А.Н.СУТУГИН

КУРОРТНЫЙ РОМАН.

 

В юности я хотел быть менестрелем, ходить по пыльным дорогам и на ходу придумывать песни. Пить кислое вино на постоялом дворе после целого дня пути. Слушать местные сплетни и укрываться на ночь плащем, который количеством дыр напоминает звездное небо в ясную ночь.

А еще я хотел играть баллады на любимой лютне, петь в огромных замках, где в темных залах у жаркого камина стоят накрытые столы. И что бы за теми столами сидели ободранные принцы и короли в помятых латах.

Как много я хотел...

А стал обычным геологом.

Мы, геологи, не писатели, мы - бродяги и искатели.

Хотя писать нам тоже приходится много: полевые дневники, отчёты разные. Наверное, от частого употребления ручки и бумаги у нас и возникает иногда острое желание написать что ни будь художественное и прекрасное. Роман, там какой, или, на худой конец, рассказ. Лучше всего, конечно, про любовь, так как обычная природа перед нашими глазами и так каждый день мелькает всеми красками и всеми радугами.

Я сам частенько загорался такими намерениями и хватался за авторучку.

Роясь своих старых записных книжках, я наткнулся на начало так и ненаписанного мною романа, или повести, или рассказа…

 

Ты смотришь в вагонное окно, засиженное жирными мухами, и молча куришь.

Ты красива, но, наверное, в этот момент ты не думаешь о таких вещах.

Куда ты едешь? Как имя Твое?

Если я подойду, то ты посмотришь на меня таким же пустым взглядом, как и на окно.

Ты потерялась. Тебе уже давно известно, что вагонные встречи это два коротких отрезка жизни двух разных сердец, сплетенные воедино длинной нитью железной дороги.

Вот ты выбрасываешь сигарету и выходишь на мокрый перрон безымянной остановки, а я приникаю к стеклу и смотрю тебе вслед.

Ты медленно растворяешься в стеклянной пелене дождя, и мой взгляд становиться пустым.

Я стою на твоем месте и мне становиться как то все равно.

Куда я еду? Как имя Мое? Где конечная станция?

Я вынимаю сигарету и углубляюсь в дымные дебри табачного забвенья.

 

Правда, чаще всего дальше придумывания названия дело не продвигалось, но зато какие заголовки вытанцовывались.

Например - Лунный этюд в Сочи. Или - Южные страсти по Сухумски. Или - Скучно в городе Пекине.

 

 

Последнее название, между прочим, - класс. "Скучно в городе Пекине" – как звучит! Ну - от души жалко, когда такое название пропадает! Просто грех не написать рассказ с таким названием.

Только вот - про что?

А вообще-то я уверен, что это не рассказ, а песня. И поют ее вот так:

 

Ску-у-у-уушно в городе Пи-и-и-икине!

Cпя-я-ят Китайцы на мякине,

А корейцы молодцы-

Все сажают огурцы.

Два китайских мандарина бреют рыжие усы,

Для своей большой красы.

И говорит один другому.- Скушно в городе Пекине!

Cпя-я-ят Китайцы на мякине,

А корейцы молодцы-

Все сажают огурцы.

А два китайских мандарина бреют рыжие усы,

Для своей большой красы.

И говорит один другому.- Cкушно в городе Пекине!

 

 

...и так далее.

 

Помнится, во время моей службы в армии один старшина переплюнул великого Эйнштейна и соединил пространство со временем, приказав целому отделению рыть канаву от забора и до обеда.

Но это было давно и неправда.

Сейчас я устал от всего и всех, плюнул на работу в поле, взял очередной отпуск и стал собираться в путь.

При этом я наплевал на предупреждение отпускнику, которым его всегда пугают друзья, соседи и знакомые соседей.

Видя его намерения, они без устали твердят.- Хочешь покинуть на время квартиру, этот крохотный остро¬вок относительной безопасности? Молодец! Настоящий отпускник-путешественник. Но учти, пока ты будешь эко¬номить на сырых семечках и семейных трусах, твою квартиру могут обчистить, поэто¬му прежде чем уехать собери все ценное и продай. Помни - в пути на отдых тебя поджидают кидалы, мордалы, воры, шуле¬ра, террористы и шпио¬ны, поэтому знакомст¬ва не заводи. Старайся больше молчать.

Прежде всего подумай о вещах. Стоит ли их вообще брать, если чемодан все равно укра¬дут? Не стоит!

Езжай в отпуск без вещей, налегке.

Чтобы не привлекать к себе вни¬мания, оденься попро¬ще и тихонько лежи на верхней толке лицом к стеночке.

В дороге старайся ничего не пить — вода может быть отрав¬лена, и ничего не есть — про¬дукты могут быть испорчены.

По прибытии к месту назначе¬ния еще больше углубись в се¬бя. И не вздумай лезть в воду. Если там нет акулы, то обязательно где ни будь в укромном закутке сидит холерный вибрион, стремящийся попасть в твой ослабленный ор¬ганизм. Да стоит ли лезть туда, где можно захлебнуться и уто¬нуть?

Не спеши загорать. Загар вреден и опасен. Не исключено, что как раз над тобою уютно расположилась озоновая ды¬ра. И нещадный ультрафиолет прожигает, проникает в каж¬дую клеточку твоего больного тела.

Кроме того, ты можешь насту¬пить на ядовитое насекомое, на¬толкнуться на бешеного слона, незаметно пробравшегося из Аф¬рики. Ты можешь простудиться, так что никакая «упса» уже не выручит. Возможны также столбняк, ди¬зентерия, малярия, дифтерия, по¬ражение молнией, попадание шальной пули и ос¬колка метеорита.

Наконец, хорошенько подумай над тем, что ты будешь делать, когда вернешься домой без вещей, босиком и в чужую квартиру, так как за время твоего отсутст¬вия ее уже пере¬оформят, приватизи¬руют и продадут.

Решаешься провести отпуск вне своей квартиры? Счастливого пути!

Я всё-таки решился, купил на сэкономленные деньги путёвку в санаторий и уехал за границу, в Крым.

Путёвка у меня была обычная, поэтому мне достался номер на двоих. Вторым оказался шахтёр из Кемерово. Звали его Петро. Петро был тот ещё ходок, поэтому я его почти не видел.

Я ходком не был и обычно пел свои песни с девяти утра до вон той скалы. На скале я садился на камни и начинал ритуал поиска насчет клещей, приобретённый за годы таёжных скитаний. Эта укоренившаяся привычка опытного таёжника не оставляла меня и здесь. Во время этого занятия я пел что ни будь очень продолговатое и задушевное. Про двенадцать негритят, например:

 

Двенадцать негритят купались в синем море.

Двенадцать негритят резвились на просторе.

Один из них утоп, ему купили гроб.

И вот вам результат: одиннадцать негритят.

Одиннадцать негритят купались в синем море...

 

И что вы думаете, на двенадцатой итерации все это кончалось? Как бы не так! Вот оно замечательное продолжение:

 

Ноль негритят купались в синем море.

Ноль негритят резвились на просторе.

Один из них воскрес, ему купили крест.

И вот вам результат: один негритят!

Один негритят пошел купаться в море...

 

Так о чем я там... Да, о клещах.

Клещ распространяет одну из самых опасных для человека инфекций - энцефалит. Понятие энцефалит объединяет множество болезней, которые характеризуются воспалением головного мозга. Конечно у тех, у кого мозги есть.

У заразы несколько форм: клещевой, комариный, гриппозный, энтеровирусный и прочие. В зависимости от формы и тяжести заболевания можно либо остаться инвалидом, либо сыграть в ящик.

Я, как человек всё знающий о клещах и результатах их деятельности, по приезде в санаторий не поленился и сразу же позвонил в местную санэпидемстанцию. Там меня не утешили: клеща в здешних лесах не много, но зато местный клещевой энцефалит - самый скверный, и при каждом укусе опасность заражения очень велика.

Клещи в отпуске - это, конечно, минус, потому, что в силу укоренившейся привычки я искал их на себе и на процедурах, и в столовой, и на приеме у врача. А давеча это произошло прямо посреди местного курортного пришпекта.

Я остановился и машинально на радость окружающим запустил руку под трико, так я называю свои сатиновые шаровары.

Да, клещи - это минус, но и плюс. Из-за клещей в местный колючий лес публика практически не ходит. Поэтому туда ходил, пожалуй, только я.

Вместо лесных прогулок курортная публика до обалдения смотрит по телевизору "Богатые тоже плачут" и читает Анжелику вперемежку с Ивановым, который Анатолий. Курортная публика громко и фальшиво хохочет. Курортная публика жрет все подряд, покупает что попало, пьет и курит что попало, торчит изо всех окон, со всех скамеек, из-под каждого куста, но только не в лесу.

Курортная публика... да что там говорить - можно подумать, что вы сами не видели курортной публики!

Глядя на беснющихся отдыхающих я все отчетливее осознавал, что отпущенный человеку природой век, он не проживает, а пробегает, прожигает, проносясь через жизнь.

Если так будет продолжаться и дальше, то мы совсем скоро дождемся, скоро всё человечество станет какими ни будь наркоманами. Одни сжигают себя героином, кокаином, и прочей дурью, а другие – точно также сжигают свою внутреннюю, жизненную энергию работой, суетой, песком, просачивающимся сквозь пальцы, как бы ты не старался его удержать. И у тех и у других итог один: инфаркты, инсульты, геморрои и другие разочарования. Возможно, что еще лет 30 такого «прогресса», и первые будут лечить вторых от работамании, хлопотомании, или еще какой-то там …мании.

От таких перспектив меня слегка передернуло.

Какая разница, что тебя окружает - если ты живёшь своим внутренним миром?

 

 

В свой оплаченный санаторий я являлся только затем, чтобы поваляться в радоновой ванне, получить очередную порцию жидкости из шприца "в мягкие ткани" и порцию гнусного первого-второго-третьего в желудок.

За день я произносил всего десяток слов, и все в столовой: «Доброе утро (день, вечер)» и «приятного аппетита» (3 раза).

Вот чего мне всегда не хватает в отпускной жизни - так это одиночества.

Лет пять назад я вполне серьезно узнавал у юристов, за какие деяния сажают в одиночную камеру. Только там можно почувствовать всю прелесть отсутствия общения с надоедливыми окружающими. Но к великому сожалению оказывается, у нас это не принято.

Поэтому целыми днями я шлялся по редкому и колючему лесу, находя удовольствие в пении идиотских песен, и отдавался постыднейшему из своих пороков: сочинению стихов.

Графомания - это болезнь, и болезнь позорная, вроде недержания мочи. К тому же она практически неизлечимая.

Вообще в жизни я придерживаюсь правила "не умеешь - не берись". Но с моей музой шутки плохи: это вам не слабое создание, бряцающее на лире. Моя муза крепкого сложения, яростная и неутомимая. Она извещает меня о своем приходе: часа за четыре где-то в горле начинается щекотание, и кто-то внутри меня похохатывает, как похохатывает человек, читая, скажем, "Двенадцать стульев" - несильно, но постоянно.

К посещению музы я обреченно готовлюсь: расчищаю вечер, готовлю бумагу, запасаюсь стрежнями. Муза, как правило, врывается, смеясь и тряся своими персями. Почти мгновенно её смешки перерастают в сатанинский смех, и начинается оргия творчества.

Теперь я не тварь и вошь, я бог, создающий миры. Я создаю их, вижу содеянное, и говорю, что это хорошо. Строчки прут из меня, как… Прошу пардону, но самое точное сравнение оказалось не самым аппетитным. Но оно все-таки самое точное, потому что утром я все это брезгливо перечитываю, приговаривая.- В сортир... В сортир... И это - в сортир...

Ну, посудите сами, куда годится, например, такое:

 

На берегу пустынных волн

Сидел я, дум великих полн.

За мной закат в сто солнц горел,

А я сидел, сидел, сидел...

А прямо в ноги бил прибой,

А чайки реяли гурьбой,

А я сидел, сидел, сидел,

И в даль далекую глядел!

Сидел я, дум великих полн,

На берегу пустынных волн...

Чего же я такого съел,

Что, сняв штаны, весь день сидел?

 

Ну, куда это годится, кроме, как в сортир?

Я уж не говорю о том, что, за исключением двух-трех строк, это сплошной плагиат. И можете ли вы представить чаек, которые гурьбой реют? Бред какой-то.

А вот еще. Это уже подражание датской поэзии: по вирше на каждую лечебную процедуру.

Знаете ли вы, что такое циркулярный душ? Нет? Вам крупно повезло: это нечто среднее между душем и циркулярной пилой.

 

Я был зеленым и невинным,

Я был к тому же сир и наг,

Когда открыл я дверь в кабину,

Когда сестричке подал знак.

Сестричка ухмыльнулась криво,

Открыла вентиль, и по мне

Хлестнуло из десятков дырок:

По животу и по спине!

О, как я, братцы, извивался,

В своих обманутый мечтах!

О, как же душ в бока впивался,

Ну, а всего больнее - в пах!

Я выл, орал, искал дорогу

Туда, где я бездушно жил...

Но медсестра сказала строго,

Что душ - полезен для души!

Она сказала: в жизни тоже

Обычно бьют со всех сторон!

Она сказала: ты, похоже,

Не только в душе не силен!

Я, точно, жил не так, чтоб очень:

Все норовил и вам, и нам...

Я был любитель до обочин,

И до разделов пополам.

Ах так?! Хлестнул словцом душонку,

И в струи смело я вошел,

Прикрыв ладонями мошонку,

А также - кое-что ишшо!

 

Что-то в моем творчестве появились фаллические мотивы.

Я полагаю, что это - тлетворное влияние Запада.

В промежутках между процедурами я иногда заглядывал в видюшник, а там крутили одну эротику: чего же еще крутить на курорте?

Свежие идеи, увиденные там, я, кстати, брал на заметку, чтобы, вернувшись, домой их непременно использовать.

Я отчетливо представлял себе, как это будет выглядеть.

- Ты где был,- скажет жена.- На курорте или на курсах повышения квалификации?

- На курсах,- хмыкну я.- Вечером теория, ночью практика.

И пусть она догадается, шучу я или нет.

Самое смешное - что шучу.

А вот мой сосед по комнате, Петро, в комнате почти и не бывает. А когда бывает, делится впечатлениями.

- Ну,- воодушевленно говорит Петро.- Помогает она так, только треск стоит. и слышь, Коля, платочек носовой подстелила, чтоб простыню не замарать!

На этот раз он это о носатой расплывшейся бабище неопределенного возраста.

- Петро,- говорю я ему.- Ты бы хоть количество качеством заменил, что ли!

- Тебе врачи какой режим прописали? - спрашивает Петро.

- Щадяще-тренирующий.

- А мне - постельный! - хохотал Петро, чрезвычайно довольный собой.

После чего он валился на койку, и, хлопая себя ладонями по волосатому пузу, блажил.- Белокуриха-река, быстрое течение! А радон для мужика - это не лечение!

- Ну, ты и стрелок, Петро!

- А что… Я соколу на лету яйца отстреливаю.

- Я что-то соколов с яйцами не видел.

- Потому и не видел…

Эх, Петро! Похоже, он даже и не догадывался, что настоящие Мужские достоинства не между ног висят, а находятся в основном совсем в другом месте. Но дело даже не в этом.

Вот стоит троллейбус, вот бежит отдыхающая здесь гражданка. Успела. Отпыхивается. Бросилась на шею какому-то мужику. Смеется. Счастлива. И вот за это мне ее хочется придушить: за то, что для счастья ей надо так мало.

Как-то на второй или третий день отдыхал я после радоновой ванны, и вышел, сонный, в коридор. Солнце било прямо в глаза, а между мной и окном следовала куда-то в неизвестное особь женского пола.

- О, какие тут мужчины скрываются! И что же они тут делают?- заворковала особь.

И так ее силуэт был строен и изящен, и так пышны волосы, и такой грудной у нее был голос, что я не успел сгруппироваться, и тоже начал весьма игриво.- Они там лежат и ждут...

Но тут мы вошли в полутемный переход, и я увидел ее морщинистое лицо, и на полуфразе свалил налево. И правильно сделал, а то был бы изнасилован прямо в коридоре.

В другой раз я возвращался из леса, когда танцы отдыхающих были в разгаре, и дернул меня черт посмотреть на этот невольничий рынок. Был как раз белый танец, и я был немедленно тут же немедленно приглашен, хотя и был в кедах и футболке.

Хотя я усиленно врал, что не умею, но так и не отбился от претендентки на моё тело.

Я топтался четыре с половиной минуты в обнимку с чем-то тестообразным, отвечая на вопросы в соответствии со святым писанием: И пусть будет ответ твой на вопрос да - да, на нет - нет, а что сверх того - от лукавого. Хотя даже если бы у меня под руками билось в тот раз что ни будь более стройное и упругое, результат был бы тот же. Отощавшая корова ещё не трепетная лань.

Или вот три тетки - соседки по столу в столовой. Они за меня сильно переживали и считали, как я теперь понимаю, не то импотентом, не то голубым.

Одна, не помню, как её звали, по три раза в день с удовольствием выдавала подробные сводки со своих любовных фронтов. А их, как выяснилось, она открыла сразу два. Так вот, она спросила меня напрямик.- Ну а вы, молодой человек, что все один да один?

- А вы что? Хочете?- спросил я.- Тогда приходите…

Вот так и выдал: хочете, а не хотите. Для большей усвояемости. Любимая манера - прикинуться валенком. Ну и. конечно, добился своего: она сразу же перестала со мной разговаривать. И очень хорошо. А то скоро она начала бы мне рассказывать, какими именно из 296 различных способов, простите за фривольность, ей там щекочут клитор. Не уверен, что это хорошо сказалось бы на моем аппетите.

Другая тетка, тоже забыл, как её звали, потом выговаривала мне, что отдыхать одному неприлично, не логично и не практично.

Ну, к этой я относился более или менее нормально, поэтому я ей и сказал нормально.- Разводите тут любовь с большой дороги. Цветы, свидания, измены - прям, как на самом деле.

- А вы знаете,- сказала эта тетка, забыл, как её звать.- Муж-то мой мне ласковых слов не говорит.

- А этот,- сказал я.- Для души говорит или для дела?

- А мне-то какая разница,- сказала она.

Ноу комментс.

Некоторые историки живописи уверяют, что идеальную красоту молодой женщины создал древнегреческим художник Зевксис, живший аж в конеце пятого века до нашей эры. Его портрет назывался «Прекрасная Елена".

Для написания этого портрета греческие колонисты из города Кротона в Калабрии пригласили к себе Зевксиса, находившегося тогда в Эфесе, оплатили все дорожные расходы и оказали ему царские почести. По требованию художника собрали всех красивейших девушек Кротона, из которых он отобрал пять натурщиц.

С каждой из них он списывал определенную часть тела. Так был создан изумительный портрет... Предметы, изображенные на картинах Зевксиса, казались настоящими. На кисть винограда даже слетались птицы, чтобы поклевать ее.

Все творения Зевксиса из Греции попали в Рим, а затем - в Константинополь, где впоследствии погибли в нескольких пожарах...

Но я отвлёкся.

В тот раз, отправившись на очередной променаж, на скалу-то я сел, а вот поискаться насчёт наличия клещей мне так и не удалось. Не успел я залезть рукой под резинку шаровар, как в зоне прямой видимости совсем некстати показались две мадамы. Одной, рыжей, было недалеко за тридцать и, кстати, у нее присутствовала очень даже не плохая попка.

Второй было далеко за сорок, но она тоже была еще очень даже в форме и формах.

И как их только занесло сюда в этакую рань?- подумал я.- Не дай бог, загрызут.

Порассуждать на эту тему мне дальше не удалось, так как мадамы были уже совсем рядом.

- Вот эта, которая постарше, сейчас вцепится,- подумал я.- Технология знакомства у всех их одинакова и такова: Вы не знаете, как пройти до скалы Четыре Брата? А технология мужская такая: Как, вы еще не были на Ай Петри?

Я оказался, как всегда, прав. Подойдя к месту моей отсидки, та, которая была постарше, так и спросила.

И где была моя голова: я не стал отрицать, что не был и иду туда же. Чтоб она провалилась, тыдра!

Тут же начался второй тур: Где-то мы с вами виделись будто...

Она протянула мне левую руку.

Я не понял и пожал её.

Дурак!

Жизнь наша богата нюансами оттенков. Душа оттаяла, мозги в прострации…

Если женщина хочет, чтобы при встрече с ней мужчины целовали ей руку, она должна подавать им обязательно не правую, а левую руку. Правую руку мужчина может только пожать, а для поцелуя предназначается только левая.

Я, правда, быстренько очухался и вежливо, неназойливо спросил.- Как зовут-то красавиц? И какая статья? Ну и, конечно, срок. В смысле - сроки.

Известно, что сроки отдыхающих, если они хотят что-то поиметь друг от друга, должны максимально совпадать. А то сделаешь заход, а партнерша завтра уедет.

Второй тур начался, и я гаркнул, как в зоне на разводе.- Николай Старков, остеохондроз, десятое пятого тире третье шестого.

Старшая озадачилась, а младшая мило так ухмыльнулась. Оценила, значит.

Ух ты, да мы, кажись, с интеллектом!

И если бы вы только знали, какие она имела волосы! Ах, какие рыжие! Да какие яркие! Да какие густые! Глядя на них, у любого мужика затрепетало бы что-нибудь, не в груди, так в штанах!

В голове моей тут же сформировалась мысль: Была ли у тебя когда-нибудь рыжая женщина? Нет?! Ну, и не будет. Однако, чего это ты раздухарился? Тем более - на лицо она всё-таки подкачала. Кожа так себе. И нос… Ну, в общем, не фонтан она Бахчисарайский. Особенно нос.

Правда, соседа моего Петра это бы не остановило.

Петро сказал бы.- С лица воду не пить.

- Да и потом,- сказал бы Петро.- В любой бабе главное не формы, а содержание. И на голом полу можно спать, если он противоположный.

Великий и мудрый Петро!

- А не приобщиться ли мне к великому и всемогущему кобелиному племени,- подумал я.- А не распустить ли хвост веером, а не порассказывать ли о своих подвигах и приключениях, а не залезть ли на скалу Четыре Брата? То есть, я и так на нее каждый раз мысленно залезаю, но это для себя, а тут восхищенные зрительницы, и я будто бы оборвусь левой ногой...

Позднее, вспоминая этот вечер в мельчайших подробностях, я так и не смог вспомнить, что меня подтолкнуло, зачем я сделал то, о чем еще за минуту даже и не думал. Ведь я приехал сюда в поисках одиночества, и ещё несколько минут назад мне никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось общаться, даже с близкими, любимыми людьми.

 

В искушениях всяких и разных

Дух и плоть искушать ни к чему;

Ничего нет страшней для соблазна,

Чем немедля предаться ему.

 

Эрзац. Кофе из овса. Да, но иногда пьешь и из овса. Хочется чего-нибудь такого. Земного-земного. Особенно если под рукой нет небесного.

- Рожденный ползать летать не хочет,- подумал я.- Ждите, так я и полез вам на скалу.

Но, не успели мы подойти к Четырем Братьям, как эта рыжая рванула вперед и, как ящерица, пошла вверх. Мама моя, как она прошла карниз! Я сразу же понял, почему бог подарил человеку конечности. Конечности появились, потому что по суше было неудобно ходить в ластах...

Я смотрел на неё и думал.- Удивительно, как такие великолепные стройные и красивые ножки могут нести на себе такие ловкие и сильные руки.

Мне теперь - хошь не хошь, нужно было тоже идти, и тем же маршрутом.

Даже случайные спутники, преодолевая долгущую и многотрудную дорогу, поневоле сближаются. Главное быть вместе. Вернее, рядом. Нам обязательно нужен первоначальный контакт, после которого всё сразу же упрощается и облегчается. Вот он – этот момент.

- Действуй,- сказал я себе.- Ничего лучшего ты всё равно не придумаешь.

И я полез.

Когда у тебя возникает желание что-то сделать, нужно немедленно принимать решение и не ждать, пока это настроение пройдет.

 

 

Глядя снизу вверх на двигающуюся предо мной скалолазку, я всё отчетливее ощущал, что обтягивающий её материал очень выгодно подчеркивает все многочисленные достоинства великолепной женской фигуры. Особенно сзади. И особенно в нижней её части. Казалось бы всего-навсего две небольших упругих округлости.

Но когда они в непосредственной близости от твоих глаз, совсем рядом и так упоительно колеблются!

Я почувствовал, что уровень моего интеллекта внезапно существенно понизился. Сколько будет семью восемь я не смог бы сказать сейчас даже по приговору народного суда.

Иногда полезно заниматься психоанализом. Копаться в первоистоках своих дегенеративных поступков.

Но скалолазка резко повысила темп подъема, и я уже не смог любоваться этим обворожительным зрелищем, а интеллект пришел в норму.

Тем более, что скала стала ещё круче и сложнее.

Почему-то вспомнилось объявление из какого-то юмористического журнальчика, прочитанного в дороге: Продаётся парашют. Новый, в упаковке. Ни разу не открывали. Использовался всего один раз. Немножко запачкан.

В детстве вы начинаете ходить на четырех конечностях, потом на двух, а дальше у кого как получится.

Я лез и твердил про себя.- Только стоящий не споткнётся, только лежащий не упадёт. Возьмём с собой в будущее всё хорошее из прошлого, а настоящее посвятим извращениям! Я знаю технику безопасности, как свои три пальца! Еще миги и буду я скользить по наклонной плоскости, как дермо по канализации.

Когда я, вспотевший словно рак в кипятке, вылез наверх, она спокойно сидела на большом камне и насмешливо наблюдала за моими усилиями в покорении скалы.

- И где это вы так научились бегать по вертикальным стенкам,- спросил я, с трудом переводя дыхание.

- В Царицыно и на скальном тренажере,- ответила она.

- Вы, наверное, чемпионка чего ни будь,- продолжил я, отдуваясь, и опустился на землю рядом с ней.

- Нет, но вроде бы кое что получается,- чуть покраснев ответила она.

- Ничего себе, кое что,- искренне восхитился я.- Мне бы так. Всю жизнь провёл бы на стенке. Да и в работе пригодилось бы.

- Всё шутите,- звонко рассмеялась она.- Не скромничайте, У вас тоже совсем даже не плохо получается.

- Слава богу, что жив остался, а не свалился вниз,- ответил я.- Это у моего друга получилось бы. Он мастер спорта по альпинизму.

- А вы по чему мастер?- спросила она.

- По кайлу и лопате. Моё дело копать глубже и тащить дальше. Геолог-полевик я.

- Как интересно, Наверное, не работа, а сплошная романтика.

- Точно романтика. Отдавать комарам, мошке и прочим кровососам добровольной основе свою кровушку, да месяцами сухарями желудок мучить.

Мы замолчали.

Она была восхитительна.

Я был глуп и восторжен.

Тыдра, конечно, не полезла, а мы с рыжей ящерицей взгромоздились и уселись наверху. Вдвоем.

Ну и там - полный антураж. Поет о чем-то зеленое море "тайги". Голубеет купол неба. Все, как надо. Герои встречаются глазами. Наезд. Крупный план.

- Вы альпинистка?

- Нет. Но горным туризмом увлекаюсь.

Дальнейшие наши взаимоотношения происходили на уровне роскоши человеческого общения

Самая светская беседа. А были ли там? Да. А вот этам? Нет, но собираюсь. А я был. Мы, вообще, оказывается, родственные души. Не пора ли нам по этому поводу в постельку?

А, между прочим, похоже, что она одинока. Тут мне документы не нужны, я таких сразу вижу. Она может быть тихая или разбитная, но - не глаза даже, а поворот головы выдает: одна.

С такими я почему-то чувствую себя виноватым. Может, ей предназначался как раз я. Хотя, возможно, ей и повезло - я совсем не подарочек. Но живет же со мной жена - уже который год!

Так вот, она одинока, и это не сотрапезница моя, получившая свободу на двадцать четыре дня и со рвением наставляющая рога своему мужу, нет, это совсем другой случай, и волосы у нее рыжие и, может быть...

Нет, братцы мои, увольте! Отзыньте. Это же еще хуже.

А тут ещё эта тыдра, эта старая сводница, вытащила между тем из меня обещание сводить их после обеда к скале Круглой.

Я пообещал, думая про себя, что не приду. Не приду, и все. У нас свобода совести: хочешь - имей совесть, хочешь - не имей. Мало ли что. Заболел. Ногу сломал. Как раз третью.

И, очень кстати, после обеда шел мелкий, нудный дождь. Так что, если пересечемся когда-нибудь, скажу: да вот, дождь был. Такая жалость.

Сам-то я, конечно, пойду.

Маленькие радости рождаются из больших глупостей. В этом есть особый кайф. И, чтоб кайфу было побольше, пойду не по тропинке, а напрямик. Бразды пушистые взрывая, шурует по лесу эсквайр!

Единственный способ в этой жизни сохранить своё здоровье - это есть то, чего не хочешь, пить то, чего не любишь, и делать то, что не нравится...

В некоем восточном учении есть упражнение на сверхусилие. Вот, положим, буран, а тебя отправляют километров за двадцать, что-нибудь отнести. Позарез надо.

 

И ты идешь, преодолеваешь всякие трудности, приносишь, и можно спокойно переночевать, но ты - САМ - возвращаешься обратно. Хотя никто от тебя этого не требует, и даже все уговаривают остаться.

Хотя тело твое категорически против. Но ты идешь опять эти двадцать километров, а то так еще сделаешь крюк.

В упражнении этом есть особый эзотерический смысл, это чисто физическая процедура типа выпаривания или кристаллизации, но мне оно еще и нравится: ты показываешь своему глупому телу, которое умеет только жрать или совокупляться, кто в доме хозяин.

Самое замечательное упражнение на сверхусилие я проделал как-то в Заполярье.

Мы тогда полдня шли по тундре, потом попали в болото и месили его, в холодной жиже по самые яйца, еще пять часов: ни присесть, ни отдохнуть, и вышли, наконец, на твердую дорогу: на настоящую насыпь самой северной в мире железной дороги.

Во рту горит, в паху все стерто, ноги выписывают вензеля, как после хорошей попойки - вот тут-то я и сошел с дороги, и попер параллельным курсом прямо по болоту, и не просто так, а резво и с боевыми песнями:

 

Подыми повыше ногу,

А я не могу!

А я прошу подмогу!

У меня одна дорога:

Лос- Анд- же- лЕс!

Страна чудес!

Там негры пляшут!

Трелуя лес!

 

Товарищи мои тогда решили, что я рехнулся, а я был полностью в себе и словил незабываемый кайф. И не только кайф. Кажется, остеохондроз я словил там же. Кошмарная болезнь. Представьте, что у вас в заднице болит зуб. Если во рту, то просто пошел бы и вырвал. А что делать с задницей?

А вот сейчас шел дождь, и, что замечательно, было скользко, и, что еще лучше – очень грязно.

Душа моя пела, пока я самым непроходимым путем лез на хребет.

А на хребте лоб в лоб столкнулся я с рыжей.

К тому моменту я уже забыл, как ее зовут. Цифры и фамилии у меня вылетают из памяти моментально. Хорошо там держатся только ассоциации.

И нарисовалась немая сцена. Или, как сказал бы мой родной братец: Родился - удивился: почему?

- А я думал, вы не пойдете!

- А я думала, вы не пойдете!

- А что это вы - в дождь? Упражнение?

- Да почему? Просто нравится!

- Ну, знаете ли! Я думал, я один здесь такой идиот!

- Спасибо на добром слове! Какой вы смешной.

- Смех без причины - признак незаконченного высшего образования.

И через пару минут мы уже сосредоточенно шлепали уже вдвоем по мокрой траве.

Я, собственно, мучительно пытался вспомнить, как ее зовут. И потому молчал. А она молчала просто так.

Нравилось ей молчать, вот она и молчала.

И мне это тоже нравилось. Не выношу я по жизни болтливых баб. И еще - смеющихся с подвизгом. Зазвенит где-нибудь в кустах - Их-хи-хи-хи-хи… У меня в таких случаях в зубах свербит, как от бормашины.

Да. А звали ее наверняка Любой. Или Людой. Как-то так.

- Расскажите что-нибудь о себе, - говорила она.

- Тоже мне, нашла себе Дейла Карнеги,- ухмылялся я про себя.- Сейчас я буду тебе вещать, как приобрести друзей и оказывать влияние на людей. Глава какая-то там, совет номер три: говорите с собеседником о том, что его интересует.

Увы, этот фокус я знаю. И, к тому же, меня ничто не интересует. Ну, вообще ничто.

- Да. Что вам рассказать? О себе… Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хотел пойти в МГИМО, но побоялся, что в эту фирму не берут дебилов.

Конечно, это был тест, и этот тест она выдержала.

- Зря… Берут, - сказала она.- И еще как.

И добавила.- А если без метафоризма?

- Ну, если без него, - грустно сказал я, - То я специалист по технологии.

- Технологии чего?

- А ничего... Просто технологии. Помните - А еще они рисуют все, что начинается на букву "М": мальчишек, математику, множество... Множество чего? А ничего. Просто - множество...

- Вот теперь понятно,- сказала она.- Только не очень.

- Ну,- сказал я.- Меня не интересует, ЧТО делать, а интересует - КАК. Приемы, рецепты, алгоритмы.

Так между нами начался интеллектуальный разговор. Ну, очень интеллектуальный. Но не о том. А внутри этого разговора, на полунамеках и полуфразах, идет менее интеллектуальный разговор, но - о том самом.

- Так вот ты, оказывается, какой.

- Какой?

- Почти хороший.

- Даже у самого плохого человека можно найти что-то хорошее, если его тщательно обыскать. Хороших людей много! Полезных мало... А ты, оказывается, тоже вон какая.

- Что на что похоже, то оно и есть.

Ритуальный танец. Только танец языком. Или так: ритуальный танец на обоюдоостром языке, переходящий в смертельный трюк.

И что меня теперь особенно бесит: я распустил хвост, как последний петух - сразу, с первой фразы.

Не то, что я стараюсь казаться умнее, чем я есть, тем более, что я в действительности ужасть какой умный! Но я стал выпендриваться, вот что паршиво.

В последствии из-за этого я и пить бросил: чуть глотнешь, и начинаешь из себя изображать, а утром невыносимо стыдно. Ну, умный ты, так и молчи себе в тряпочку. Тем более, что в нашей стране это - основной закон самосохранения.

Однако продолжим.

Оказывается, звали её не Любой. Любой, как выяснилось, звали ту тыдру.

Печально не помнить, как зовут других, но забыть свое собственное имя - прекрасно.

Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами?

Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму пятнадцать копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты?

- Скажите, а как вас звали в детстве? - спросил, наконец, я.

Исключительно умный ход: Киса.- застенчиво сказал Ипполит Матвеевич.

- Конгениально!- заметил великий комбинатор.

Она насмешливо скосила на меня зеленые глаза.- Да так и звали. Люсей.

То есть, догадалась. Стыдобушка-то...

- Безусловно,- думал я.- Фигура я для неё может быть и любопытная, но любопытная не оригинальностью своих мыслей и переживаний, не степенью своей духовной жизни, а просто так, как интересна была бы зеленая лошадь или трехгорбый верблюд.

И тут я осознал, что ощущение - это чувство, которое мы ощущаем, когда что-то чувствуем...

Я тоже человек! И тоже хочу звучать гордо...

Но тут в развитие наших взаимоотношений вмешался вечер.

Из этого вояжа мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико.

Тетки подавальщицы высказали мне свое "фе", но я ихнее "фе" проигнорировал, тем более что на ужин нам неизвестно за какие заслуги выдали по порции приличных пельменей. Именно приличных, а не тех, которыми я ужинал в одном Омском кафе.

В наше время поесть хороших пельменей - это уже удача.

Правда, если купить в магазине готовые пельмени, вскрыть их, выбросить всю начинку и положить туда мясо, то получится тоже вовсе даже ничего!

Я вспомнил, как ел в Томске так называемые рыбные пельмени и запивал их кровавой Мери. Кровавая Мери – это водка, разбавленная кровью убитых помидоров.

Только этот коктейль позволил мне тогда кое как справиться с постоянно проявляющимися позывами рвоты от съедаемого блюда.

Можно ли называть изделия колбасными, если от них не колбасит?

Анекдот. Два муравья едят слона. Проходит десять лет. Один из муравьёв, наевшись, отваливается и говорит.- Всё тот же самый вкус. Всё тот же самый слон.

После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде.

Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет.

- Гм,- сказал я себе в сердце своем.- Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы, кстати, совсем не маленький ворох… и... и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а? Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь - так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то. Правда, даже если надеть на пингвина галстук - он всё равно не станет джентльменом.

Ешь морковку, лук и хрен - будешь, как Софи Лорен.

В конце концов, я решил, что глядящий на меня из зеркала не скелет, а весьма славный малый с простодушным черепом и подкупающей улыбкой.

А фасон всё равно всегда держать нужно.

- И, кстати,- вспомнил я.- Ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару, брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого.

Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели - этакий бутон расцветает. Не помню, как звать было звать того бутона: не то Мария, не то Гермина.

Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше.

Я вырастил сына, построил дом, посадил не одно дерево, исколесил пол страны и после всего этого решил, что теперь мне можно погулять.

Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил?

Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным...

 

У меня была работа.

Я ее любил!

Да вот только подлый кто-то

Интерес убил...

А ведь, братцы, я работал

До семнадцатого пота!

 

А теперь - вот:

Только до … И от...

У меня была зазноба.

Ох, как я любил!

Да вот гад какой-то злобный

Взял да разлучил...

Я ведь, братцы, с той зазнобой

Век бы счастлив был, должно быть!

А не так Вот:

Только до… И от...

У меня была идея.

Я весь мир любил!

Только кто-то мне неверьем

Душу отравил...

А ведь, братцы, с той идеей

Стоек был в любой беде я!

Ну а так - Вот:

Только до… И от...

У меня была идея...

У меня была работа...

У меня была зазноба...

Все теперь наоборот!

И лежу лицом к стене я:

Кто же, кто же эти кто-то?

Я бы их довел до гроба,

Кабы не был "до и от"!

...Слишком

Сам себя любил.

Этим Сам себя убил.

Сам себя я закопал,

Да еще и написал:

Мол, у меня была...

 

Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если бы я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну, сколько можно!

Увы, я не писал роман, а я его крутил. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутил. И крутил, и крутил, но ничего нового под луной нет.

Я очень плохо помню Лермонтова, но у Печорина, кажется, тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать. А ведь явно про меня.

Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что он лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался.

 

Ну, это - по нашему. Нагадить - Это мы тоже могём. Не тело безумствует, а дух.

А если подробнее, то решил я тогда, что пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей должно дело кончится.

Пускай у тебя будет два мира,- решил я тогда.- Ты ведь, наверное, хочешь, чтобы у тебя было два мира. Так вот считай, что с этого момента у тебя два мира. И то обстоятельство, что у тебя все миры тут же сливаются в один, не более, чем очередное свидетельство некоего тотального происшествия, продолжающего подставлять твою голову под дубинку хронического присутствия.

К важным делам нужно относиться легко. К лёгким делам нужно относиться серьёзно!

А чего это вы ухмыляетесь?

Хорошо смеяться последним - но плохо, что уже не над кем.

Ну да, у нас с Люсей. Увы.

Были мы тогда на очередной прогулке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Хоть мои джинсы стары и потерты, но в них бьётся горячее сердце!

Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине - шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба.

В наше ненормальное время любой нормальный человек ненормален уже тем, что он нормален. К сожалению, сейчас всё чаще сильным считается тот, у кого хватает сил отказать себе в удовольствии быть порядочным человеком.

Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот я что-то застеснялся...

Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца.

Иногда счастье сваливается так неожиданно, что не успеваешь отскочить в сторону. Благо соседушка мой Петро переселился на пару ночей к своей очередной пассии, и комната была пуста.

Вечером, как всегда, были танцы, и я знал, что тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Говорят, что плохим танцорам мешают яйца.

Танцевал я совсем неплохо, и яйца мне не мешали. Но танцы мне все равно не нравились. Особенно санаторные: когда на жестком асфальте пара рот особей обеего пола толкается и потеет. Значит, сегодня вечером мы идем гулять новым маршрутом.

Кстати, меня всегда мучил вопрос - что мешает плохим танцовщицам?

Эх, а ведь было же когда-то настроение ничего не делать!

Бывают минуты, когда невозможно удержаться и не начать делать глупости. Это называется энтузиазмом.

Диспозиция, кажется, ясна: К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схеме буквами "мэ" и "жо". В десяти метрах от туалэта - пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га!

 

Помню - Скинулись мы как-то по молодости с дружками и купили сорокоградусной бутылку на троих.

Вышли из магазина, повертели её в рученках и приуныли. Ведь что такое сорок градусов на троих – это же всего по тринадцать с тютелькой на каждого. Пришлось возвращаться и ещё пару бутылок брать. Вот теперь мы были спокойны: у каждого норма выходила.

Что было дальше? Вспоминается с трудом. За давностью времени сложилась некоторая аберрация представлений.

Эх, были мы когда-то рысаками!

И я подтянулся, я ощутил себя охотником: моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог.

...И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу.

У умной женщины главная эрогенная зона это мозг.

Ей хочется праздника, уюта, путешествий, скандала, сериала, стихов в свой адрес, ужина при свечах.

Правда, иногда слова только вредят делу, а взаимные недомолвки служат наилучшим выходом из сложившегося положения. В отношениях между людьми, независимо от того, кто они и какие между ними отношения, довольно часто возникают логические разрывы и смысловые пустоты.

Всегда нужно помнить, что если женщине вдруг станет скучно, то все предыдущие усилия мужчины пропадут.

Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Похоже, что роль вридло мне не удалась. Вридло это сокращение от временно исполняющий должность лошади.

Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова.

- Не приспособлены вы, кролики, для лазания!- говорил я, помогая ей на очередном подъеме.Ты знаешь на Кубе есть особое искусство говорить женщине комплименты. Называется оно пиропо. Пришло пиропо на Кубу из Испании. Так вот, настоящее пиропо должно содержать в себе смесь ласки и перца.

Согласно пиропо женщину необходимо подзывать к себе издаваемым губами звуком: пссс… пссс…. Если ты не владеешь пиропо, то для истинного кубинца ты не мужчина.

- Болтать-то вы умеете, Джим. А вот летать?- отвечала она.

Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в санаторном монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход: мне его Петро показал.

Все было сделано чисто: к отбою мы не успели.

Перед тем, как привести её к себе в номер мне теоретически было всё абсолютно ясно. И достаточно просто, как мне казалось, в принципе. Но, как выяснилось позднее, это было только теоретически.

 

Только практика является критерием истины. И эта истина оказалась совсем не такой, как я ожидал.

Как учили нас классики марксизма-ленинизма - только практика является истинным критерием истины.

Мы можем думать, что у нас что-то есть, а как доходит до дела, то сразу же обнаруживается, что и нет ничего…

Так что вопрос взаимоотношений всегда чисто философский…

- Что же делать,- сказала она.

- Выход есть,- сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок.

Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз.

- А вы-то где устроитесь,- невинно спросила она.

- Ну,- сказал я улыбнувшись.- Думаю, что там же, где и вы.

- Что? Как?- спросила она изумленно, а потом будто бы сообразила.- Так для того все и было затеяно? И все было специально?

- А я-то думала, сказала она, ну и дура же я,- сказала она.

И заплакала.

Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху.

- Послушай,- сказал я, положив руку на ее плечо.- К этому надо относиться проще.

- Ты же вернешься к жене, сказала она.- Как же ты к жене-то вернешься?

- А жена-то тут при чем?- удивился я.

- Я пошла,- сказала она.

- Отвернись,- сказала она.- Я оденусь.

Вот чего не люблю - это уговаривать. Скажет мне человек: Нет - ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами - хоть и знаю, что их "нет" - это на самом деле "да".

- Куда ты пойдешь,- сказал я, убирая руку.- Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское. Койко место пусто не бывает.

Сказал и лег на Петрову кровать. Полюби свою постель, как себя самого. Не по Хуану сомбреро... Если не можешь иметь то, что хочешь - научись хотеть то, что имеешь...

Да Год - это период, состоящий из 365 разочарований.

Потом мы долго молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое.

Настоящее одиночество - это тогда, когда ты всю ночь разговариваешь сам с собой, и тебя не понимают. Правда, крайняя форма одиночества - это когда сам себе ставишь клизму...

Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо.

 

Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно.

Отдельные случайные успехи не смогут затмить наших блестящих провалов...

Помните у Ильфа и Петрова: Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых цветочках! Это - семейный очаг, альфа и омега меблировки, общее и целое домашнего уюта, любовная база, отец примуса!

Как сладко спать под демократический звон его пружин! Какие чудесные сны видит человек, засыпающий на его голубой дерюге! Каким уважением пользуется каждый матраце владелец!

- Вот ведь,- подумал я, вслушиваясь в скрип пружин кровати и очередные всхлипывания.- Послал бог на мою голову.

- Ну чего ты опять,- начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет.

- Вот это анекдот, сказала она, сияя.

- Да уж,- хмуро сказал я.- Таких идиотов поискать.

- Я думаю,- сказала она.- Это первый такой случай в городе-курорте.

- Да, наверное, и последний,- сказал я.

- Был такой шикарный план - и вдрызг,- поддела она.

- Нет,- сказал я с достоинством.- Это была классная импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб.

- А главное,- сказала она.- Так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой.

- Я тоже так думал,- сказал я.

- Cпокойной ночи, сказал я сам себе.- Пройдёт ночь и настанет новое утро. А утро, как известно, и вечера и ночи мудренее. Утро всегда обещает, как сказал поэт. Оно нашептывает тебе на ухо такие вещи, что начинает кружиться голова, а в крови повышается содержание адреналина; точь в точь, как перед обладанием женщиной, и ты уже не в силах различать серый тон печали и несбывшихся надежд.

Засыпая, я подумал.- А что будет завтра? Что ни будь да будет… Неопределённость – естественная форма нашего существования. Дождя бы мне. Дождя. И одиночества дня на три. Чтобы ни одной души вокруг - только дождь. И палые намокшие лепестки яблонь, прибитые к бордюрам.

Утром, вспоминая вчерашнее, я написал стишок.

 

Смело к зеркалу подходим:

Гнусный антураж?

Корчим отраженью рожи

И впадаем в раж.

Развенчание иллюзий?

Прыщик на губе?

Никому с утра не нужен,

Даже сам себе....

 

 

Я прячусь за свои стишки,

Но коротки мои листочки-

Порой хватает для башки,

Зато вылазит зад за строчки.

 

Весь следующий день меня распирал смех, а за завтраком я вообще подавился компотом.

Я истерически закашлялся, и третьей из сидящих за моим столом теток, не помню, как и её звали, кажется, Марья Ивановна, пришлось треснуть меня по спине.

Люсино лицо утром говорило: Да,да, но я делал вид, что не понимаю. В основном, конечно, из вредности. И отчасти из-за честного пионерского.

Мы не уславливались о новой встрече, но после обеда я пришел к ним в гости с букетиком тюльпанов. Я - и цветы! Да более противоестественное сочетание и выдумать невозможно! но я купил их, я даже вспомнил, что их должно быть нечетное количество. Сюжет складывался оригинально, и на этом повороте я чувствовал, что нужно придти, и именно с цветами.

Тыдра Люба встретила меня, как родного сына. Я был напоен чаем и накормлен вареньями. Люба подшучивала и намекала. Мы с Люсей сидели именинниками, время от времени, встречаясь глазами и прыская в ладошку.

Люся была по домашнему, в халатике, и это меня, конечно, возбуждало.

На мой взгляд, женщина лучше всего смотрится в халате (добавим в скобках - на кухне), или уж совсем без него.

Потом был мощный поход чуть не до самых верховий речки, из-за которого мы пропустили ужин.

- А мы не заблудимся,- спросила Люся, смеясь.

- Нет,- сказал я.- Не заблудимся.

И, как в воду глядел: мы мило проболтали всю дорогу, но пришли домой засветло.

- А как там Петро поживает,- спросила она, когда мы прошли мимо моего санатория.

- Обещал вернуться,- соврал я.

Что-то со мной случилось. Искра в землю ушла, что ли. И в великой задумчивости шел я домой, грустно напевая:

 

А вчера, расставаясь у сада,

Подарил ты мне медную брошь...

Ты скажи, а ты скажи, че те надо, че те надо,

Я те дам, я те дам, че ты хошь...

 

Доводилось ли вам когда-нибудь топить котят? Ну, разумеется, не из садизма, а из необходимости! Если нет, то знайте, что их надо топить сразу же, пока они не обрели имя и приметы.

 

 

Одно дело - спустить в помойное ведро некий объект, с четырьмя лапами, условно живой, и совсем другое дело - Барсика, который потешно жмурится, а на задней лапке у него белое пятно.

И что еще характерно. Приехал как-то в таежную дыру, где я как раз проводил свое босоногое детство, медвежий цирк. Ну и, конечно, ажиотаж кругом, хотя чего-чего, а медведей мы и без цирка повидали во всяких видах, а особенно в вареном.

Да вот, как раз в этом году в нашем бараке жил медвежонок, и жрал сгущенку килограммами, а я с ним понарошку боролся.

Ажиотаж тем не менее был, и мне билета не досталось. Я стоял и ревел, размазывая сопли и слезы, но тут мне сказали, что сегодня же цирк поедет в поселок Рассвет, и я рванул туда, не спросившись родителей.

Градусов было минус тридцать, а километров - восемь, но я дошел, не поморозившись, и взял билет, и дождался приезда гастролеров, но тут искра ушла в землю, и я отдал билет ошалевшему от счастья незнакомому пацану, и заревел от непонятного унижения, и пошел домой ночной дорогой, опять размазывая леденеющие сопли. Ехала на ту беду из поселка Рассвет пожарная машина, и меня подсадили.

Пожарники все были пьяные, как сапожники, а особенно шофер, и мы не вписались в поворот, и перевернулись. Я оказался на самом верху и вытаскивал всю эту пьянь из машины, а пьянь еще и упиралась.

Но о чём это я?

Получив поражение сразу на двух любовных фронтах, моя соседка по столу с горя умотала в город. Мы с Марьей Ивановной и Надеждой Петровной вели светские беседы из серии "для тех, кому за сорок". Они скармливали мне соседкину порцию. Неплохие, в общем, тетки.

Вот они и вещали мне о том, что в прошлом году ягоды было много, а грибов мало, но пару ведер Марья Ивановна все же засолила; что дочь у Надежды Петровны невезучая, от одного мужа ушла сама, а второй ее бросил; что под Оршей было крушение поезда, и разбилась цистерна со спиртом, так мужики лакали его прямо из луж; что Надежда Петровна купила себе на базаре кофточку, ну такую славненькую, а она через неделю полезла; что если рис отварить в четырех водах, сливая сразу, как закипит, в нем сохраняются всякие полезные свойства; что... ну, и так далее.

А я тоже по честному рассказывал им о том, что зарплата у нас не очень плохая; что с продуктами у нас неважно; что с одеждой у нас получше; что... ну, и так далее.

Хороший разговор происходил. Во время его я даже обнаружил, что у Марьи Ивановны неплохой формы рот, который ее красит, и красил бы еще больше, если б она его не красила. И что глаза у Надежды Петровны тревожные и синие. И более того. Я даже запомнил, как зовут нашу многофронтовую подругу. Ее звали Эмилия. Дурацкое имя. Но красивое...

С той ночи я стал коллекционировать Люсю. Мы проводили вместе все время, свободное от процедур.

 

Вообще-то мы предпочитали шататься по лесу. Но, отдавая дань традиции, пили чай из трав в "Марале", под дикие крики Ротару: Только этого мало! И ели мороженое в "Шоколадке", и шашлыки неизвестного происхождения на улице, а однажды нас даже занесло в видюшник, где несравненный Чарльз Бронсон выкосил из кольта и пулемета целую армию ихних американских урок.

Я коллекционировал Люсю. Коллекционировал ее словечки и привычки: "Да почему?", "Да разве?".

Оказалось, что она курносая, что, по-моему, для рыжих нетипично. А глаза у нее большие, настолько большие, что кажется, что она постоянно чем-то удивлена. Иногда я склонялся к мысли, что мне это не кажется. Я умилялся тем, что ее губы постоянно норовили растянуться в улыбке, и при этом удерживались в восхитительном полувопросительном изгибе.

Мы с ней так и не переспали, и уже явно никогда не переспим. Как-то вот все шло в таком стиле, что секс туда не вписывался.

Мы хохотали, и язвили друг над другом, рассказывали друг другу анекдоты и играли во флирт, но это был никак не флирт.

Люсю к себе я близко не подпускал. Хотя, может быть, я ее даже и любил, но очень странною любовью. А точнее, как раз поэтому. Я знаю, что тем, кто меня любил - трудно позавидовать. Но стократ хуже пришлось тем, кому я ответил взаимностью.

А разговор без хохмачек у нас был всего один. Мы шли по ореховой аллее, и рядом гремели разудалые танцы, и я взял Люсю под руку и прибавил шагу.

-А почему ты не любишь танцы? - спросила она.

И так все это сработало - и аллея, и шум танцевальный, и лицо ее, вполне серьезное - что я сказал чистую правду. Я сказал, что от танцев пахнет ложью, что эта та же водка, та же работа; и то, и другое, и третье - чтобы забыться, чтобы не думать.

Но водка - это хоть честно, работа - это хоть полезно. А танцы... Я нечасто чувствую себя одиноким, но на танцах - всегда. Я ухожу куда-нибудь в поле, мордой в небо - и у-у-у-у-!

 

Облака, повинуясь ветрам,

Разбежались по свету опять,

По морям, по степям, по горам,

Им всего все равно не объять.

Пусть от ветра прошибла слеза,

Пусть от солнца щекотно щекам,

Я лежу, не закрывши глаза,

Отражаться даю облакам.

 

- Вот и я так! - сказала Люся. - Это так точно!

- Э! - сказал я. - Да мы с тобой одной крови - ты и я!

- Похоже на то, что так,- сказала она.

 

 

- Ну, представь - во время пикника на обочине подпивший таукитянин на спор принимает облик чьего-нибудь папаши или там голубя. И вводит в заблуждение чью-то там мамашу. И в результате появляется на свет этакий жук в муравейнике. И все ему здесь ну так дико!

- Как Штирлицу!

- Во-во! А жить-то надо - тут! И что остается делать? Он изучает нехитрую технологию жизни землян. Мимикрирует. Приучается в компании бичей изъясняться изысканным матом. И шпарить почти что по латыни на интеллигентской попойке.

- И дамам говорить любезности, если надо.

- И дамам. Но это не он. Это скафандр. Отличный скафандр из добротной четырехслойной непробиваемой иронии. Боевая раскраска, как у американского пехотинца. А внутри - он, во всей таукитянской наготе: шесть щупалец...

- Жутко удобная штука!

- И... восемь глаз...

- Из которых не менее пяти смотрят внутрь...

- Что, знакомо?

- Еще как!

- И вот представь - в скафандре хорошо, но уж очень плохо. например, любовью заниматься в скафандре...

- Бр-р-р, вспотеешь, а толку никакого.- сказала Люся.

- И время от времени приходится из него вылезать, совершая самоубийственную попытку контакта цивилизаций...

- А скафандр-то уже сросся с телом!

- И все-то ты понимаешь...

 

Я очки снимаю с носа,

И гляжу на них я косо,

И с размаху их бросаю в набежавшую волну!

Вяло дужками вращая,

Тускло стеклами сверкая,

Все одиннадцать диоптрий отправляются ко дну.

И гляжу я напряженно

Глазом невооруженным

В мир, который мне доселе был неведомым почти

Без очков не видно дали,

Но очки мне в детстве дали,

Может быть, не те, что надо, мне подсунули очки!

По корыстным по мотивам

Искажали перспективу,

Да и с цветом, очевидно, тоже что-нибудь не так...

Подозрительно красиво,

Поразительно фальшиво.

Я носил очки полжизни. Ну какой же я дурак!

 

 

Я собою очень гордый,

Я держусь почти что лордом,

Жалко только, в этом мире я не вижу ни черта!

И знакомлюсь с чем-то твердым

Регулярно, прямо мордой.

Что-то, братцы, очень странно исполняется мечта!

Я глазам своим не верю,

Я бегу скорей на берег,

И с размаху я бросаюсь в набежавшую волну,

Нацепив на шею камень,

За своими за очками...

Без очков мне жизни нету:

Не найду - так утону!

 

Вернувшись в номер, я взял тетрадь и сочинил сказочку про эльфа, которую во время завтрака я незаметно для других подарил Люсе.

Очень далеко в голубой дали неба на пушистом облаке, где выстроен самый красивый воздушный замок, живет прекрасная Нимфа, созданная любовью красивого и умелого Эльфа.

Когда-то давным-давно, когда в голубом и бескрайнем небе не было воздушных замков, а куда ни кинь взглядом, плавали лишь большие и маленькие облака, тогда Эльф одиноко путешествовал по бесчисленным бело-лазурным просторам поднебесья.

Он обошел все бескрайние дали облаков, с их высокими горами и синими небесными морями, обошел все необъятные пространственные глубины, какие только были сотворены в величественном космосе.

Покоряя белоснежные дали облаков, Эльф непременно проявлял свои способности великолепного мастера пластики в скульптуре и архитектуре пушистых форм неба. Он складывал мягкие накопления облаков в замысловатые изваяния, в утонченные фигурки. То из глыбы облаков вспорхнет стая пушистых белых лебедей, то небесные мотыльки, то игривый водопад цветов.

Для всех жителей поднебесья он выстроил потрясающие, величественные дворцы со скульптурными аллейками и дивными фонтанчиками.

Каждый знал, что этот Эльф имеет золотые руки мастера, и волшебство его творчества заключено в том, что у Эльфа доброе и любящее сердце, а потому к чему бы он не притрагивался, все превращал в доброе и прекрасное. И даже, когда на его пути встречалась грустная серая тучка, или обиженная грозовая туча, то золотые руки Эльфа настолько пропитывали их любовью, что из бесформенных серых глыб, выплывали белоснежные изящные паруса, которые тут же подхватывались легким ветерком и удалялись в лазурные дали.

Но во всем своем творческом воображении он был все же одинок. И вот, когда все небо было устлано скульптурами и дворцами, Эльф задумался, восседая на большом белоснежном холме.

 

И невольно, на одном дыхании своего творческого воображения, вылепил из самого белого и нежного облака красивую девушку с длинными пушистыми волосами, с лучезарными глазами, стройную и очень изящную.

- Как ты прекрасна, - вымолвил Эльф, - Таких изящных скульптур я еще никогда не лепил. Ты самая очаровательная из, созданных мною нимф.

- Само очарование! Само восхищение! - восторгались небесные эльфы и небесные нимфы. - Это просто совершенство! Она самая красивая из всех существующих красот! Ах, только очень жаль, что она не живая.

Последняя фраза больно кольнула сердечко Эльфа. Конечно же, он и сам был бы не против, что бы созданная ним самим его возлюбленная была не просто изваянием, а его спутницей.

Он представлял себе, как они вместе могли бы путешествовать пушистыми просторами облаков, летать в лазурной бесконечности, кружится в танцах, и петь волшебные песни небес. Для своей мечты он даже выстроил тот самый серебряный, укрытый капельками лазури и жемчужными слезками, воздушный замок.

Самый прекрасный и невиданный замок во всем небесном и волшебном мире, лучше которого еще так никто и не создал.

Эльф не мог смириться с жестокостью судьбы, что такая прекрасная нимфа не может говорить, танцевать, летать. Поэтому он отправился к колдунье на самую дальнюю серую тучу.

Там в ворохе серого небесного хлама и в грязно-темном сумрачном скоплении восседала патлатая колдунья. На просьбы и моления доброго Эльфа она, прокашлявшись, ответила грубым голосом скупого безразличия.- Нет ничего в этом мире, чему я не могла бы помочь. Для твоего изящного создания не хватает лишь самой мелкой, но очень существенной детали - это сердечка. Да, красного и бьющегося сердечка. Ты можешь раздобыть его, убив кого угодно. И отдать ей.

Эльф возмутился, ведь как это - у кого-то следует отобрать жизнь. Он никогда в своей жизни никого не убивал. Да что убивал, - он никогда ничего не делал плохого и злого, никогда никого ничем не обидел.

- И тут есть выход, - безразлично молвила колдунья, - В таком случае, ты можешь отдать свое сердечко. После чего, твоя избранница оживет, а ты нет, ты - умрешь.

Эльф всю небесную ночь и весь небесный день бродил по небу. В расстроенных чувствах он трепал пушистые волосы своей нимфы, заглядывал в ее прекрасные глаза, держал ее за нежную ручку.

- Я сильно люблю тебя, и не могу оставаться безразличным к тебе, я не могу позволить, что бы ты была лишь недостижимой мечтой, что бы твое изваяние оставалось неподвижным белоснежным облаком, -думал он.

И Эльф, не раздумывая, отдал нимфе свое бьющееся сердечко. Нимфа ожила и вскрикнула.- Ах, милый мой Эльф, зачем же ты так, как же я теперь буду без тебя?

 

 

- Я не исчезаю, - промолвил Эльф, - я превращусь в дыхание и буду всегда рядом, буду летать по нашему замку, восхищаться твоими движениями, твоим очаровательным голосом, буду трепать твои длинные волосы, и нежно целовать тебя. А когда на небе будет появляться серебряный рожок раннего месяца, я смогу приходить к тебе в своем прежнем обличии Эльфа и мы сможем летать на месяц и танцевать там до самого утра, пока месяц не скатится в облачную пыль за нашим замком.

Эльф поцеловал свою нимфу, порадовавшись искорке жизни, которую пробудил в ней, - и превратился в дыхание.

С тех пор в прекрасном воздушном замке, сделанном из серебра, украшенном капельками лазури и жемчужными слезками, живет прекрасная нимфа, вокруг которой летает влюбленное дыхание - добрый Эльф. И каждое новолуние, Эльф приобретает свои былые черты небесного жителя, и они вместе летят на блестящий рожок месяца, где вдвоем танцуют замечательные танцы.

И если вы в это время внимательно посмотрите на месяц, то сможете видеть там две маленькие изящные фигурки, объединенные одним, страстно бьющимся, сердечком.

 

Что-то я рассказывать устал. Тем более что и рассказывать больше нечего.

 

Эпилог.

Мы ждем автобус и болтаем ни о чем. Я не дал Люсе ни адреса, ни телефона. Один из немногих мудрых поступков в моей жизни.

Автобус, наконец, пришел. И прощание, было дело, проходило в нужном стиле, но Люся чуть все не испортила: на полуслове, на полусмехе, бросилась мне на шею - и ну рыдать!

Это было маленькое лирическое интермеццо.

Я посмотрел ей в глаза и сказал.- Ну, ну, будет тебе…

Потом отодрал ее от себя со всей твердостью, на которую только был способен.

Она села в автобус, и он уехал.

И, будь я героем нашего времени, или хотя бы героем наших фильмов, я, может быть, кинулся бы вслед и загнал бы этой погоне чьего-нибудь "жигуленка".

Но я всего навсего пошел в свою комнату и лег спать. Во сне переживания, да и вся жизнь проходят немного быстрее.

А когда проснулся, то взял тетрадь и записал там:

Время тонкой желтой струйкой песка сбегало вниз, совсем как в песочных часах. Я поднял руку и подставил ладонь под этот вечный поток, стремясь задержать, остановить хоть ненадолго то, что навсегда уходило из моей жизни, из моего сердца с этой змейкой невидимого песка.

Песок неумолимо скользил сквозь ладонь, с ним падали на берег крупицы былого счастья, былой веры, былых надежд.

 

Мое время уходило, и остановить этот бег можно было только закрыв глаза. Как, закрыв глаза, можно видеть твой след, когда ты уходишь от меня, след, который давно смыли с дороги дожди, след, который давно зарос травой.

Этот след не увидит сейчас никто, и даже ты сам удивишься, узнав, что когда-то оставил здесь свой след.

Я открываю глаза и поднимаю свое лицо к бездонному небу. Теплые соленые брызги на миг закрывают его бескрайность. Может быть, это мои бывшие слезы, которые тоже живут в моем сердце, всегда рядом с тобой? Или просто вернулся попросить прощения дождь, что смыл с дороги твой след?

Где ты сейчас мой идеал? Идеала не существует. Это всего лишь умственный туман и ничего более. Чтобы найти одну принцессу нужно перецеловать не одну сотню лягушек.

А, может быть, мой лучший друг ветер принес мне привет с далекого, невидимого отсюда, привала? Привала, где я мог бы быть счастлив с тобой, где нет суеты, нет ничего, кроме нашего мира - маленького мира непрерывного поиска счастья - такого крошечного, такого бескрайнего, такого бесценного.

Даже некоторые великие Цари Востока, называвшие себя владыками вселенной, насчитывали в своей жизни всего два-три действительно по настоящему счастливых дня.

- Люди! - шепчу я, закрывая глаза.- Люди! Вы говорите, время идет. Жизнь проходит... Нет! Это вы проходите мимо. Ты уходя возьми с собой хотя бы память...

Все люди попросту забыли, что сами - капли звездной пыли,

И что когда-то вместе плыли в густом, туманном молоке:

Как струи пенные в реке кружились люди и светила, пока

Таинственная сила не задержала нас в руке.

Теперь от звезд мы вдалеке, но так же связаны друг с другом,

И так же чертим круг за кругом на небесах и на песке…

 

Что самое удивительное и милое в людях - они все Дон Кихоты. И пройдохи, и праведники, и глупцы, и мыслители. Все до единого. Живут, любят, придумывают любовь. И по-светлому плачут над чудаками-людьми, удивляясь и мучаясь, что каждый из них Дон Кихот.

 

Ветшают люди так же, как одежда,

И затихает вдалеке любовь- цунами.

 

Жизнь огромна, прекрасна, и все еще впереди. Цветы, блики солнца, радость, любовь - когда не болит голова... Когда не болит голова, ты, естественно, не веришь, что она заболит снова... Это так хорошо!

 

 

Жить надо так, чтобы природа, предметы и люди перед твоими глазами как можно чаще окрашивались в лиловые цвета.

В солнечном спектре нет лилового цвета. Такую краску даёт сочетание очень светлых голубоватых и розоватых оттенков. Это самый романтический цвет на свете. Цвет поэзии и предательства. Собственно предательство независимо от своего направления и содержания, как и поэзия, основывающаяся на метафоре. Оно всё предсказывается метафорой…

 

Дорог повороты ведут через годы

Через весну, осень, зиму и лето.

Там позади осталось так много,

Но больше еще впереди, где я не был.

 

Всё, что случилось, случилось и уже не вернется никогда. Поэтому вспоминайте о прошедшем без сожаления и с улыбкой.

Ведь что такое улыбка? Напряжение и расслабление лицевых мышц, совершенно не опасное для здоровья.

Улыбка это сигнал всему организму, что жизнь продолжается, что нужно кровушку гнать по жилам, лимфочке пора уже 'давить' всяких вредных микробов, а сердечку стучать весело и радостно.

Улыбка разрушает путы воспоминаний и делает человека свободным для жизни.

Если ему конечно интереснее жить, чем мучаться.

Не зажимайте в себе либидо: это жестоко по отношению к тому, что внутри, и к тем, кто снаружи.

Окружающий мир стоит того, чтобы оставить ему на память его любительскую фотографию.

Жить надо так, что бы хотелось еще...

 

Неузнавание в воплощениях,

Неожидание в возвращениях,

Как неподаренное прощение,

Как неудержанное словцо.

 

 

Автор благодарит алфавит за любезно предоставленные ему буквы, позволившие перенести на бумагу свои мысли и рассуждения.