». Слово «посменно» было аккуратно исправлено на «посмертно», что, в общем-то, имело под собой основания, поскольку работа была связана с голодными студентами. В буфете ждал сюрприз. За стойкой стоял новый буфетчик – мужчина среднего возраста. И довольно энергичный. Ура! Неужели нет больше Милены?

Милена - старая буфетчица - до ужаса обрыдла всей общаге. Была она в прошлом якобы актриса, теперь на пенсии. Возможно, отсюда её утончённая истерично-неврастеничная натура. Готовила плохо. Коронное блюдо – шайба с жиром, так прозвали студенты жареную колбасу в исполнении Милены. Обслуживала ещё хуже, а главное - очень медленно. По полчаса могла стоять и болтать с кем-нибудь, когда томилась и нервничала очередь. Но стоило проявить недовольство – и ты ей вечный враг. Всё, можешь больше не приходить, будет тебя игнорировать. Закажешь яичницу и умрёшь от голода в ожидании. Зато если кто подлизался к ней, сделал один – два комплимента, допустим, по поводу её артистизма при нарезании хлеба, - всю жизнь будет проходить без очереди. Правда, плата – каждый раз обязательное сюсюканье с этой старой коровой.

Поэтому так обрадовался Рустам новому буфетчику. Чистый белый халат, вместо счёт – калькулятор. Очередь двигал быстро.

- Тебе чего взять?

Марина обвела глазами стойку. В наличии были нехитрые закуски: яйцо под майонезом, бутерброды с сыром и колбасой. Выпечка: пирожки с мясом, марципаны, ватрушки, сочники. Напитки: чай, кофе, сок яблочный, сок томатный. Из горячего предлагались яичница и сосиски с горошком. Шайб с жиром не было. Взяли сосиски, по яйцу с майонезом, сок. Рустам взял ещё сочник.

Поев, вернулись. В комнате Женька собирал постель для перехода к соседям. Остальные уже ретировались.

- Я в душ схожу, есть у тебя полотенце? – Марина быстро осваивалась, не стесняясь Левчука.

У Рустама было даже чистое полотенце.

- Может быть пойти у кого-нибудь из девчонок халат взять?

- Ты такой заботливый, котик. Возьми, если можешь.

Рустам вышел из комнаты, потоптался минут пять на лестничной площадке. Затем вошёл обратно, быстро и бесшумно залез в шифоньер. Марина в это время беседовала о чём-то с Левчуком. Шифоньер, стоящий дверями к входу и расширенный по бокам полками и антресолями, сколоченными в своё время самими ребятами, отделял основную часть комнаты от входа, образуя что-то вроде прихожей. Из комнаты не было видно, как Рустам залез на свою полку и извлёк оттуда пакет, в котором хранились халат и тапочки Татьяны. Ими она пользовалась, когда приезжала. Вытащив из пакета, Стерхов протянул вещи Марине. Левчук удивлённо вскинул брови – не ожидал, что Рустам так быстро договорится с кем-то насчёт халата. Он и понятия не имел, что его бывшая подруга живёт здесь по выходным. Однако пора было Женьке уходить: Марина вот-вот начнёт переодеваться. Без комплексов девушка.

- Прокуренный, – констатировала Марина насчёт халата, но без претензий.

Левчук вышел. Девушка расстегнула босоножки, сидя на краю кровати, стянула с себя майку, привстала - брюки. Стерхов смотрел, как она раздевается, и дыхание его учащалось. Повернувшись к нему спиной, Марина стала вешать вещи на спинку стула. Он пододвинул ногой другой стул, присел на него и с придыханием стал целовать её спину пониже лопаток, и ещё ниже, где уже начинались мягкие формы округлостей. Прислонился к ним щекой, нежно обнял. Марину окатило сладкое чувство неги. Она выпрямилась и закрыла глаза. Смаковала момент. Красивые ладони с длинными ухоженными ногтями упали на руки Рустама, обвивающие её бёдра. Так бы вечно стояла, и ничего от жизни больше не надо.

Всё испортил Погорелов. Без стука - в свою же ведь комнату - зашёл за зубной щёткой и полотенцем. Накинув быстро халат, Марина ушла.

- Мойся подольше, – успел выкрикнуть ей вслед Рустам. – Я тоже в душ пойду, чтобы не пришла раньше.

 

ЁЁЁЁ

 

В ту ночь троим не спалось. Только Гай Подольян дрых, как всегда, беспокойным сном лунатика.

В жизнь Димы Погорелова ворвалась опять тревога, и мерзкие черви сомнений зашевелились в ранимой душе. Последнее время благодаря Ане он почувствовал себя намного увереннее и комфортнее. Четыре последних месяца, с тех пор, как бросил опостылевший институт и переселился к ней, вообще прожил счастливо. А теперь, когда она уехала, всё вдруг предстало в прежнем сером цвете. Как будто извлекли из него жёсткий поддерживающий стержень: обмяк и скукожился. Это было тем более неприятно и опасно, что склонен он впадать в долгие глубокие депрессии, из которых не в состоянии выбраться самостоятельно.

Какими разными бывают люди. Какой пёстрый клубок характеров мы видим в каждом большом деле, в каждом месте, где проистекает общая жизнь многих людей, соединённых чем – либо. У этого клубка цельное плотное ядро, более рыхлая, но всё же единая оболочка. И ещё всегда торчат из него кто вверх, кто вниз отдельные индивиды.

Дмитрий Погорелов торчал далеко в сторону из многоликой массы маёвских студентов, в основе своей здоровых и бодрых, средних интеллектуалов, где-то эстетов, чаще лентяев, любящих хорошую шутку, грызущих по мере сил гранит технических наук. Дмитрий Погорелов - талант. Не всем явный, пока не видный, но знающими его близко, не оспоряемый. Он поэт, бард. Он сплетает свои стихи со своими же мелодиями и поёт их. Приехал Дима когда-то из провинциальной Костромы и поступил в Московский Авиационный, сам толком не зная, почему именно сюда. Тогда ещё так выпукло не обозначился его бардовский талант. А если бы и обозначился, что с того? Куда поступать с ним? Никто бы и не подсказал.

Это теперь он, повзрослевший, потративший напрасно пять ценнейших лет, созрел наконец до этого решения: бросать авиационный, и поступать в литературный. Ну какой он инженер? От одного слова этого тошнит. И никогда он не мог две аккуратных линии на ватмане провести толщиной в один миллиметр, как, видите ли, требует ГОСТ. Не лезут ему в голову эти дурацкие формулы, эти станки и металлы.

Зато лезут из головы прекрасные стихи и песни, которые год от года всё лучше. И уже он становится потихоньку известен в бардовских кругах, уже даёт концерты. На последний маёвский конкурс КСП его пригласили как почётного гостя. Записывался на главной студии каэспэшников Москвы. Всё больше затягивает его жизнь артиста. И как она ему нравится. Встречи с такими же, как он, людьми искусства: бардами, поэтами, художниками. Тусовки на квартирах, концерты в маленьких залах. Постоянно вовлекают его в разные интересные события. То на ипподром затянут, то в яхтклуб. В Питер ездили, в Кижи.

Всё больше мешал Авиационный. С одной стороны, потрачено уже пять лет на него, до получения высшего образования осталось полтора года. Лишний год взялся оттого, что на четвёртом курсе впал в депрессию из-за одной девчонки. Да так, что перестал учиться, ходить в институт и вообще вставать с кровати. Только в столовую пацаны чуть не на руках выносили, вообще двигаться не хотелось. Потом Стерхов его матери телеграммой сообщил, она приехала и забрала сына в Кострому. Там в психушке пришлось два месяца лечиться. Сессию пропустил, и пришлось взять академический отпуск. С другой же стороны, зачем тратить ещё эти полтора года, когда уже точно знает, что не будет работать по этой специальности и дня? Аня это решение поддержала.

Анюта, которая появилась в его жизни полгода назад, сразу стала ему советчиком и опорой. И сейчас он обдумывал, не стала ли она его музой. Вообще, это была неожиданная удача в его жизни. Некрасивый, непрезентабельный, маленького роста, рыжий Дима Погорелов никогда не имел успеха у девушек. Да и сам, если влюблялся, сильно потом страдал, как в упомянутой истории. Одет был всегда в одно и кое-как: мешковатые штаны, грязный серый свитер. Зимой носил чёрную искусственную шубу тоже грязную и клочковатую. На ногах имел такого же вида кроссовки, или сапоги – дутики. Уныловато-грустное выражение лица, крючковатый нос, глаза на выкате, над ними худосочные рыжие ресницы. Когда о чём-то задумывался, непроизвольно начинал ковырять в носу.

Но вот выпало счастье и ему. Полюбила ли его Аня за талант, за тонкую и хрупкую, как осенний лист, душу, или просто пожалела - не было между ними такого объяснения. Но сразу после того концерта в Строгановском училище, где их познакомили, взяла она его под своё тёплое женственное крыло, такого неприкаянного. А он приник к ней всё равно, что к матери. Студентка третьего курса Строгановки училась она на реставратора. Хорошо рисовала. Многие из её работ Диме нравились. Живо интересовалась творческими людьми, ходила постоянно на концерты, творческие встречи и вечера. Нельзя было назвать её красавицей, да и фигурой полноватая и несколько несуразная. Носила поэтому балахонистые платья и накидки. Зато интеллигентная, начитанная, хороший собеседник. При этом энергичная. И вообще, приятная. Даже жлоб Стерхов одобрил.

В судьбе Димы Аня сразу стала принимать живое участие. Во-первых, перетянула его жить к себе домой. На счастье Погорелова оказалось, что живут Аня с матерью вдвоём в трёхкомнатной квартире. Мать, хоть и не особо радовалась, но, похоже, и не возражала: Аня в семье доминировала. Когда Дима поселился в их квартире, не было у них с Анютой ещё интимной близости. Она просто предложила ему жильё, видя какие невыносимые для него условия в маёвском общежитии. Затем стала помогать с организацией концертов. Подключала своих друзей, знакомых, знакомых знакомых, которых у неё оказалось в большом количестве. Поддержала его решение оставить авиацию и пойти по предначертанному свыше жизненному пути. Ну и наконец поработала над внешним видом своего друга. Как-то, после месячного отсутствия, появился Погорелов в чистых наглаженных брюках, в новой кожаной куртке (где взял?). На лице медной чеканкой красовалась мужественная бородка. Парни офигели. Водили Диму по комнатам показывать. А ему было приятно.

Приведя своего избранника в относительный порядок, Аня, легла с ним в постель. После двух месяцев проживания в одной квартире. А он только – только успел к этому морально подготовиться.

Но теперь Анюта уехала на практику в Ярославль: реставрировать там какие-то фрески в древних церквях. Дима решил с её матерью один не оставаться, хотя Аня уговаривала. Как-то неловко. Проводив её и посадив на поезд, приехал в общагу, откуда он не был изгнан, так как не был всё ещё официально исключён из института. Пока общался с парнями за жизнь, мысли не так лезли в голову. А когда выключили свет, и темнота погрузила его в одиночество, стал давить пресс сомнений.

Ну хорошо, бросил он Авиационный. Но теперь же поступать в Литературный. Через месяц экзамены, к которым он готовится спустя рукава. Поступит, нет ли? А если поступит - вновь пять лет студенческую лямку тянуть? И потом кем он станет? Поэтом? Выдадут диплом, а в нём: получил квалификацию - поэт. Специальность номер такая-то. Смешно. А жить на что? Сейчас-то мать помогает. Но она ещё не знает, что он МАИ бросил. Он ей специально не сообщает, пока в Литературный не поступил. Но как узнает, что скажет? И как он сможет ещё пять лет на шее у неё сидеть? Тем более что у него, как будто, уже семья. Значит выход один – работать. Вон и Стерхов, и Крутов работают же. А если учиться и работать, то на главное – на творчество - время где взять? Зарабатывать выступлениями? Фигушки ими заработаешь. Он концертах в десяти уже участвовал, два сольных дал. Но все они были бесплатные, для удовлетворения творческого «я». И аудиторию сам себе собирал, с помощью друзей. Нужно сначала имя сделать, чтобы этим жить.

И хотя цель именно такая, достижима ли она? Его песни не для массовой аудитории. Не для этого быдла, что хавает Ласковый Май да Мираж. Им богема больше интересуется. Что уж тут поделаешь, не получается у него писать для среднестатистического слушателя. Вернее, получается (есть у него, к примеру, песенка «Золотая молодёжь»), но противно. Вот даже и здесь, в маёвской общаге, где уровень интеллектуального и эстетического народа развития повыше, чем во многих других местах, его ведь не так часто просят спеть. А если и просят, то какого-нибудь Розенбаума, или Макаревича. Только Стерхов, хоть и жлоб, в полной мере ценит его талант, потому что сам не без способностей и пытается песни писать. Наполненный этими тяжёлыми мыслями, Погорелов не мог уснуть.

Крутов не спал потому, что выспался днём, перед тем, как поехал со Стерховым в Кооперативный. Он лежал с открытыми глазами, а в голову лезли мысли о том, что и сегодня ему обломилось. Приехал, а его никто не ждал, дверь закрыта, никого нет. Или потому, что опоздал? Или вообще, адрес не тот дали? Сколько же ещё нужно приложить усилий, чтобы трахнуть кого-нибудь?

Артур Зимородок только что явился с очередной весёлой гулянки. Пока шёл, наслаждался тёплым летним вечером, чудесными запахами, испускаемыми в темноте какими-то цветущими кустами. На каждом углу - целующиеся парочки, а при подходе к студгородку МАИ – их вдвое больше. Он был ещё слишком возбуждён, чтобы сразу уснуть. Да и встал сегодня поздно.

Из-за гипсо-картонной стены, не слишком хорошо скрывающей звуки, доносились аханья и стоны. Потом низкое мужское бубнение и раскованный девичий смех. Потом – опять стоны.

- Когда уже они угомонятся? – не выдержал Погорелов.

- Я время засёк. Час двадцать он её уже молотит, – с одобрением ответил Зимородок.

- На его месте сейчас должен быть я. Стерхов, гад, у меня её отбил. Зря я его с собой взял, – подключился Крутов, критикуя друга в шутку.

- Он и у Женьки подругу отбил. Свинья!

Погорелов Стерхова недолюбливал. Считал его высокомерным и эгоистичным. К тому же, почти все три года проживания в одной комнате, Рустам бесконечно придирался к Диме за что, якобы, безалаберный, что в комнате от него беспорядок, а убираться его не заставишь. И часто скандалили они из-за форточки, или окна, которые Стерхов всё время открывал, чтобы комната проветривалась. А Дима не терпел, когда откуда-нибудь поддувало.

- Да ладно, эта Татьяна – такая б-ща, – заступился за Рустама Серёга. – Она сама его грязно домогалась. Я свидетелем был.

- А эта – тоже такая?

- Эта - нет. Рустам её во вторую ночь только совратил.

- Надо же, стойкая, – съязвил Дима. – Я вон свою три месяца обхаживал, – вздумал он похвастаться.

- Ну, это тебе баранка, – усмехнулся в темноте Зимородок. Рустамка молодец, времени зря не теряет. И вы не теряйте, парни. Может так случиться, что завтра вас уже не будет в живых.

- Сплюнь, Артур, – Крутов звонко сплюнул в темноте и три раза постучал по столу.

«Ничего себе, весельчак мысли выдаёт», - подумал Погорелов. Он не знал толком об Артуре, так как появился Зимородок в общежитии незадолго до того, как Дима съехал.

Артур имел право сказать такое в этой волшебной благоухающей ночи. В свои двадцать два он имел страшный опыт хождения под смертью. Отслужил почти два года в Афгане, под Гератом, в 12-м гвардейском полку. 22 месяца на войне. Боевых операций десятки прошёл. Попадал в засады, под миномётные обстрелы духов и под артиллерийские обстрелы своих. В одном бою был контужен, в другом ранен, не считая царапин. За участие в захвате крупного душманского каравана с оружием, медикаментами и наркотиками, шедшего в Герат из Ирана, был награждён Орденом Красной Звезды.

И как часто лезла в голову ему эта мысль. Выстукивала поверх головы автоматными очередями, скрипела песком на зубах, когда лежал с АКСом, вжавшись в афганские скалы. Обсуждалась за чарсом (гашиш) и брагой с пацанами. Что вот они тут могут погибнуть в любой момент, а что они видели в этой жизни, что знают? Хорошо, если кто хоть пробовал женщину. А многие и девчонку-то за руку не держали. Кто-то за пределы деревни своей почти не выезжал. Погибнешь – и прервётся живая нить, что тянется от прадеда, деда твоего и отца - к тебе. Вместо будущего, вместо потомков – пустота. Иной раз в такие моменты так хотелось сына своего, в будущем рождённого, на руках подержать. И от осознания того, что может и не доведется, плакал даже.

Поэтому клятву дал себе: если живой останется, каким бы ни вернулся с этой войны калекой, жить на полную катушку. Ни одной юбки не пропустить. Получить высшее образование и непременно в Москве, в одном из лучших ВУЗов, по какой-нибудь интересной специальности. Увидеть всё, что есть интересного в столице, но не только в ней. Много путешествовать, достигая самых окраин. Заниматься спортом.

Жениться лет в двадцать шесть - семь на самой красивой девушке, и любить её до беспамятства. И ребятишек чтобы у них было не меньше четырёх. Само собой – карьеру сделать прочную. Заниматься в жизни делом, чтоб нравилось. И никогда, никогда не позволять себе унывать, или там срываться, впадать депрессию. И друзей чтоб побольше.

Надо сказать, пункты своей программы Артур выполнял последовательно. Тем более, что судьба пощадила. Вернулся не калекой, а вполне здоровым мужчиной. Только левая рука в локте, куда пуля попала, не до конца сгибалась, да головные боли иногда мучили. Но это - ерунда. Начал со слабого пола. Благо, внешность и весёлый характер позволяли без труда завоёвывать женские сердца. Со вторым пунктом было сложнее. Выбрал направление – космонавтика, и институт, где по нему готовят – Московский Авиационный. Но, поскольку, в школе был нерадивым учеником, да и армия выветрила остатки знаний, с первого раза не поступил. Но записался на подготовительные курсы. Как афганцу пошли ему на встречу и поселили в общежитие. Теперь курсы закончились, через месяц экзамены. Конечно сдаст и поступит.

Но за учёбой про другие пункты не забывал. От Стерхова узнал, что не так далеко, в Тушино есть не то ипподром, не то конная секция, и что можно за небольшую плату кататься там на лошадях. Стал ходить. Понравилось, пристрастился. Музеи многие посетил уже, концерты разные.

Труднее всего было не вспоминать о том, что было в Афгане. Всплывали в памяти постоянно самые чёрные моменты. Мучили по ночам кошмары. Горящие трупы солдат среди развороченных «Уралов». Друг его – азербайджанец Вагиф Гусейнов без лица, но ещё живой. Засады, в которые несколько раз попадал, когда со всех сторон лупили по ним духи. И леденящий страх в моменты затишья перед атакой.

Здесь, на гражданке полно идиотов, которые часто пристают с расспросами: что там, да как было, расскажи. Сколько духов замочил? Одна преподавательница в Москве уже, в институте учудила. Артур тогда на первое занятие костюм одел, а на пиджаке - орденская планка. Она увидела, и ехидным таким голосом спрашивает:

- Что это у Вас?

- Награда, – отвечает Артур.

- Медаль «За спасение утопающих»?

- Нет, Орден Красной Звезды.

Замялась немного.

- В Афганистане служили?

- Да.

Потом, после занятий подсела к нему, и говорит:

- Вы не расскажете, как там всё было? Мне это интересно.

Толи бестактность свою хотела загладить, толи познакомиться поближе. Фигуристая такая женщина лет сорока. А он не любил лишний раз вспоминать, тем более рассказывать. Поэтому ответил:

- Извините, мне надо идти заниматься. Вы столько заданий дали, боюсь не успеть.

Она, кажется, обиделась, глупая баба.

А ещё часто он слышал разное обидное про афганцев. Что мол, непонятно кого защищали они в той войне. Только зря страну в крови утопили. Он и сам знал, что зря, и это было всего больней. Они-то - простые солдаты - не виноваты ведь. Они такие же жертвы, как жители этой несчастной страны. Но кому об этом кричать? Кто хочет об этом слышать?

А недавно вообще потрясло его выступление академика Сахарова на съезде народных депутатов. В растормошённой за последние годы стране этот съезд вызывал огромный интерес у народа. У студентов, как наиболее активной его части – тем более. В триста шестнадцатой был чёрно-белый телевизор, ребята в прокате взяли. Так полная комната к ним набивалась посмотреть очередное заседание. В это время как раз сессия шла, каждая минута для студентов не то, что золотая – платиновая. Но бросали всё, когда это сборище начинали показывать.

В тот раз и Артур пришёл взглянуть, что это за съезд такой, что все на него сбегаются. Огромный зал в телевизоре, полно народа. Оператор, как всегда, выхватывает мужиков да тёток в экзотических национальных головных уборах. Все возбуждённые, суетятся, рвутся к микрофону. Довольный Горбачёв распоряжается: кому слово дать, кому не дать. Взбирается на трибуну этот старый пень Сахаров и начинает гнать байду про преступное нахождение оккупационных советских войск в Афганистане. У Артура рот открылся: такое звучит с правительственной трибуны!? А тот дальше: что якобы, советские лётчики в Афганистане расстреливали своих солдат, попавших в окружение, чтобы те не могли сдаться в плен. Зимородок сидел и не знал, что делать. Тут зал стал хлопать, чтобы не дать Сахарову говорить. Горбачёв встрял, что-то лопочет.

Встал Артур, вышел из комнаты. Заметался по коридору. Бешенство овладело им, душило. Лётчики ему несколько раз в Афгане жизнь спасали – эвакуировали на вертушках из окружений, рискуя собой. Был бы АКС, пошёл бы туда, где заседают эти депутаты хреновы, и всадил в этого академика весь рожок. А в кровавой духоте, которая прихлынула к голове, к лицу, тоненьким пунктиром мозг сигналы посылал: «Нельзя! Возьми себя в руки. Успокойся. Сколько ребят – афганцев себя погубили, давая волю таким эмоциям. Не срывайся».

Зашёл к себе в комнату и изо всех сил саданул кулаком в стену. Гипс стены промялся, а из лопнувшей на суставах кожи кровь закапала на пол. Гай со страха от стола, где спокойно сидел, занимался, аж к дверям отскочил. Два дня ещё потом успокоиться не мог: ходил, желваками играл. И страшно чарса хотелось курнуть, чего он боялся больше всего.

Очень трудно было это желание побороть. За два почти года употребления этого зелья наркоманом стал. В этом он отчёт себе отдавал. В отличие от многих товарищей, которые, вернувшись в Союз, стали рыскать в поисках наркотиков, чем можно чарс заменить, он твёрдо решил с этим делом напрочь завязать. Ещё в Афгане увидел, как ломаются парни. Когда тот караван захватили, за который ему орден дали, там чего только не было. В том числе лекарства всякие. А среди них - целлофановые пакетики с белым порошком. Пока офицеры сообразили, что к чему, солдаты успели несколько пакетов заныкать. А это опиум был, как потом поняли. Ну и разошёлся он по роте. Стали им косяки забивать. А был ещё у них чилим. Парнишка один - токарь из ремроты выточил на станке. Лаком покрыли - лучше, чем настоящий. Вот особый шик был из него курнуть. Артур попробовал пару раз. Уносит классно, конечно. Расслабон такой, эйфория. И чувство единства, когда в компании куришь. И ничего не страшно.

Но потом как будто что-то переключилось в нём. Понял, что если так дальше пойдёт – снаркоманится конкретно. Опиум больше не курил. Чарс, чтобы не выглядеть белой вороной, покуривал до конца службы. Но слово себе дал, что когда в Союз вернётся, будет себя в железе держать, никогда не станет этим заниматься. А те, кто на опий подсел, когда кончились эти пакеты, очень хреново себя чувствовали. На все операции рвались в надежде ещё раз такой караван накрыть.

А сейчас лежал Артур спокойный и счастливый. Всё у него складывалось хорошо. С войны вернулся живой. В институт скоро поступит, будет учиться. И психику свою удавалось под контролем держать: помогало природное жизнелюбие.

В соседней комнате продолжалась оргия со звуковым сопровождением, и Дима, не выдержав, постучал в стену.

- Да – да, войдите! – прокричал из-за стены Рустам. – Погорелов, не спится тебе?

- Да ладно, не злобствуй, – голос Артура звучал в темноте спокойно. – Ты лучше скажи…

- Уууу! Задену! Отходи! – Гай вдруг вытянул руки, как будто схватившись за руль, и попытался встать с кровати.

Зимородок проворно вскочил и уложил его обратно. Погорелов засмеялся. Он был наслышан, что Гай – настоящий лунатик, но своими глазами увидел это впервые. Подольян на минуту замолк. Дима с интересом наблюдал за ним. Артур с Серёгой уже привыкли, поэтому особо внимания не обращали.

- А если его не останавливать? Уйдёт по карнизу?

- Нет, будет по комнате шарахаться. Хотя кто его знает, может когда и полезет в окно.

- А если разбудить в этот момент?

- Не помнит ничего, ложится и засыпает опять.

- Интеграл не правильный, не па – а ! Идём отсюда, – с напряжением проговорил Гай.

- Вышмат учит. И во сне учёба покоя не даёт, – пожалел Подольяна Крутов.

- Спи, Серёга! – вдруг выпалил Гай, как будто реально участвовал в разговоре.

Парни рассмеялись.

- Сам ты спи, – Крутов, свесившись с верхнего яруса, толкнул Гая в лоб.

- Разбуди его, Серый, а то так и будет болтать, – посоветовал Артур.

- А с ним иногда можно разговаривать. Прикольно получается, – решил развлечься Крутов. – Гай! Завтра экзамен по вышмату, а ты не выучил ничего, – в полный голос произнёс он.

Подольян молчал, но чувствовалось, что он напрягся. С полминуты ждали его реакции.

- Нет, сейчас не расположен к разговору.

Серёга лежал на втором этаже двухъярусной кровати, свесившись вниз. Гай жил на первом. Эту кровать они специально соорудили их двух обычных, чтобы в комнате стало больше свободной площади. Определили сперва на второй этаж Подольяна, как самого молодого. Но он два раза оттуда шарахнулся. Пришлось вверху селиться Крутову.

- А вообще, такие корки мочит. Всё выкладывает, что у него там в голове. Крутов зевнул.

За стенкой, вроде, угомонились. Стихали и голоса на улице. Летняя ночь завела колыбельную в исполнении сверчков. Сон потихоньку накатывал на Диму, и он уже сладко приник щекой к подушке.

- Ты дошутишься! – произнёс Гай с угрозой в образовавшейся тишине.

 

ЁЁЁЁ

 

Рассыпались по кишлаку, врываясь в ветхие глиняные мазанки. Первая комната пуста. Всё перевернули.

- Если хоть один патрон найдём, стрелять на хрен всех, – орет комполка на улице.

Во второй комнате – старик. Встал и загораживает руками вход в следующую.

- Ты ещё чего тут!?

Старлей бьёт его прикладом по лицу, и старик падает на колени. Врываются. Полно женщин и детей. Старик висит на ноге у старлея. Он разворачивается и стреляет старику в голову. Женщины начинают визжать, закрыв лица руками. Старлей лупит в потолок из автомата, но визг только усиливается. Расталкивая орущую ораву, проверяют комнату.

- Ничего. В следующий.

Трое выбегают, он и Антоха остаются. Антон хватает одну из женщин, что помоложе, выволакивает в другую комнату, бросает на пол и начинает насиловать. Чтобы не сопротивлялась, бьёт три раза под дых. Артур стоит в проходе, угрожая автоматом остальным. Вдруг одна из женщин бросается на него, пытаясь пройти. У Артура в руках откуда-то появляется монтировка, и он бьёт женщину в голову острым концом. Она падает. Монтировка торчит у неё из головы. Зачем он так сделал? Можно ведь было из автомата застрелить.

Он выбегает на улицу, а там почему-то вместо своих - духи. Артур наводит на них АКС, нажимает на курок, но автомат не стреляет. Его хватают сзади, заворачивают и связывают руки и подвешивают за них на тополь. От ужаса он онемел: не сопротивляется и не кричит. Рядом также за вывернутые руки вешают Антона. Стягивают с него штаны и трусы, держат за ноги. Пацан лет четырнадцати, подбодряемый толпой духов, отрезает Антону сперва уши, потом нос, затем член с мошонкой. Кровавый фонтан хлещет у Антона между ног. Пацан подходит к Артуру. Зимородок отбивается ногами, бешено кричит и просыпается.

На улице уже светает. Будильник на столе показывает пятый час. Серёга беспокойно смотрит на него со второго этажа. Гай спит, Димы нету. Артур садится на кровати. Его колотит. Отдышавшись, он бёрёт сигареты, зажигалку и, натягивая по дороге джинсовую куртку, в трусах выходит в коридор.

В курилке сидит Погорелов с гитарой, тетрадкой и ручкой. С вопросом смотрит на Зимородка.

- Что, спать я тебе не дал?

- Да вы с Гаем напару…

- Извини, братуха, афганский синдром.

До Димы дошло.

- Спой что-нибудь … душевное, – просит Артур.

Дима отказать не может, хотя, если петь во весь голос, как он привык, проснётся весь этаж. Встаёт, закрывает дверь в курилку, снова садится и поёт одну из ранних своих песен. Не богемную, с полудетской ещё романтикой. Начинает тихим голосом.

С кем пойду я пред алтарь,

С кем напьюсь святой воды?

И кому свои труды

Дам сберечь от беды?

 

С кем взойду на Эверест,

С кем замёрзну в ледниках,

Но в мозолистых руках

Донесу тяжёлый крест?

 

Дальше – громче:

 

С кем взойду на эшафот,

Опираясь на плечо,

И целуя горячо

Перед смертью тёплый рот?

 

С кем напьюсь и с кем спою

Песню странную свою?

Ведь без песни мне не жить,

А без друга мне не спеть.

 

Последние два куплета – в полный голос, иначе песня не прозвучит.

 

Кто ты друг мой, или враг?

Выходи из-за угла,

Из-за пышного стола

Разодетый в модный фрак.

 

Выходи, да расскажи,

С кем идёшь, и что несёшь,

Что нашёл, и что поешь,

И в какую веришь жизнь?

 

Зимородку песня нравится. Заслушавшись, он забывает на минуту про свой страшный сон.

- Сам сочинил? – спрашивает Диму, когда тот заканчивает.

- Сам, – ухмыляется Погорелов несколько свысока.

- Классно. Давай ещё что-нибудь.

И зачем-то Дима, чтобы попасть в тему, которая мучает Артура (хотел угодить?) поёт:

 

Тир. Прищур. Прицел. Мишень.

В парке – медленный «Мишел».

Выстрел! Холод. Тишина.

Словно вновь пришла война.

 

Дальше громко, забыв про ночь :

 

И печальный Левитан

Объявил начало бед,

И спускается туман,

И на фронт уходит дед.

 

Опять тихим голосом.

 

Заяц, дёрнувшись, упал.

Похвалил меня сосед.

Выстрел грянул и пропал,

А в душе – кровавый след.

 

И снова во весь голос:

 

Глохну я от тишины.

Тишина – начало бед.

Страх вины и мрак войны!

Остальное – блажь и бред.

 

Зимородок, сидевший, обхватив склонённую голову, бросает вдруг руку на струны диминой гитары.

- Не надо, брат! Не пой больше!

 

 

ГЛАВА 4

КЕРАМИЧЕСКИЙ БАМПЕР

 

Ших – ших, ших – ших. Если насадить на черенок хорошую новую метёлку с длинными прутьями, то можно быстро подмести широкую дорогу. Берёшь метлу за конец черенка и шуруешь из стороны в сторону на полный размах. Мусор заметается к бордюрам. Там его потом в кучки сметаешь. Ших - Ших. Действовал на автомате. А голова совсем о другом думала: о тревожном. Через полгода диплом защитит и нужно будет возвращаться в Ташкент. Так карты ложатся. Заманчиво было остаться в Москве, но существовали серьёзные препятствия. Первое – состоявшееся уже распределение. В советские времена распределение было процедурой сколь неизбежной, столь и неприятной для многих студентов. Государство в лице распределительной комиссии ВУЗа решало, где будет работать каждый специалист после окончания института. И если маёвцам тут было полегче, - авиакосмические предприятия есть только в крупных городах, - то медика, учителя или строителя могли запросто услать из Москвы в какой-нибудь в туркменский аул или в глухую деревню в сибирской тайге. И нужно было отработать там три года. В течении этих лет на работу больше нигде не брали.

Иногородних в Москву не распределяли. Не распределяли и в Подмосковье, за редким исключением. Старались отослать туда, откуда прибыл. В МАИ, как и везде - если есть на родине хоть какое-нибудь предприятие отрасли – скатертью дорога. Так Рустам был распределён на Ташкентское авиационное производственное объединение имени В. П. Чкалова - мощнейший в стране авиазавод, выпускавший грузовые самолёты ИЛ-76. И не важно, что учился на факультете космонавтики.

Он и не дёргался. Так, значит так. Хотя остаться в Москве возможность была. В Москве, в Министерстве Авиационной промышленности, на высокой должности начальника главка работал хороший приятель отца. Так вот, через него можно было решить вопрос.

Но была ещё одна причина не оставаться в столице. Жильё в ближайшие двадцать лет ему тут не светило, в лучшем случае - рабочее общежитие. Получить квартиру раньше – и мечтать глупо. Другой вариант: жениться на москвичке и поселиться с тёщей и тестем. Еще не лучше. В то время, как в Ташкенте родители вдвоём жили в шикарной четырёхкомнатной квартире. И дача была двухэтажная в десяти минутах езды. И машина.

Всё бы ничего, да стали происходить в стране неприятные вещи - национальные конфликты. Тем, кто жил в РСФСР и не знал, что такое национальные окраины - это только сообщения по телевизору. А кому-то было над чем задуматься.

Первый звоночек прозвенел в декабре 1986 года. Тогда случились массовые беспорядки в Алма-Ате, вызванные отставкой первого секретаря ЦК Компартии Казахстана Кунаева. Рустам узнал об этом по «Би Би Си». Как ни глушили эту радиостанцию, она почему-то пробивалась и доносила до советских ушей то, что старательно хотели скрыть власти. Потом уже сообщили кратко по телевидению донельзя отцензуренную информацию. Для Рустама это был шок. В Советском Союзе какие-то массовые беспорядки?! Какие-то избиения русских (такие слухи поползли)?! Да как это может быть в родной стране с её железо-бетонным порядком?

Потом в феврале 1988 – го в Сумгаите азербайджанцы резали армян. Литва в это время заговорила о выходе из состава СССР. Горбачёв приехал туда изучать обстановку на месте, а там ему в аэропорту плакаты в рожу: «Требуем отделения Литвы». И уже подкатила к общественному сознанию, уже стояла перед его опущенным забралом нежеланная и нелепая мысль: «Союз разваливается». Великая мощная держава, год назад дико подумать было, начинала трещать по швам – по административным границам. Рустама, когда он представлял себе такое, пробирал ужас. Если Союз рушится, куда же он едет? Долгое время мозги отказывались всерьёз обдумывать эту гипотетическую возможность. Ну Азербайджан, ну Литва. Это всё далеко и неправда. Прибалты всегда ненавидели русских. Ну и что? Жили же как-то в составе Союза. Ждалось, что всё образуется, рассосётся.

Не рассасывалось. Когда открылся съезд народных депутатов, стало известно, что недавно войска подавили демонстрацию в Тбилиси. Такая была мощнейшая демонстрация, что власти её испугались. И якобы десантники многих людей забили насмерть сапёрными лопатками. Не верилось, но на съезде уже который день об этом орали. А третьего июня у Рустама сердце упало. Произошёл конфликт в Узбекистане. В Ферганской долине узбеки устроили резню турок-месхитинцев. Что это за турки такие, и почему они оказались в Узбекистане, Рустам не знал. Но от этого легче не было. Это же у него на родине, в нескольких часах езды от Ташкента. А докатится до Ташкента, и начнут там узбеки резать всех?

На этот раз уже информации было побольше, потому что произошло всё во время съезда. Там и так сплошным потоком озвучивались негативные, страшные, ужасные факты. Как будто огромную канализационную трубу прорвало. Ну и это до кучи. Гласность к этому времени уже давно была провозглашена, и по телевизору, правда через некоторое время, когда войска туда ввели, показали телесъёмки из Ферганской долины. Рустам как раз в триста шестнадцатой сидел. «Тихо», - заорал на пацанов, когда сюжет начался. Вот кишлак, типичный для Узбекистана. Вот разграбленные дома. Вот сожжённые. Трупы. Много. Один труп берут за волосы, и голова откидывается неестественно назад. Шея до середины перерезана… Брр!

Ну и что теперь нужно было делать? Как ехать в Ташкент для дальнейшей жизни? Тут ещё Левчук масла подлил: «Я, - говорит, - на сто процентов уверен, что в ближайшее время произойдут два глобальных события: объединение Германии и развал СССР». И так легко ему это говорить. Сам живёт в Московской области. Ему что есть этот Узбекистан, что нет. Да и мнение это расхожее: мы, мол, Россия, кормим эти отсталые республики, от себя отрывая. А без них нам только легче будет. А то, что, допустим, в том же Узбекистане два с половиной миллиона русских останется национальным меньшинством среди семнадцати миллионов узбеков, и что им при этом - кронты, это кому интересно? А Рустам знал, что это такое, представлял.

Узбеки - не злой народ, не вредный. Гостеприимный очень. И к русским нельзя сказать, что плохо относятся. А если русский человек узбекский язык знает, большим уважением пользуется. Но живут русские и узбеки, хоть и на одной там земле, в одних городах, но раздельно. Разные у них культуры и менталитеты. Узбеки всегда плотными общинами держатся, семьями, кланами. Например, подъезд в жилом доме в Ташкенте, где узбекских семей нет. Русские, украинцы, татары, евреи, корейцы, армяне. Тихо и спокойно в подъезде. Стоит местной семье появиться – сразу шум, гам. Человек по двадцать у подъезда всегда толпится. Заходят, выходят, дверь в квартире не закрывается.

Мальчишки - узбеки всегда большими толпами ходят. И если русские пацаны по дороге им попадаются, особенно, когда не на центральных улицах, а где-нибудь в махалле, часто деньги у них отбирают и избивают. Такая у них бравада: узбек над русским всегда должен верх взять. А русскоязычные никогда там в большие кучи не сбиваются и никогда друг друга не поддерживают. Нет общины, - каждый сам по себе.

Не местному кадру в Узбекистане трудно во многих местах карьеру сделать, а если республика станет самостоятельной, вообще все пути будут закрыты. К тому же государственным станет узбекский язык, а его мало кто из русскоязычных знает, а главное – никто не стремится овладеть. Так что очень и очень неуютно будет там русским, если Союз развалится. Но не хотелось, чёрт побери, в это верить. Да нет, не случится этого. Такая держава. Полмира в руках держит. Нет, нет.

Но стоит всё-таки подумать над вариантом – остаться в Москве.

- Рустам, здравствуй.

Наташа стояла перед ним хрупкая и красивая.

Никогда он её такой красивой не видел. Новое голубое платье выгодно подчёркивало достоинства фигуры. Накрашена со вкусом. Скромно руки с сумочкой держала за спиной. А главное - что-то внутри таила. Всегда была загадочная, а сейчас особенно. А он и не заметил, погружённый в своё, как она подошла. Но ведь и не договаривались они сегодня встретиться.

- Здравствуй, красавица моя! – Рустам поцеловал её. Руки в грязных рукавицах в стороны развёл, чтобы не дотронуться и не испачкать.

Наташа ответила на поцелуй тоже как-то особенно.

- Ты скоро освободишься?

- Да я уже заканчиваю. Мусор осталось собрать.

- Я посижу на скамейке, тебя подожду.

- Что-то случилось, солнышко?

- Нет, простоя я очень сильно тебя хочу.

- Уааау! Ну его, мусор. Пошли скорей.

- Нет, ты доубирайся. Десять минут я ещё выдержу.

С чего это Наташа, с которой последнее время все не клеилось, вдруг так его захотела, он спросить не успел. Когда пришёл из душа, она открыла ему дверь совсем голая. Благо, в это время никого в комнате не было, соседи отсутствовали до вечера. Бывает хорошо с девушкой, бывает очень хорошо, а бывает рай. Сегодня она все сделала сама, и даже то, чего он от неё не ожидал. Сегодня она была полностью для него.

А потом, когда всё закончилось, когда уже оделись, долго сидела у него на коленях и целовала, целовала. А он забылся от счастья, и уже вылетел из головы этот вопрос. Опять раздел её, и снова всё повторилось.

Но всё на свете кончается. Закончился, оказывается, и их роман в тот день.

Одевшись второй раз и приведя себя в порядок, Наташа подошла к Рустаму, положила руки ему на грудь.

- Мне было очень хорошо с тобой… - начала, а у самой комок к горлу подкатил.

Рустам понял. Не перебивал. Но дыхание перехватило.

- Мне было очень хорошо с тобой. И я тебе за всё благодарна. Но это наша последняя встреча. Не звони мне больше, пожалуйста, и не приходи. У меня есть другой. Пожалуйста! И прости меня…

«Молодец, как держится», - подумал Стерхов, а сам тоже чуть не плакал.

Всё уже сделала, всё сказала, а уйти не могла. Подняла на него мокрые глаза.

- Ну скажи мне что-нибудь.

«Это уже хуже. Хочет услышать, что я люблю её и не хочу терять», - почувствовал Рустам: «Сейчас стоит только начать, и конца не будет. А отношения не спасти». Он обнял её и произнес, едва находя приемлемый тон:

- Мне тоже с тобой было очень хорошо. Но раз ты так решила, пускай так и будет.

Секундная пауза. Наташа отстранилась и, не глядя на него, вышла из комнаты. Рустам лбом уткнулся в дверь, давя в себе порыв побежать за ней, и так стоял чуть не полчаса, пока его Крутов дверью не шибанул в лоб. А на тумбочке остался кусочек от кассеты из-под пастинора…

 

До этого девушки Рустама не бросали. И хотя он где-то уже был готов и, возможно, сам бы скоро пошёл на разрыв с Наташей, но за живое задело. Ему предпочли другого! Ему, такому хорошему! И чем же это он её не устроил? Видный парень, образованный. Внимания столько ей уделял. И красиво как ухаживал. Денег никогда не жалел, кучу подарков сделал. А главное - он ведь её первый мужчина. От первых разве так просто уходят? И он же никогда, ни одним словом не дал ей понять, что она для него – проходной вариант. Всё время Наташечка, лапулечка, кисулечка. А она так просто и жёстко… Но всё-таки переживала тоже. И сильно.

А может, позвонить ей сейчас? И прилетит. Кинется ему на шею. И будет прощения просить. Сидит же, наверное, локти кусает. Позвоню! И уже спешил к телефону – автомату, что перед входом в общежитие. Не мог так просто перенести, что отломилась от него эта плодоносная живая ветвь, которую прививал и лелеял так старательно. Подойдя к автомату, подумал, что могла Наташа до дома ещё не доехать. Да и домой ли поехала? И просила же не звонить (но это они всегда так). Да и двушки нет, и очередь у телефона. Замялся, засомневался, и стоял перед общежитием, погруженный в себя.

Вдруг сзади ему глаза руками закрыли. Вздрогнул от неожиданности. Сердце заколотилось. Старый детский трюк – подкрасться сзади, руки на глаза положить. Отгадай, кто? Первая мысль – только близкий человек может так прикалываться, малознакомый – не станет. Свои руки поднёс к этим загадочным ладоням. На пальцах ногти длинные, женские. Ага, значит вернулась, не смогла так просто уйти. И уже в лёгких образовалось, через горло прошло, только кончиком языка успел зацепить и назад запихнуть: «Наташа!» Что-то в последний момент остановило. Снял ладони с глаз, повернулся. Марина!

Она-то и нужна была ему.

- Мариша!

Кинулись друг другу в объятья.

- Не смогла до завтра дотерпеть.

- Мариша, я так соскучился.

Вот мужики гады, да? Соскучился он! Стоял, страдал по другой. И не помнил даже, что есть такая Марина. А увидел – только она ему и нужна. Соскучился!

Но порыв его был искренний. И правда, никто ему сейчас не нужен был кроме неё. Поцеловал в губы - как будто в душу влез.

- Пошли. Ты как добралась? Не заблудилась?

Вахтёрша вылупилась, но промолчала. Два часа назад Стерхов другую к себе провёл. Не успела она уйти, как эта теперь. А Рустам, поднимаясь по лестнице, думал: «Как бы не опозориться. Никакого ведь желания нет. Только что три раза... Да и придти уже может скоро кто-нибудь из соседей».

Зашли в комнату. А в комнате - бардачокс такой подозрительный. Хорошо, постель заправил. Но атмосфера недавнего греха в воздухе ещё висела. Марина обвила его шею руками.

- Соскучился, говоришь? А что это у вас духами пахнет?

- Это, наверное, одеколоном. Я после бритья пользуюсь. – с замиранием сердца начал выкручиваться Рустам.

- Так, посмотрим, что за одеколон.

Марина повернулась к тумбочкам, на которых стоял магнитофон, громоздилась куча кассет, валялись журналы, разная мелочь. Одеколона там не было. Но зато был, вырезанный ножницами, кусочек от кассеты из-под пастинора.

- Не мог убрать, два дня уже лежит… - начала она и осеклась. – Это не мой, тот я с собой забрала. – и, схватив сумочку, выбежала.

«Господи, что за день такой», - Рустам побежал за ней после пятисекундной паузы, во время которой лихорадочно соображал, что же врать. Может быть рассказать всё как есть: «Да, была у меня девушка. Но сегодня мы с ней объяснились и расстались… А на последок потрахались хорошенько». Нет, так не пойдёт. Бежал по коридору и пробежал учебную комнату. А Марина стояла там, отвернувшись к окну. В учебке двери стеклянные, в последний момент краем глаза заметил её и вернулся.

- Мариша, солнышко! Ну что ты? Что ты такое подумала?

- Уйди от меня! Не прикасайся!

И тут спасительная мысль пришла.

- Слушай, ты не забывай, что я не один в комнате живу.

- Да? А почему пастинор на твоей тумбочке лежит?

- Потому, что у меня кровать полутораспальная. А у остальных – узенькие, железные. Вот все и трахаются на моей.

Цветкова повернулась к нему заплаканным лицом.

- Какой находчивый. И кто это у вас там такой ловелас? Женя? Или этот рыжий?

Назвать ловеласами Погорелова и Левчука было бы, действительно, смешно.

- Нет, у нас ещё четвёртый есть. Ты его не видела.

«Ах, зачем я так неудачно соврал? - спохватился Стерхов. - Когда она увидит Кефира, сомневаться даже не станет». Но менять что-то было уже поздно.

- Это он сегодня девушку свою приводил. И нас попросил не приходить до четырёх. Ты же видела, я стоял, выжидал внизу. Ну что ты, успокойся. Ты у меня одна. Одна, слышишь?

Осторожно обнял её. Вроде, не сопротивлялась. Стояла, шмыгая носом.

- Ну, успокоилась? Пойдём?

- Нет, не хочу я в комнату. Пойдём куда-нибудь в другое место.

«Ну и славно», - подумал Стерхов, и от сердца его отлегло.

Вышли на улицу. Шли молча вдоль общежития, потом вдоль магазинчиков. Так получалось, что по направлению к остановкам шли. А там что? Посадит её на трамвай, и она уедет? Утешать её сейчас или продолжать выяснять отношения Рустам чувствовал, что не нужно. Нужно было как-то отвлечь. В кино предложить?

- Слушай, - пришла в голову удачная мысль, – хочешь я тебя в одно место свожу?

- Что за место? – Цветкова недовольно смотрела себе под ноги.

- Пойдём.

Он взял её под руку и повернул в другую сторону.

- У нас тут выставка работает. Студенческая. Пойдём, посмотрим.

Марина не возражала, но и не спешила соглашаться. Нужно было показать своё разочарование, недовольство и обиду. Верить или нет Рустаму, она ещё не решила. Скорее нет. Но если сейчас уйти, может на этом всё и закончиться. А она этого не хотела. В конце концов, у них сейчас у обоих переходный период. У него, наверное, есть ещё девушка, ведь не был же он один. Но раз с Мариной завёл отношения, наверно её предпочитает. Но со старой не может так сразу расстаться. И Марина могла бы сейчас продолжать отношения с Пашей, если бы он не был такой скотиной. Главное, чтобы, если у них всё хорошо будет, та вторая отпала побыстрей. Нужно отбить его у неё. А может он и не врёт? Это можно со временем проверить. Но сейчас нужно подольше подуться, чтоб он не подумал, что она всё и всегда будет ему прощать. Слишком она явно выражает свои чувства. Вот сегодня сама приехала, хотя не договаривались. На шею бросилась. А парней нужно под прохладным душем держать. Иначе они начинают много мнить о себе, и это бумерангом по девушкам же и ударяет.

А он влёк её куда-то мимо своего общежития.

- Где у вас эта выставка?

- В башне.

- Где?

- В башне. У нас так вон та общага называется. Вон та, видишь?

Над деревьями и другими зданиями торчала высотка примерно такого вида, как общежитие Марины в Кооперативном. Там жили самолётчики – первый факультет. Там, на втором этаже, в помещении красного уголка развернули студенты в этом году ежегодную весеннюю выставку своих художественных работ. Называлась она «Керамический бампер». Родоначальниками её были студенты – общежитийцы шестого космического факультета, где учился Рустам. И раньше устраивалась выставка в их общаге. Но в этом году красный уголок там, с разрешения коменданта, был занят ушлыми предприимчивыми ребятами под видеосалон. Романтические настроения периода ранней перестройки, когда наблюдался всплеск неформальной творческой активности в стране, в Московском авиационном и в его студенческом городке, уступал место зарождающейся эпохе волчьего капитализма. И то, что коммерческий видеосалон вытеснил творческие проекты из красного уголка – это был характерный симптом.

В том году ещё перехватил первый факультет из ослабевших рук шестого падающее знамя молодёжной культуры. Но это был последний «Керамический бампер». Буквально на глазах мысли студентов перетекали из сферы: «А чем бы заняться интересным?» в плоскость: «А как бы срубить побольше бабок?». И скоро все красные и другие уголки студгородка заполонят видеосалоны, а затем магазинчики и ларьки.

Но в тот год ещё ощущалась инерция недавнего прошлого. В Москву съезжалась учиться, в основном, самая активная, самая способная молодёжь со всей страны: все, кому пассионарный зуд не давал сидеть на месте, а гнал, гнал и бросал в кипучую жизнь столицы. И в этой массе много было таких, чьи интересы не ограничивались только лишь учёбой, пьянками и сексом. Полно было художников, музыкантов, поэтов, даже скульпторов. Занимались выжиганием по дереву, бальными танцами, художественным вышиванием, изготовлением моделей, съёмкой фильмов и ещё чем только не занимались. И всё это требовало публикации, своего зрителя и ценителя. Вот и организовалась стихийно выставка «Керамический бампер».

- На выставку. – сообщил Стерхов вахтёрше, и они поднялись на второй этаж.

В небольшом помещении, но уютном, были расставлены столы, на которых предъявлялись посетителям поделки из дерева, камня и металла, всевозможные коряги в виде змей, драконов (крылья из морских раковин) и русалок, модели самолётов, кораблей и танков. Композиция «Металл» - группа уродцев из пластилина со вскинутыми вверх руками. Руки были обычными алюминиевыми вилками с загнутыми двумя внутренними зубьями. Цепко был схвачен истеричный жест металлистов. Довершала этот интересный ряд спутанная в большой бесформенный клубок лента для катушечного магнитофона. Композиция называлась: «Взяли послушать».

На стенах висели картины. Два пейзажа, в одном из них Рустам узнал живописный уголок парка Покровское – Стрешнево, где у маёвцев проходила физкультура. Две портретные работы. Авторы обоих были Рустаму известны. На одном – красавица Надя Сычёва. Художник – Коля Поляков. Эта удивительная пара училась на шестом факультете и проживала в общежитии. Другой портрет назывался «Мыслитель». Хотя подписан он был одной фамилией: Антон Полунин, но Стерхов знал, что авторов двое. Портрет был чёрно-белый и представлял собой вариацию на тему известной одноимённой древней статуи. Во весь довольно большой холст красовалось мужественное лицо, опирающееся подбородком на такой же мужественный кулак. В глазах застыла напряжённая мысль. Красивые правильные черты, интересные полутени. Но картина ничем бы не была примечательна, если бы не одна деталь. Под левым глазом у мужика красовался большой жёлтый фингал неестественной звёздообразной формы. Очертания фингала выходили за пределы лица острым концом звезды, указывающим ввысь, как бы на недосягаемые высоты мысли. И это придавало всей картине законченность и остроту. Лицо завораживающе притягивало взгляд.

А дорисовал этот фингал Джон Волков. Придя как-то к своему другу Полунину и не застав его, он узрел портрет, стоявший наполовину задвинутым за шкаф. А поскольку Джон где-то и сам был художник, его при взгляде на картину охватило вдохновение, и он чётко вдруг увидел, чего в ней не хватает. Не долго думая, Волков схватил краску (подвернулась жёлтая), кисть и несколькими уверенными мазками закончил портрет. Полунин потом, конечно, бился в истерике, но пацаны одобрили.

И вот портрет был предъявлен публике.

Остальные же картины были выполнены в стиле кубизма, абстракционизма и сюрреализма. Из них одна, под названием «Жизнь», особенно заинтересовала Рустама. На ней было изображено кольцо Мёбиуса, похожее на трёхмерный знак бесконечности, по которому в одну сторону ползли несколько муравьёв. Подразумевалось, что муравей один, просто он по мере продвижения, проползал сперва по одной стороне ленты а сделав оборот – уже по другой, демонстрируя парадокс кольца.

Кроме картин присутствовали фотографии. В основном в них застыли для истории различные моменты студенческой жизни: общага, студенческие отряды, лекции, экзамены (а ведь проносить на территорию института фотоаппараты было строжайше запрещено). И была ещё большая серия фотографий, посвящённая приезду в МАИ Ельцина. Тогда шла предвыборная компания на Съезд народных депутатов, и он, как кандидат, выступал в маёвском ДК.

Стерхов в тот раз впервые увидел такое массовое неформальное проявление интереса к политическим событиям. Раньше, чтобы народ согнать на какой-нибудь митинг, или собрание партийным профсоюзным и комсомольским органам нужно было на народ надавить и пригрозить, например, проблемами во время сессии. В тот раз власти никого никуда не гнали. Наоборот, им хотелось, чтобы на опального Ельцина никто не пришёл. Поэтому никаких афиш и объявлений заранее сделано не было, и в общаге никто про приезд Ельцина не знал. Первое, что в связи с этим увидел Стерхов – военный «Газон» для перевозки людей, в одном из переулков, выходящих к площади перед ДК МАИ. Около «Газона» нервно курили несколько бойцов ОМОНА с автоматами. Пройдя дальше, Стерхов обнаружил, что в следующем переулке стоит автобус также набитый омонавцами.

Придя в общежитие, он рассказал об этом парням. Оказывается, другие видели ещё и третий автобус притаившийся со стороны строящегося институтского корпуса.

Потом пришёл Иван Козлов – народный активист - и сообщил, что через час начнётся выступление Ельцина в ДК. Парни приняли к сведению, но особого интереса не проявили, потому что политикой не интересовались, кроме, пожалуй, Стерхова. Но через час вынуждены были заинтересоваться, так как со стороны площади стали доноситься крики и шум толпы, которые всё усиливались. Потом полпа стала скандировать какое-то слово, которое они никак не могли разобрать. Из их окон ничего видно не было, поэтому заинтригованные Стерхов, Погорелов и Крутов вышли на площадь. Толпа была приличная: тысячи, наверное, полторы. И орали, оказывается, слово «трансляцию». Не сразу, но дошло, что жаждет народ услышать, что там внутри говорят. Как ни странно, звук скоро включили. И понеслась байда, которая тогда была всем так нова и интересна, и от которой через год уже блевать хотелось.

Фотографии с той встречи, сделанные, в основном, в зале (но и толпа присутствовала, и омоновцы) были развешаны сейчас в отдельном уголке на выставке «Керамический бампер».

Марина, казалось, с интересом осматривала экспонаты и, видимо, отвлеклась от недавнего инцидента. Стараясь подмаслиться к ней и загладить свою плохо скрытую вину, Рустам нежно обнимал её за плечики, гладил женственные ручки и услужливо давал пояснения по поводу знакомых ему работ. На вопрос:

- Как тебе это всё нравится?

Марина ответила:

- Да, у вас тут поинтересней ….

В какой-то момент Рустама привлекли доносившиеся из соседнего помещения звуки, сразу задевшие за живое. Настраивали электроинструменты и аппаратуру. Постанывали фузом подтягиваемые гитарные струны, урчал бас, раздавался сухой кашель барабанов. Стерхова как верёвкой потянуло туда: а что за группешник? Оставив всё ещё дующуюся Марину, Рустам просочился в полуоткрытую дверь. Ба, Генка Соколов! Вадим Ильшин!

- О, Рустам!

- Привет, Геныч! Вадим, здорово! Вы здесь, значит, теперь?

- Да вот, приткнулись. В ДК нас так и не пустили.

Волна томящей зависти нахлынула на Стерхова. Ребята вот репетируют, не бросили, а он…

Дело в том, что с полгода назад в своём общежитии они организовали группу. Генка Соколов тогда замутил, бросил кличь. Вывесил объявление на входе: томимые творческими муками, давайте создадим команду. Красный уголок пустует.

Рустам со Славиком Лебедевым мгновенно откликнулись. Состоялась историческая встреча. Оказалось, Соколов довольно хороший соло гитарист. Лабает импровизацию на любую тему с закрытыми глазами. А главное – электрогитара своя. Стерхов тоже неплохо на гитаре играл, но на акустической, аккомпанировал себе. То есть - ритм гитарист. Также и Лебедев. Но столько гитаристов не нужно группе. Славик тогда вытащил флейту: это мой инструмент будет. Флейту ему недавно на день рождения подарили друзья. Простейшую. Славик самостоятельно, по приложенной краткой инструкции, стал её осваивать. И самое удивительное - через месяц он издавал уже осмысленные звуки на этом непростом инструменте.

Хорошо, свой флейтист – это круто. Но где взять остальных, а главное – инструменты и аппаратуру? Стерхов тут же принял решение купить электрогитару. И скоро осуществил его. Из средств, заработанных на производстве сахара и уборке метро, взял 350 руб. Столько стоила тогда лучшая гитара, которую в магазине музыкальных инструментов можно было купить. «Diamand» она называлась. За аппаратурой обратились в ДК. И, о чудо, из старого раздолбанного барахла, что на складе пылилось, им разрешили выбрать. Нашлись там микшерный пульт, усилитель с двумя парами колонок, бас гитара и ударная установка, правда не все барабаны в комплекте. Но и то, радовались как дети. Коменданта вынудили инструменты под материальную ответственность взять, иначе ДК не отдавал, и быстро всё в свой красный уголок перетащили. Не хватало микрофонов, но их сами купили – не такие дорогие. Оставалось найти бас гитариста, клавишника с клавишами и барабанщика. Вскоре нашёлся как - будто барабанщик. Прикольно, но это был Леша Барабанщиков. Посмеялись, посадили за установку. Послушали. Поняли: «Нет, Лёха, никакой ты не барабанщик, хоть и Барабанщиков». Он тогда бас-гитару в руки взял. Послушали и решили: порепетировать - потянет. Итак, четверо участников группы набралось, и все – самоучки. Никто нот не знает. Ну да и бог с ними. Полно примеров, когда оттарабанив семь лет в музыкальной школе, люди только и могут, что две или три мелодии корявыми пальцами набрать. А элементарный аккорд ля-минор не знают как на гитаре взять.

Имеющимся составом можно уже было репетировать. Самый главный вопрос – репертуар ещё в начале определился. Тут звезда Стерхова засияла. Он вот уже лет пять, с девятого класса сочинял песни. Долгое время это были неумелые сырые заготовки. И лишь здесь, в Москве, под влиянием творческой атмосферы столицы, Маёв и общаги, наслушавшись Диму Погорелова и потянувшись за ним, Стерхов стал выдавать одну за другой вполне сносные песни. Сперва они были бардовско-каэспэшного направления. Но в последнее время - как будто предчувствовал - он написал несколько вещей, которые требовали не одной только гитары, а уже целой группы. А когда начали группу создавать, Рустама посетило такое вдохновение, что за две недели он выдал песен почти на два альбома.

Голосов ни у кого не было. Но искать ещё и вокалиста даже в голову никому не пришло. Стерхов исполнял свои песни под гитару, почему же в микрофон не мог? Так и стал он лидером группы. И название он придумал – «Сад желаний». Как-то в один миг родилось. До этого долго думали и спорили, как назвать. А когда «Сад желаний» предложил – всем понравилось. Под это название он и титульную песню сочинил.

Начали репетировать. Тут и клавишник набежал – Вадим Ильшин. Как раз каникулы зимние начались, так он смотался домой в Кишинёв и оттуда клавиши свои привёз. Не ахти какие, но играли. Вадим даже школу музыкальную закончил – все дела. Теперь у них настоящая группа была.

Сколько энтузиазма, какой творческий порыв! Репетировали почти каждый день. Через месяц четыре композиции готовы были. Ещё через месяц – семь. Задумали: двенадцать сделать и дать концерт. Здесь же, в красном уголке. Помещение довольно большое. Хотели приурочить к «Керамическому бамперу», который к маю ребята готовили.

И тут эта лажа случилась. Как-то на очередную репетицию ввалились к ним комендант, председатель студсовета и ещё двое с ними: Вася Лапшин, а второго Рустам не знал. Комендант и заявляет, что принято решение организовать в красном уголке видеосалон. Помещение, мол, будет переоборудоваться и им здесь репетировать нет никакой возможности. Они, естественно, - на дыбы. Скандал, ругань. Комендант гнёт своё. Пошли к директору студгородка. Он подтвердил, что да, принято такое решение. И аргументировал: видеосалон будет деньги давать на нужды общежития. А от вашей группы какой толк?

Соколов тогда опять объявление вывесил на входе. Так мол и так, гонения на искусство, у рок группы шестого факультета отбирают репетиционную базу. Музыканты просят придти на собрание и выразить своё негодование. Пришли несколько человек - те, кто керамический бампер готовил. Остальным, естественно, – по фигу. Наоборот, когда узнали про видеосалон, возбудились: «О, «Том и Джери» будут показывать, Арнольда Шварценегера». А комендант решительно действовала. Пришли в один день - а аппаратуры нет. Сдала обратно в ДК.

Так и умерла в зародыше группа «Сад желаний». Стерхову обидно было до слёз. Другие тоже расстроились, но не так. Для них это было больше развлечением. А Рустама подстрелили как утку - на взлёте. Парни какие-то варианты пытались решить. Ходили в ДК, просили там помещение. Пытались Стерхова растормошить. Но он впал в депрессию и замкнулся тогда. Лебедев и Барабанщиков тоже остыли к этому делу. А вот Соколов с Ильшиным бойцами оказались, не в пример Рустаму. Влились в другую группу, что в общаге первого факультета существовала. И вот они давали концерт на выставке «Керамический бампер». Но только на этом концерте другие песни другого лидера прозвучат.

Рустам стоял и переживал заново эмоции, изводившие его несколько месяцев назад. А в это время Марина подошла и встала позади, не доходя два шага. Держала дистанцию. Другой народ стал подтягиваться. А когда парни заиграли, помещение до отказа наполнилось студентами. Первую песню Стерхов внимательно слушал. Играли довольно прилично, хорошо успели отрепетировать. И голос у вокалиста приятный. Тема песни была социально-политическая.

 

Какого ты рода – племени?

Рост - сто восемьдесят, вес – семьдесят пять.

Член ВЛСМ, родители русские.

Отец спился, а мать -

Полная женщина с полными сумками

В полном трамвае, а рядом

Полные женщины с полными сумками

Полные жизненным ядом…

 

- Пойдём отсюда, – Стерхов потянул Марину к выходу, когда песня закончилась.

- Почему? Давай послушаем.

- Пойдём, пойдём, лапочка. Пойдём, моя хорошая.

Вышли на лестничную площадку. Рустам крепко обнял Марину, прижал к себе.

- Ты прости меня…

- Я люблю тебя, – вдруг неожиданно для себя произнесла она, – Люблю…

 

ЁЁЁЁ

 

А лето томилось. Лето цвело. Каждый день появлялись на городских кустах, деревьях и травах новые бутоны, бутончики, неброские кисти цветов. Цвёл жасмин, цвели одуванчики. Сирень превзошла себя, раскидывая уставшему глазу великолепный душистый ковёр. Тополиный пух не прекращал свой ажурный полёт над Москвой. А ночи были такие густые и терпкие. Рустам очень любил это время в Москве - конец весны, начало лета. После серого зимнего уныния природа торопилась наверстать своё. В Москве не как в Ташкенте. Там весна более растянутая и оттого ленивая. У природы есть время не спеша проснуться, потянуться, зевнуть и осмотреться. Там деревья начинают цвести ещё в марте. И весь апрель потихоньку, неторопливо распускается листва. В начале мая солнце такое ласкающее и приятное, что хочется сесть на скамейку и посидеть под ним полдня, слушая шум новорожденной зелени.

В Москве всё не так. Ритм жизни совсем другой, на скамейке не засидишься. Все бегут, торопятся, толкаются, заглядывают в свои записные книжки, сверяются с планом на день. И природа не позволяет себе расслабляться. За какие-то две недели в мае всё распускается и расцветает. Отвлечёшься немного на свои мысли, глядь, а берёза, что под окном, стоит уже вся зелёная и серёжками трясёт: «Вот я какая».

Рустам шёл по улице и блаженствовал. Наслаждался хорошим настроением. Была суббота, рабочая неделя закончилась. Кефир с Левчуком уехали. Погорелов сказал, что тоже не придёт. Славик Лебедев так и не осилил себя, не пошёл на свидание с Ларисой и Олей. А теперь он вместе со всей мужской частью пятого курса убыл на сборы. Заканчивалась «война» - военная кафедра, длившаяся три долгих года. И сборы венчали эту изнурительную часть учебного процесса. Стерхов же был комиссован ещё в восемнадцать лет по причине случившейся с ним в детстве травмы позвоночника. И поэтому он военную кафедру не посещал и сейчас был не на сборах, а направлялся в кинотеатр «Варшава», что рядом с метро Войковская, на свидание с Мариной. Решили в кино сходить на фильм «Кин дза дза» (название интригующее).

Купив в кассе два билета на хорошие места, Стерхов стал ждать Марину около входа в кинотеатр. Прошло пятнадцать минут, а она всё не шла. Ещё через пять прозвенел звонок, но Цветкова не появилась. Подождав ещё немного, Рустам успел продать билеты парочке, забежавшей перед третьим звонком в кассу, и отправился обратно в общежитие. «Начинается», - думал он нервно: «Не успели познакомиться, она уже фортели выкидывает. Небось специально опоздала, чтобы цену себе набить».

Подошёл к остановке, а Цветкова из трамвая выходит. И не одна, а с Инной. Обе расстроенные. Марина сразу кинулась к Рустаму.

- Что случилось?

- Нас ограбили.

- Как ограбили?

- В общежитии комнату обчистили, пока мы утром в магазин ходили.

- Да ты что! Бедненькие, – куда всё раздражение Рустама подевалось? – Много украли?

- Много. Новые вещи все. Костюм мой такой классный польский. И сапоги. И плащ гэдээровский. Ходить теперь не в чем.

Марина расплакалась. Рустам сочувственно гладил её по голове, прижав к себе.

- Ну, не переживай так. Главное – сами целы невредимы. Что теперь будем делать? На фильм уже опоздали.

- Нам бы поесть где-нибудь. С утра ничего не ели. Милиция нас допрашивала. И ещё, можно мы у тебя переночуем сегодня? Не хочется к себе возвращаться. Марина потихоньку успокаивалась.

- Не вопрос. Как раз сегодня все разъехались.

Подошёл трамвай, доехали до Маёв. Рустам сводил девушек в «Ледокол», потом провёл небольшую экскурсию по студгородку. Заодно посмотрели, что будут показывать в расплодившихся за последнее время видеосалонах. Стерхов уговорил сходить на «Стену» - экранизацию известнейшего альбома «Пинк Флойда». Через сорок минут фильм начинался, и это время они потратили на беспечное сидение на скамейке и болтовню ни о чём, во время которой Рустам старался отвлечь девушек от полученного стресса.

 

ЁЁЁЁ

 

На следующий день, в воскресенье, покормив девушек в буфете завтраком, Стерхов проводил их домой. Вчера они сообщили, что скорее всего их выселят из общежития. Мест на всех не хватает, а у коменданта к ним накопилось слишком много претензий. А вчерашняя кража и связанная с ней суета, хотя их вины в этом нет, может стать последней каплей. Тогда Рустам, не колеблясь, предложил Марине, пока не найдёт жильё, пожить у него. Благо, скоро заканчивалась практика у Левчука с Кефиром, да и погореловская Анюта со дня на день должна была вернуться. А Рустам планировал всё лето провести в Москве, так что на два месяца Марина жильём была обеспечена.

И она уехала с мыслью о таком переезде. Нужно было ей самое необходимое из вещей к Рустаму перевезти, остальное пристроить в камере хранения, или ещё где-нибудь. Правда, оставалась ещё небольшая надежда, что девушек в общежитии оставят. Договорились, что в любом случае Марина вернётся вечером.

Весёлый и лёгкий, Рустам зарядил в магнитофон кассету с «Кино» (не устаревали песни) и уже собрался завалиться на кровать с книжкой Хемингуэя «По ком звонит колокол», как вдруг с улицы позвал его Сева Быковский. Выглянув из окна, Рустам договорился с Севой, когда тому приходить переписывать с проигрывателя пластинку группы «Круг». Группа так себе, но Быковскому она почему-то нравилась. И в конце разговора Стерхов увидел со своего третьего этажа нечто ужасное. Из-за угла общежития показалась Татьяна.

Последние две недели за суетой и плотностью событий он и думать о ней забыл. А ведь сегодня воскресенье. Она должна была ещё вчера приехать. Боже, как хорошо, что этого не произошло. Но и сегодня что же с ней делать? Не открыть? Она вроде бы его не успела заметить, так быстро он юркнул в комнату. Но тогда она будет его ждать и искать по общаге. Ещё встретится с Мариной, если та пораньше приедет. Что же делать? Поднаторевшая в последнее время в таких ситуациях умственно-логическая его половина быстро нашла выход: «Хватай чемодан, и делай вид, что собираешься сегодня уезжать в Ташкент. Буквально через три часа самолёт. Как только зайдёт, берёшь её за руку, и мчитесь на аэровокзал».

Что ж, классная придумка. Рустам быстро вытащил из шкафа свой жёлтый чемодан. Он уже был набит зимними вещами, которые летом не нужны. «Тяжеловат», - подумал Стерхов и быстро выгреб половину вещей обратно в шкаф. Поставил открытый чемодан на стол. Сверху бросил две летние рубашки, одеколон, бритвенный станок, зубную щётку, полотенце. Вытащил из тумбочки и положил на видное место паспорт. Осмотрел себя в зеркале. Прикид вполне дорожный: джинсы, тёмная майка.

В дверь тихонько постучали.

- Да - да! Войдите! – прокричал Рустам, метнувшись к чемодану и изображая кипучие сборы.

- Здравствуй, Рустам.

- Танюша, солнышко, здравствуй. А я тебя вчера ждал. – Радость на лице Стерхова была как настоящая.

Таня стояла робко, как будто чем-то была сконфужена. Но выглядела великолепно. Зёлёное платье под цвет глаз идеально подогнано по фигуре. Тщательно выкрашенные волосы уложены в аккуратную причёску. Поцеловались в губы.

- Что же ты вчера не приехала? А я сейчас домой уезжаю, в Ташкент.

- Как уезжаешь? Ты же не собирался.

- Да передумал, надо съездить. Там ремонт затеяли, попросили приехать помочь, – на ходу выдумывал Стерхов.

- Так ты прямо сейчас уезжаешь? - Таня чуть не плакала.

- Да, солнышко, – Рустам стал целовать её, чтобы не задавала больше вопросов, и возбудился. – Полчаса ещё есть в запасе. – шептал он, задирая зелёное платье.

Через час они бежали по направлению к трамвайной остановке. Стерхов с дурацким жёлтым чемоданом в руке. Навстречу попался Крутов, и как Рустам ему ни подмигивал, ничего, остолоп, не понял и чуть всё не испортил своими расспросами. Стерхов чуть не рукой ему рот заткнул.

- Не надо меня провожать, – на ходу уговаривал Таню Рустам. – Сейчас выйдешь на Соколе и поедешь на вокзал, ладно?

Девушка надулась.

- Я очень тороплюсь и нервничаю. Давай не будем спорить, – продолжал Стерхов с напором.

Если бы она проводила его до аэровокзала, пришлось бы ещё на автобус до Домодедово садиться и недешёвый билет покупать. Поэтому на Соколе он чуть не силком выпихнул Татьяну из трамвая, при этом, однако, стараясь быть ласковым. Девушка как будто ничего не заподозрила.

Проехав ещё две остановки, Рустам вышел и пересел на встречный трамвай. «Надоело, однако, суетиться», – думал он, сжимая на всякий случай в руке дежурный, пробитый позавчера, талон: «Пора завязывать раздваиваться и растраиваться». Подъезжая к Соколу, он стал сканировать глазами толпу перед станцией метро, и не зря. Татьяна стояла около самой трамвайной линии с отсутствующим взором.

- Чёрт, – выругался Рустам ныряя под сиденье. – Решено, завязываю.

 

ЁЁЁЁ

 

Он закрыл дверь на замок. Старая, раздолбанная дверь старого общежития.

- От этого звука я уже почти кончаю, – пропела Марина.

Он открыл и ещё раз закрыл, чтобы подразнить подругу.

- Иди же скорей!

Марина полулежала на кровати. Платье было приподнято и открывало круглые колени. Ножки вытянуты, красивые ступни - в одну линию с лодыжками.

Если бы Рустама спросили: «Чем непременно должна обладать женщина, чтобы тебе понравиться?» – он бы, не задумываясь, ответил: «Стройными ногами». Это возбуждало его сразу. Особенно, если бёдра и то, что повыше, были необходимой полноты и формы. С этим у новой подруги Рустама как раз было всё в порядке.

Красива ли Марина, нельзя было сказать определённо. Но несомненно, она была сексапильна, а это посильнее действует на мужчин, чем просто красота. И большую часть этого качества ей придавала улыбка. Откинутая назад голова, большие полуприкрытые глаза, в которых - ожидание, и эта сексапильная улыбка. Хотел бы он, чтобы она улыбалась так только ему. Уж очень откровенно.

Марина уже неделю жила у него. Ей всё-таки объявили, что лишают места в общежитии. И сейчас она занималась тем, что подыскивала себе новое жильё. После практики объезжала знакомых, вместе с Инной, которую тоже погнали, выискивала варианты в дачных посёлках под Мытищами. Пока безуспешно.

Вернувшись из очередной поездки уставшая, она полулежала на кровати. Рустам положил руку на внутреннюю часть её бедра и медленно повёл вверх.

- Замок тебя возбуждает?

- Ну, звук этот. Я после него всегда столько удовольствия получаю от тебя, - зашептала девушка, приникнув губами к его уху. - А ещё одеколон твой.

Любовники очень нравились друг другу. Секс приносил им радость и полное удовлетворение. Знакомство их длилось каких-то три недели. Чувства ещё не потеряли остроту новизны, и в то же время, между ними возникла такая близость и теплота, что они уже не могли долго быть в разлуке. Они с нетерпением ждали каждой встречи, и всё, что предвещало её, вызывало нервный трепет возбуждения. А звук закрывающегося замка был предвестником удовольствия, которую они должны получить в течении ближайшего получаса. И уже один только запах его одеколона, оказывается, приводил её в экстаз. Он потом много раз пользовался этим и, чтобы погасить ссору, или просто вывести её из плохого настроения, приближался к ней так, чтобы она могла почувствовать этот запах. И на всю жизнь Рустам запомнил его название: «L, ORENTAL», Москва – Париж, совместное советско-французское производство, один из первых вестников хлынувшей в последующие годы в страну западной парфюмерии.

«Марина! Мариночка! Откуда взялась ты? Какой ветер пронёс твоё имя сквозь шумный поток событий студенческой жизни, сквозь череду близких и случайных подруг? Кто наградил меня ?» – Так мог думать Рустам. Но не думал он тогда ни о чём. Просто любил молодую женщину, доставлял ей удовольствие и сам блаженствовал.

- Солнышко моё, сладкая моя девочка! – и дальше не так банально. - Ты одна в мире такая хорошая, одна ты меня радуешь. Это для тебя деревья растут, для тебя облака по небу плывут. И я для тебя. Нежно-нежно зацелую, а потом возьму на руки и унесу туда, где счастье.

Говорил так, а сам не понимал ещё, что это и есть счастье: одно из немногих редких его мгновений. Молодость, лето, любовь и свобода сплелись в этот прекрасный венок. Молодость ещё свободна, поскольку не предъявили пока на неё права ни семья, ни работа. И лето свободно: позади нудные занятия и жуткая сессия. И любовь свободна. Ещё вчера никому в отдельности не принадлежавшие, они не спешили расстаться со своей независимостью. Продлится это недолго. И уже завтра, такова жизнь, одна половинка счастья - любовь тихо и незаметно начнёт пожирать другую, такую же бесценную – свободу. И пожрет. И умрут обе. Ну и счастье, конечно, умрёт.

А пока Марина плакала. Плакала как раз от счастья.

- Ну что ты, маленький? Что ты?

- Мне только мама такие слова говорила.

Он обнял её, стал целовать мокрые глаза и щёки, шею, потом, сняв осторожно платье и лифчик, – нежные розовые соски. Марина перестала плакать, закрыла глаза, погрузила пальцы в его нестриженую шевелюру и развратно нараспев прошептала:

- Хочу тебя.

Но прелюдия ещё не закончилась. Рустам несколько раз нежно погладил тёплое влажное место, затем повернул девушку лицом вниз и стал целовать затылок, шею медленно опускаясь всё ниже. Марина застонала. Дойдя до соблазнительной, не тронутой ещё лишними отложениями попки, Рустам с удовольствием впился в неё зубами. Марина взвизгнула. Но Рустам уже двигался дальше. Особое наслаждение ему доставляло целовать её стройные ноги. И он уже знал, что на коленном сгибе, в ямках у неё находится эрогенная зона. Поэтому и целовал это место долго и по-разному, пока Марина не взмолилась:

- Не могу больше, умру сейчас.

Тогда Рустам снял с неё трусики и, чуть-чуть приподняв, медленно вошёл в неё сзади. Они застонали, и поддаваясь нарастающему чувству наслаждения, стали двигаться в едином ритме.

 

ЁЁЁЁ

 

Четыреста семнадцатая группа факультета космонавтики, в которой учился Женька Левчук, проходила практику на Научно - производственном объединении имени Лавочкина, что расположено в городе Химки. Нуднейшее это дело – летняя практика на заводе. Когда на улице такая весёлая погода, солнце с неба улыбается, птицы взахлёб истории рассказывают, нужно переться за тридевять земель, в Подмосковье, в пыльные заводские корпуса, и там просиживать целый день, целый чудный, Богом дарованный день. И ладно бы, если занимались там чем-то путным. Но уже второй год была эта дурацкая практика, и второй год Серёга недоумевал, как всё бестолково организовано.

В первый день все группы проходили инструктаж по технике безопасности, пожарной безопасности и режиму предприятия. Во время этих инструктажей их пугали: сколько на заводе человек сгорело, скольких на токарный станок намотало и т. д. Это ладно, это нужно. Затем их разводили по цехам и закрепляли там за кураторами – местными работниками, обычно за начальниками техбюро, или ведущими инженерами. Они должны были обеспечить процесс познавания студентами производства. Хорошо, если куратор попадался ответственный, с чувством долга. Такой первые два – три дня ещё пытался что-то ребятам втолковать, что-то бубнил про автоматизацию сварочных процессов и станки с числовым программным управлением. Но и такого надолго не хватало. Вскоре он просто указывал на длинные шкафы с пухлыми жёлтыми папками технологических процессов: вот, мол, берите, изучайте. Сам же скрывался за хлипкими дверями своего кабинета: типа, без вас работы невпроворот.

Покинутых же студентов при одном взгляде на руины бумаг начинала душить зевота, которая быстро передавалась всем сотрудникам технологического бюро. Может это и нужно – вникнуть, разобраться, как тут всё организовано. Может это крайне необходимо будет в работе. Но не варили мозги летом, мозги высохли после двух изнурительных семестров. Тем более, что вид самих заводчан абсолютно не внушал рвения к работе. Кто-то пил чай, кто-то играл в шахматы, отгородившись папками от начальства. Толстая тётенька целыми днями сокрушалась, что полнеет день ото дня, и всё ела, ела пирожные, плюшки и бутерброды. Молодой инженер - вчерашний студент - глубокомысленно склонившись над бумагами с прикрытыми ладонью глазами, погружался в глубокий сон.

Скучно тянулись погожие летние дни. Хорошо хоть на этот раз их группе, вернее половине группы, так как другая томилась в соседнем цехе, предоставили отдельное помещение – красный уголок. После недельного безделья они организовали там шахматный турнир (Левчук занял почётное третье место), а потом чемпионат по прыжкам в длину с места. Иногда Женьке удавалось поспать, растянувшись на стульях, отгороженных от входной двери длинным столом заседаний. Вообще же, было бы безумно жаль этих бездарно теряемых дней, если б молодые люди умели жалеть время.

В тот день Левчук под предлогом невыносимо плохого самочувствия отпросился у куратора домой пораньше. Весёлый оттого, что не весь день потерян, он приближался к общаге, строя планы совратить Стерхова с Крутовым на поход в кино или видеосалон. На подходе к общежитию он очень удачно встретил Серёгу, и выяснилось, что планы их совпадают. Тот тоже вырвался с практики пораньше именно с такой целью.

Беззаботно миновав вахту, оживлённо беседуя, они несколькими прыжками взбежали на третий этаж и направились в триста двадцать вторую, намереваясь застать там Стерхова. Левчук долго ковырялся в тесном кармане джинсов, выуживая ключ, наконец достал его и открыл дверь. Он влетел на середину комнаты и замер в растерянности. Сзади в него врезался Серёга.

В комнате происходила любовь. Происходила широко и со вкусом. Во всём брала своё: и пара была красивая, и поза вдохновенная, и отдавались любовники друг другу полностью и со страстью. Ничего не видели и не слышали вокруг. И невольных зрителей не заметили. Женька тоже лица девушки разглядеть не успел, но её обнажённое тело возбуждало. Она громко стонала и раскачивала головой. Волосы метались по подушке. Стерхов был в полной красе: смуглое тело, в меру мускулистое, работало как машина. Парни попятились назад. Женька хотел затаиться и понаблюдать. Но действие шло к финалу. Движения на ложе участились, и Рустам вдруг разразился громким криком. Левчук аж присел, вжал голову в плечи, и на полусогнутых выскользнул из комнаты вслед за Крутовым. Осторожно прикрыв за собой дверь, он стал беззвучно вставлять ключ в замочную скважину и озираться по сторонам. Серёга стоял рядом, трепеща от увиденной сцены. Лицо его скривилось в дикой улыбке.

- Живут же люди, - промолвил он.

- И правильно делают, – спокойным тоном произнёс Левчук, прикидываясь безразличным.

 

ЁЁЁЁ

 

С Рустамом такого ещё не было. Близость с девушками почти всегда приносила ему удовлетворение. И звуки наслаждения готовы были вырваться из груди, если не сдерживаться. Но на этот раз оргазм, словно электрический ток, прошёл сквозь всё тело и был таким глубоким и полным, что, помимо воли, Рустам издал дикий вопль, что ещё больше усилило экстаз. Откинувшись на постели, он долго не мог отдышаться. Успокоившись наконец, повернулся к Марине. Девушка лежала с закрытыми глазами, повернув голову набок. Дальше он сделал то, что тешило его самолюбие, и как бы подтверждало мужскую состоятельность - маленький заключительный штрих в удавшемся шедевре. Он приподнял и отпустил руку подруги, и она безжизненно упала на постель. Рустам поцеловал её в губы, очень нежно, как только мог. Марина не шелохнулась.

Кисонька, ты спишь? – Стерхов провёл рукой по разрумянившейся щеке. Никакой реакции. Он читал когда-то, что некоторые женщины, испытав сильный оргазм, могут терять сознание, но, опять-таки, не встречал таких и не слышал ничего подобного от друзей.

- Лапушка, что с тобой? – Рустам стал перебить подругу за плечо. Марина вздохнула, с трудом открыла глаза, улыбнулась (ну что за развратная улыбка?!) и счастливо прошептала:

- Миленький, я впервые почувствовала, что ты мой. Мой!!!

 

ЁЁЁЁ

 

Олимпийский дворец спорта вмещает в себя огромное количество людей. В тот день во дворце проходил сборный концерт нескольких центровых групп и исполнителей. Рустам с Мариной решили сходить. Правда билеты достались на места не очень хорошие. Далековато от сцены. Но Рустам выпросил у Козлова мощный армейский бинокль, так что рассмотреть, что творится на сцене они смогли. Перед концертом он переживал за звук. Частенько в таких дворцах была отвратительная акустика, звук бил по ушам, и слов было не разобрать. Но нет, на этот раз всё оказалось более - менее прилично. Но главное, радовал состав музыкантов. Афиши обещали «Чайф», «Секрет», «Браво», «Наутилус-Помпилиус», Владимира Кузьмина. И ещё между «Браво» и «Нау» вклинилась какая-то Линда Хоггард – США, никому не известная.

Протиснувшись на свои дальние места, почти под потолком, Рустам с Мариной скинули летние куртки. На улице шёл дождь, и было прохладно, а здесь духота. Начался концерт с «Чайфа» - не очень ещё известной свердловской группы. Четыре песни, исполненные музыкантами Рустаму не понравились. Не нашёл он в них мелодики, тексты были с натяжечкой, да и голос у солиста - так себе. Следующим шёл «Секрет». Эту группу Рустам навсегда полюбил когда посмотрел. Замечательный фильм «Как стать звездой». Потом купил их первую пластинку.

В тот день исполнили они неизменную «Сару Бара Бу», «Именины у Крестины» и «Алису», а также две новых песни: «Ленинградское время» и «Домой».

«Браво» с Агузаровой тоже были выше всяких похвал. Стерхов в бинокль жадно рассматривал эту необыкновенную женщину. Ну и голос же у неё! Металась по сцене как заведённая. После четырёх песен сказала звонко в микрофон: «Устала Жанна». Села на край сцены, ножки свесив, сдёрнула с себя парик с длинной белой косой. Обана! А Рустам думал, это настоящие волосы. Марина бинокль у него вырывала, тоже ей Агузарова нравилась. Напоследок группа исполнила «Старый отель». Классная песня, под неё целоваться хорошо. И они целовались, чуть не упав со стульев.

Хорошее настроение подпортила американка. Вышла она с одной гитарой. Видимо, группу дорого из Америки было везти. Спела песню, вторую. Так себе. Народ жидко аплодировал. Певица через переводчика обратилась к залу с претензией, что, мол, в Америке её встречают бурей оваций, а здесь она этого не наблюдает. Спела ещё две песни, такие же никакие. Опять жидкие аплодисменты. Она ещё. Народ понял, что пока она не получит свои овации, со сцены не уберётся. Похлопали громче. Не поняла, давай ещё петь. Тут уже зрители не выдержали, стали во время песни свистеть и улюлюкать. Она это, видимо, приняла за долгожданные овации и продолжила выступление. Люди стали топать ногами, орать: «Убирайся, проваливай». Поднялся невообразимый шум. Она всё поёт. Наконец переводчик объяснил ей ситуацию, и она пробурчав, что не ожидала такого приёма, недовольно удалилась.

Вышел «Помпилиус». Музыканты долго подключались к аппаратуре, настраивались. Сразу видно, поют в живую. Группа была на гребне популярности, правда пик её уже миновал. Но всё равно, интерес вызывала огромный. Петь ещё не начали, а визг уже поднялся в зале неимоверный. А когда начали «Князь тишины», вообще барабанные перепонки стали не выдерживать у Рустама. Чего ж так орать? Лучше бы песню послушали. Марина с интересом рассматривала в бинокль Бутусова в галифе и узких лакированных сапогах. Солист, как всегда, стоял перед микрофоном чуть ли не по стойке «смирно», только ноги на ширине плеч. Другие тоже не дёргались. Имидж у группы был такой. После «Князя» - «Скованные одной цепью» и «Доктор твоего тела». Народ бесновался. Марина, обняв Рустама за плечи, прокричала ему в ухо:

- А что значит «Наутилус Помпилиус»?

Тут Рустам знаниями блеснул, напрягая в свою очередь голосовые связки:

- Это такой моллюск. В океане живёт. Когда опасность чувствует, раковину захлопывает так быстро и с такой силой, что тело своё не успевает иногда спрятать, и то, что за раковиной осталось, отрезает.

Марина, ошалевшая от шума, с трудом восприняла такую длинную фразу.

Тут группа запела «Я хочу быть с тобой», и народ потихоньку успокоился. Стали появляться по всему залу огоньки: кто зажигалкой чиркал, кто спичкой. Милиция забегала по залу: «Немедленно погасите, сейчас выведем вас». Кто-то не внял, и его, пьяного, уже тащили к выходу. Рустам подпевал, как и большинство сидящих вокруг. Марина слушала молча.

- Тебе нравится «Нау»? – спросил Стерхов, когда песня закончилась.

- Нравится, только не пойму почему. Поёт-то он так себе.

- А это тексты гениальные. Илья Кормильцев написал. Монстр – текстовик. К тому же на злобу дня. Через годик они уже не будут такие популярные.

Марина с интересом слушала Рустама. Ей нравилось, что он многое знал, обо всём имел своё мнение, и с толком объяснял. А Стерхову нравилось, что она внимательно его слушала, и вроде как с уважением. Не спорила.

А «Нау» запели тем временем песню, которую Рустам раньше не слышал.

 

Посмотри, как блестят

Бриллиантовые дороги.

Послушай, как хрустят

Бриллиантовые дороги.

Смотри, какие следы

Оставляют на них боги.

Чтоб идти вслед за ними нужны

Золотые ноги.

Чтоб вцепиться в стекло

Нужны алмазные когти.

Горят над нами, горят

Помрачая рассудок.

Бриллиантовые дороги

В тёмное время суток…

 

- Вещь, – восхищался Стерхов, впившись ушами в музыку. – Не зря пришли на концерт.

Закончив выступление, группа покинула сцену, не попрощавшись. Кроме песен ни одного звука не произнесли. И на бис, как всегда, не вышли.

Зато вышел мастодонт советской рок музыки, всеми горячо любимый Владимир Кузьмин. Порцию шума он сорвал не меньшую, чем предыдущие исполнители.

- Ну что, устали? – Кузьмин, в отличие от ребят из «Нау», общался с народом.

- Не – е – е - т!! – захлебнулась заведённая толпа.

- Петь будем?

- Да – а – а!!

- Тогда поехали. – и одну за другой выдал три совершенно новые песни. Положительно, концерт Рустаму понравился.

Домой ехали уставшие, но в хорошем настроении. На эскалаторе в метро целовались. Между прочим, очень удобное для этого место. Девушка становится на ступеньку выше парня – губы на одном уровне. Навстречу по эскалатору едут такие же парочки. В вагоне тоже целовались. В трамвае целовались, на улице. В постели уже сил не было…

 

ЁЁЁЁ

 

Когда он вышел из транса, времени на раздумья не оставалось. Он чувствовал приближение погони, которая была уже в полутора днях пути от них. Ему срочно нужно было сделать то, что показал ему Великий Оирши. Одному было не справиться. Жены и дети могли помочь, но если бы он стал объяснять им, что нужно делать, словами, они бы никак не успели. И тогда он, еще не совсем отошедший от транса, вновь закрыл глаза, вошёл в темноту, потянулся и коснулся головы своего старшего сына. Тот замер, перестав стучать в тамтам. Глаза его затуманились. Потом Тнапишти проделал то же самое с другими сыновьями и с женщинами. Теперь каждый знал, что делать.

Но прежде нужно было найти эти удивительные вещи, которые показал ему Оирши. Они были где-то недалеко. По команде Тнапишти его голодное, уставшее семейство поднялось и снова, продираясь сквозь заросли, отправилось в путь вдоль полноводной реки, берега которой поросли густым высоким камышом.

Через полдня, когда солнце уже заканчивало свою дневную жизнь, они вышли из леса. Взору их предстало удивительное, никогда раньше не виданное зрелище.

- Как может река так увеличиться? – спросила поражённая Джуду.

Остальные молчали, не в силах промолвить ни слова.

- Это не река, – ответил Тнапишти. – Это пристанище всех рек. Он был поражён и зачарован не меньше других. Они никогда не видели столько воды.

- Это небо под ногами, – сказала Кейсе, его любимая жена. – Мы теперь сможем ходить по небу.

А дети попытались напиться и не смогли, потому, что вода была горькая. Они поели кокосовых плодов, которые собрали по дороге, и легли спать, потому, что выбились из сил. Небо под ногами шумело и этот шум убаюкивал их.

- Скоро у нас будет много еды, – пообещал, засыпая, Тнапишти.

Когда солнце начало свою новую жизнь, он уже нашёл то место, которое показал ему Великий. Пришлось долго разгребать песок. Попадалось много человеческих костей. И наконец что-то красное показалось в белом песке. Красное и зелёное. Они вытаскивал из вырытой ямы наконечники стрел, топорища, ножи и ещё какие-то непонятные предметы. Они были не каменные. Жена и дети, по его команде, принялись камнями сдирать с них покрывавший их шершавый рыжий и зелёный налёт.

Полдня они занимались инструментами, затачивая их, приделывая к ним деревянные рукоятки взамен изгнившим.

- Ты великий шаман, – восхищалась им Кейсе. – Как ты узнал, что всё это закопано здесь?

Наконец Тнапишти обратился к своему семейству:

- Теперь у нас есть прекрасные ножи и топоры, – сказал он. – Вы знаете, что нужно делать. Займитесь каждый своим. И если мы не сделаем это до завтрашнего утра, нас может настичь смерть.

Старший и средний сыновья с жёнами отправились к берегам реки срезать камыш, а младший – в лесную чащу за пальмовыми листьями. С помощью большого лёгкого ножа, который, в отличии от каменного, был очень острым, он быстро справился с задачей, и вскоре вместе со своей женой, а также Джуду и Кейсе они принялись соскребать мякоть с толстых листьев, оголяя крепкие белые жилки. Скручивая их между собой, они получили сперва тонкие верёвочки, а потом, сплетая их, - толстые крепкие верёвки.

Убедившись, что всё происходит правильно, и женщины справляются, Тнапишти, взяв с собой сына, отправился в лес. Там они нашли несколько прямых ветвей, не слишком толстых, но крепких, и срубили их. Затем они срубили дерево и принялись отщипывать от его ствола широкие пластины.

Тем временем два старших сына с жёнами вернулись, нагруженные толстыми снопами тростника, оставили их и отправились за новыми вязанками.

Вернувшись из леса, Тнапишти с младшим сыном принялись перевязывать снопы тростника верёвками. Сперва Тнапишти рассёк один стебель вдоль, до половины, на четыре части. Между ними вставил целые стебли и стянул их петлёй. Вставляя всё новые и новые стебли, они с сыном сплели что-то вроде огромного тамтама, заострённого с одной стороны. Положив его одним краем на валявшийся рядом толстый ствол дерева, видимо, сваленного ветром, они стали притаптывать его.

Старшие сыновья принесли ещё тростника. Все работали очень слаженно, как будто то, чем они занимались впервые, было для них обычным повседневным занятием. К полудню лодка была готова.

- Что это, отец? – поинтересовался старший сын.

Теперь, когда заклинание проходило, неизбежно начинались вопросы. Их племя никогда не видело больших водоёмов. Мелкие речушки да озерца, где они брали воду, были редкостью. Поэтому строить лодки не было необходимости.

- Это наше спасение, – ответил Тнапишти. - Мы успели. Теперь они нас никогда не догонят.

 

 

 

Ничего не осталось от прежнего мира,

Словно его не бывало вовсе.

Выполнит время свою работу,

И всё, что случилось, забудут люди.

 

Но не могу я изгнать виденье

О том, как звёзды сошли на Землю,

О том, как море покрыло сушу

на всём пространстве, доступном мысли.

 

О том, как шёл из воды и пепла

Смертельный дождь без конца и края.

О том, как солнце сошло под землю

И воцарились ночь и холод.

 

А нас, спасаемых небесами,

Несло, несло и несло по морю.

 

ЁЁЁЁ

 

- Я хочу домой съездить.

Марина накрашивалась сидя за столом, перед маленьким зеркальцем,.

Рустам наблюдал за ней, развалившись с ногами на кровати Кефира. После работы и контрастного душа он был в приподнятом настроении. Ему доставляло большое удовольствие смотреть, как Марина занимается таким интимным делом – накладывает макияж – совсем не стесняясь его. В этом была маленькая прелесть. Подсознательная демонстрация близости и доверия. Это была его женщина. Она принадлежала ему. Он делила с ним кров и постель. И такие вот минуты личного времени.

- Я буду скучать.

- Ты очень будешь скучать?

- А ты надолго уедешь?

- Недели на три – на месяц.

- Ещё никто так не скучал. Никогда!

Марина оторвала довольные улыбающиеся глаза от зеркала и подарила Рустаму любящий взгляд.

- А что ты мне привезёшь?

- А что ты хочешь?

- А что у вас есть?

- Ягоды есть, грибы.

- О, грибы я люблю, привези мне грибов.

- Хорошо, котик. Маринованных или солёных?

- Я в них не разбираюсь, вези всяких.

- Я тебе привезу грибную икру.

- Икру? Они что, икру у вас мечут?

- Да нет. Это такое ассорти из перемолотых разных грибов. Ну увидишь. Вкусная.

- А когда едешь?

- Сегодня хочу попробовать билет купить. Поедешь со мной?

- Конечно.

Марина была родом из Коми АССР. Родители её, как успел узнать Рустам, жили в довольно глухом посёлке. А в Сыктывкаре, столице Коми, проживали две старшие сестры. И ещё был у неё брат, лет на двадцать старше. В тот день они отправились на ближайший Белорусский вокзал покупать билет на поезд Москва – Сыктывкар. И не купили, отстояв часовую очередь. Билетов, конечно, не было – лето. После вокзала сходили в зоопарк. Потом, страшно проголодавшиеся, они не пошли ни в кафе, ни в столовую, а накупили продуктов и принесли их уже под вечер в общежитие. Яйца, сосиски, хлеб, масло, чай, печенье и мармелад – такие простые вещи, но за годы жизни в общежитии уже отвык Рустам от того, что можно это всё купить и запросто приготовить. Была в комнате кастрюля, приобретённая года два назад в складчину, а сковородка сама приблудилась (взяли и забыли вернуть). Но всё это, оставленное когда-то невымытым, поросло чёрной плесенью в дальнем углу самодельных антресолей.

Теперь посуда была Рустамом извлечена и отмыта со стиральным порошком. И приготовлена была яичница, отварены сосиски. Со сладким чаем они ели свой нехитрый ужин с небывалым аппетитом. Не хватало одного – телевизора, чтобы получилась самая настоящая семья.

 

ЁЁЁЁ

 

На следующий день они всё же взяли билет до Сыктывкара, причём на поезд, который отходил через четыре часа. Марина помчалась в своё общежитие собирать вещи, а Рустама отправила за мини набором, который остался у него в комнате. Встретились за полчаса до отхода поезда на вокзале. Уложив вещи в купе и отдышавшись от беготни и нервотрёпки, которая всегда связана с отъездом, они стояли на перроне крепко обнявшись. Марина прижалась ухом к груди Рустама и слушала, как стучит его сердце. Дневная жара спадала. Рядом суетились отъезжающие и провожающие. Говорить ничего не хотелось. Хотелось так стоять и стоять вечно.

- О чём думаешь? – спросила Марина.

- Тоскую.

- О чём тоскуешь?

- Сам не пойму. Слишком всё хорошо.

Запылённое, давно не ремонтированное здание вокзала, потрескавшийся асфальт платформы, полустёртая белая линия на краю, промасленный гравий на бетонных шпалах – ничего не внушало оптимизма.

- А ты о чём думаешь?

- Слушаю твоё сердце.

- И что там у меня на сердце?

- Тук-тук, тук-тук.

- Точно, тук-тук.

- Ты не будешь со своими девочками встречаться, пока меня нет?

- А ты не будешь со своими мальчиками встречаться в Сыктывкаре?

- У меня там нет никого.

- А у меня здесь никого нет.

- Точно?

- Точнее не бывает.

Марина опять его обняла. «Товарищи провожающие, проверьте, не остались ли у вас проездные билеты и документы отъезжающих», - прозвучало объявление по вокзалу. Они рассмеялись.

- Заходите в вагон. Поезд отправляется, – пригласила проводница, безэмоциональная, как все проводницы Советского Союза.

- До свидания, товарищ провожающий.

- До свидания, товарищ отъезжающая. Возвращайся скорее. Дай телеграмму, я тебя встречу.

- А адрес? Адрес у тебя какой?

- Дубосековская, 9…

 

 

 

Автор будет благодарен за любые отзывы, замечания, критику. Направлять по адресу: atoshev56@rambler.ru или здесь же, на поле "Написать рецензию", для чего, правда, придётся зарегистироваться.