Сон – вот то место, где я могу спрятаться от себя самого, от своих мыслей. Моё подсознание рисует странные образы: часто это просто хаотичный набор символов, а иногда сны похожи на «короткометражки», в которых я играю одну из ролей.

Некоторые сны исчезают из моей памяти навсегда, другие «застревают» на время, третьи следуют неотступно, не оставляя в покое. Часто снится один и тот же сон из моего детства. Весна. Яркий солнечный день, конец марта. Именно в этот период весны небо бывает синее, синее, а воздух морозный и звонкий. Я иду на лесное озеро.

В детстве мы часто любили ходить на озеро: жечь костёр, ловить рыбу, купаться. Что-то влекло нас туда своей неброской скромной красотой. Я никогда не смогу забыть то странное чувство радости бытия, ощущения вечности и неизменности, возникавшее, когда мы там находились. Каждая клеточка моего тела помнит это место. Только сейчас я начал понимать, как был тогда счастлив. У меня ничего не было тогда, кроме прохладного зелёного леса, разноцветного июльского луга, ярко голубого безмятежного озера. Разве это можно описать словами? Лишь прочувствовать. Мой маленький мир, где я всё ещё счастлив, и куда я больше не смогу вернуться.

Я иду по льду, под моими ногами поскрипывает серебристый снег. Тело моё наполняется необычайной силой, которую я никуда не могу применить, расходую без надобности. Я не думаю ни о чём ужасном, разве следует чего-то боятся? Ещё один шаг… Внезапно я проваливаюсь сквозь ледяную толщу в воду. Тело пронзают сотни тысяч иголок холода, в ноздри забивается снег, смешанный с водой. Я начинаю задыхаться. Руки сковала судорога, я не могу ими пошевелить. Пытаюсь позвать на помощь, но крик застревает в горле. Я начинаю терять сознание. В голове мелькает страшная мысль – неужели я умер? От этой мысли бросает в холодный пот, и я просыпаюсь.

И всё же реальность не так привлекательна. Я закрываю глаза и пытаюсь заснуть.

Лето. Жара. От летнего жара воздух нагрет до тонкого марева. Соседка, баба Аня, постирала бельё и вывесила его сушиться. Оно уже давно высохло, но старушка не снимает его с верёвок, наверное, забыла. Я подхожу к простыне, трогаю её за край – она сухая. «Эй, малой, не трогай простыню. У тебя руки грязные»,- кричит баба Аня. И откуда она взялась? «Мои руки чистые», - отвечаю я, и протягиваю в её сторону свои белые ладошки. Ладони вдруг становятся красными от крови. Кровь медленно стекает по ладоням на землю и с шипением исчезает в раскалённой пыли. «Кровь невинных» - мелькает в голове. Белая простыня покрыта пятнами крови, вокруг моих ног окровавленные бинты, целая гора бинтов. Я зарыдал от страха. Баба Аня всплеснула рука: «О чём, малой, плачешь, что случилось?». Разве она не видит кровь, везде кровь, раскалённая земля пропитана кровью и я весь в крови. Я бросился к бабе Ане как к своему спасению. Она взяла меня за руку и повела в прохладу дома. Достала из погреба кринку молока, налила мне полную кружку. «Вот выпей-ка молочка, тогда расти крепким будешь, в нём столько силы». Её голос внезапно становится грустным: «Трудно нам бабам без мужика хозяйство вести как мужей в войну потеряли, так и мытаримся одни». Она отрезает ломоть домашнего хлеба: «На вот, ешь с хлебом, так то посытнее будет» Я откусываю маленький кусочек – он солёный от слёз. «Баба Аня спасибо», - шепчу я.

«Что-то бормочет, опять бредит», раздражённый голос санитарки возвращает в осточертевшую реальность. Бред, да моя жизнь бред. Сознание и тело парализованы. Я как сломанная машина, вот только починить меня нельзя. Кому сейчас лучше, тем, кто ушёл навсегда или тем, кто остался? Даже если ты цел физически, то внутри, в себе, весь покалечен, искорежен. Нет человека больше, есть лишь боль, хриплый крик, пустота. Я никому не нужен, я один, день закончился навсегда, сумерки… Сумерки в моей душе.

Вчера приходили с телевидения, брали интервью: значит, кому-то опять нужно отмыться, обелить себя. Они будут говорит, что всё не так плохо как может показаться, а лет через десять они, опять же, скажут: «Эта война была никому не нужна». А как же мы, простые пацаны, почему на нас всем плевать? Чёрт, чувствую боль в руке, ноет ужасно, но руки – то нет. Почему всё так происходит? Разве идёт война? Так должно быть? Как можно назвать смерть восемнадцати летних ребят – случайностью? Я шёл служить, чтобы умереть в восемнадцать? Снайпер целится прямо в висок. До сих пор я чувствую его холодный взгляд в спину. Я вернулся из боя, а другие так там и остались, почему-то жить нормальной жизнью уже не получается.

«Включите телик, кино посмотрим»,- просит сосед по плате. Старый фильм – три мушкетёра. Я не вольно погружаюсь в его содержание. Когда-то в детстве это был мой любимый фильм. Я любил его смотреть, представляя себя храбрым мушкетёром. Фильм входит в моё сознание, в голове начинают мелькать яркие образы. Вот я уже скачу на коне исполнять приказ короля. В одной из деревень восстали крестьяне, недовольные непомерными налогами и притеснениями со стороны двора. Их нужно усмирить, кого-то придётся схватить и бросить в тюрьму. Бунтовщиков будут пытать и казнят перед всем присутствующим народом.

Я прибыл в деревню. Крестьяне бедствуют, они изнурены тяжёлой работой. Жизнь перестала их радовать, но какое мне дело до них? Я верный слуга короля. Крестьяне сбились в толпу, их глаза полны страха. Как в этой толпе найти бунтовщиков? «Эй, ты и ты, подойдите поближе,- кричу я в ту часть толпы, которая выглядит менее угрожающей,- если вы не выйдите, придётся казнить всех». Люди в ужасе отшатнулись от меня. В едином порыве они похожи на раненное животное, так измученное погоней, что уже готовое умереть без боя. Из толпы выталкивают самых беззащитных. Это мальчишки лет двенадцати. Их лица полны скорби. Они знают, что скоро умрут, я сотворил непоправимое зло, но отступать поздно – дети должны быть принесены в жертву всесильному коронованному богу, алчущему крови.

Вот я уже иду по площади мимо католического храма, вдруг к моим ногам бросается седая старуха. Она безумна, я вижу это по её глазам. «Господин, верни мне сына!», - кричит она. Я пытаюсь оттолкнуть её от себя, бегу от неё как от прокажённой, но старуха везде неотступно следует за мною. Неожиданно я чувствую, что отрываюсь от земли и поднимаюсь в воздух. Я лечу как ангел. Чей-то мелодичный голос говорит мне: «Не бойся, ты безгрешен». Я знаю - эти слова ложь, но то святая ложь, ложь во спасение.

- Кажется он умер, проверьте пульс.

- Глупцы, разве можно умереть от тоски?