О.Адам Охал, Ирена Кескюлль

 

ЗАБЫТЫЕ

Сегодня крест один склонился и упал;

Он падал медленно, за сучья задевая,

И, подойдя к нему, на нем я прочитал:

"Спеши,- я жду тебя, подруга дорогая!"

 

И только этот крест, заботливой рукой

Поставленный тебе когда-то к изголовью,

Храня с минувшим связь, смеется над тобой,

Над памятью людской и над людской любовью!

С.Я. Надсон, 1884

 

Старое тбилисское кладбище на Кукийской горе, некогда носящее имя

Святой Нины, в наши дни превратилось в мегаполис мертвых – и, что

неизбежно, продолжает расти. Извечная борьба человека за первенство

зачастую продолжается и после смерти. Более сильные вытесняют более

слабых. Или забытых.

Первое, что бросается в глаза в самой заброшенной западной части

некрополя – крупная полуосыпавшаяся статуя с отбитой головой. За

спиной – крылья; то ли ангел, то ли богиня Нике... уже не разобрать. На

цоколе – ни фамилии, ни эпитафии. Это ворота в мир вторично умерших.

Тех, кому не повезло, после кого не сохранилось даже имени.

По коже пробегает холодок – при виде чудесного, жизнерадостного, почти

средиземноморского пейзажа с гордыми кипарисами, контрастирующего с

уходящими в землю памятниками, поваленными крестами, брошенными

вместе с ветошью с цветочным прахом прямо на тропинке.

Останавливаешься, боясь наступить, и понимаешь, что этот холодок -

пронизывающая мысль о том, что об этих людях уже нет памяти. Но

неужели давность означает забвение? Резкий контраст представляют

собой буйная южная зелень и серые рассыпающиеся надгробья, в которых

видна нездешняя тщательность шлифовки камня, заботливые резные

виньетки. С течением времени на Кукийском кладбище теряется

множество старинных могил, среди которых немало и тех, с иностранными

эпитафиями на «неведомом» языке... Здесь находится самое большое в

Грузии скопление польских захоронений, увы, с каждым годом

исчезающих с лица земли. Помимо чисто этической и нравственной точки

зрения, существует еще один аспект данной проблемы – многие памятники

примечательны с историко-художественной точки зрения.

Невозможно перечислить всех польских фамилий, которые уже с трудом,

но удается разобрать на изъеденных дождями мраморных плитах.

Кателович, Серебрянская, Житковский, Ленчевский – вот далеко не

полный список тех, кто обрел вечный покой в Грузии. Могилы

преимущественно датированы концом Х1Х – началом ХХ столетия, на

некоторых – барельефы польского орла или латинское «Requiem aeternam

dona eis, Domine»... Чтобы добраться до эпитафий, нередко говорящих о

роде занятий человека, приходиться продираться сквозь сеть зарослей

шиповника, почти как в сказке о спящей красавице. С той лишь разницей,

что все здесь спят вечным сном, и никого спасти уже не получится. Разве

что от того, чтобы спустя еще год-другой забвения на их стеле не

появилось новое имя.

Эти могилы являются немаловажным свидетельством пребывания поляков

на Кавказе, знаком того, что эти люди жили здесь, работали, и обрели на

этой земле (нередко по собственной воле) последний приют. В

происходящем процессе исчезновения старинных захоронений следует

винить прежде всего время, которое одинаково безжалостно к живым и

мертвым, грузинам и полякам.

Но последние более подвержены забвению – преимущественно по причине

своего «гостевого» здесь положения. Но если совершить прогулку по этим

местам и хоть на миг попробовать воссоздать в воображении события

более чем вековой давности, ненадолго заглянув в жизни тех, кто нашел

здесь последнее пристанище, то перед нами предстанет полный красок

мир, живой и пульсирующий. И поэтому стоит на миг остановиться и

поклониться этим могилам. И помнить.

 

Взгляд поэта.

В память о Дагны Пшибышевской

 

Муза и супруга основоположника польского модернизма, пожалуй,

единственный житель Кукийского города мертвых, обладающий целыми

двумя (!) могилами. В 2001 году, к столетию со дня ее гибели, мирно

покоящийся под массивной плитой розового мрамора прах неожиданно

был вспомянут и экзгумирован. Ныне он перенесен в пантеон под самыми

воротами – рядом с останками выдающихся деятелей грузинской

культуры. Розовый мрамор почему-то не тронули – он остался в

«польской» части кладбища, вводя в заблуждение всех, кому удается

разобрать двуязычную, польско-норвежскую надпись среди трещин.

Судьба Дагны после смерти – сравнительно удачна, о ней «позаботились»,

и на месте ее нового пристанища нередко – живые цветы. Ее имя, как и

могила, были спасены от небытия.

Дагны – женщина необыкновенной и трагической судьбы, историческая

фигура для исследователей истории польской литературы и музыки. К

сожалению, уже никогда не удастся восстановить в памяти и на бумаге

жизненную летопись многих ее современников, для которых Кукийское

кладбище стало последним адресом. Но на ее примере мы видим, как

порой причудливо забрасывало иностранцев на Кавказ, в какой

захватывающий сюжет превращалась их жизнь и участниками каких драм

они нередко становились на грузинской земле.

Самым страшным доказательством этого может служить предсмертное

письмо ее убийцы, Владислава Эмерика. Прочитав эти строки, понимаешь,

что вряд ли у кого подымется рука убрать розовую плиту с ее «бывшей»

могилы:

Завещание Владислава Эмерика. Письмо Антонию Келлеру

Я тебе безгранично доверяю, я знаю, что ты свято выполнишь все, о чем я

тебя попрошу. Тебе, как самой близкой мне особе в Тифлисе, предстоит

заняться похоронами – похоронами двух людей.

После оформления полицейского протокола и обмывания тел прошу чем-

нибудь прикрыть труп пани Пшибышевской. Никто, абсолютно никто не

имеет права смотреть на нее. Не допускать никаких зевак.

Она должна быть похоронена как можно лучше – приличный гроб,

хорошее место на кладбище; впоследствии на ее могиле должен быть

воздвигнут памятник.

Мои останки может созерцать каждый, кому это доставит удовольствие.

Хороните меня где хотите и как хотите – если удастся , позаботьтесь о

том, чтобы ее тело не вскрывали. Не будет сомнения в том, что это я ее

убил.

Всю ее могилу, в том числе и внутреннюю часть, засыпь живыми цветами,

преимущественно розами.

Помни: пани Пшибышевска – христианка, ее зовут Д а г н ы».

Как известно, душеприказчик свято исполнил волю самоубийцы. Исходя из

этого, можно утверждать, что взгорье на старинном «польском» участке

Кукиа считалось «хорошим местом»; о вероисповедании мадам

Пшибышевской и памятнике Антоний Келлер тоже не забывает – хоть букв

на розовом мраморе уже не различить, крест на нем виден даже спустя

столетие. Может быть, именно благодаря этому самому «хорошему месту»

могила Дагны сохранилось – ведь существует печальный пример великого

грузинского художника-примитивиста Нико Пиросманишвили, чье тело,

если судить по архивным данным, «было погребено на Кукийском

кладбище Святой Нины, «там, где обычно хоронили бездомных и

безродных». Место его упокоения неизвестно до сих пор.

Дагны – лишь один из примеров пересечения жизненных коллизий с

Кавказом, искрометная легенда, роковая красавица с полотен Эдварда

Мунка, модель, с которой он писал свою знаменитую «Мадонну»; память о

которой была волею судьбы реанимирована и чей образ век спустя

поднялся над Тбилиси. Но иногда приходит мысль, что таких, как она

немало.

...На скромной стеле без имени – польское слово „inzynier” и

железнодорожная эмблема – скрещенные молоток и гаечный ключ.

Известно, что поляки внесли огромный вклад в строительство

Закавказской железной дороги и многих архитектурных сооружений в

старых районах грузинской столицы. Кукийское кладбище пока еще

хранит немые свидетельства их присутствия в Грузии. Пока...

 

Взгляд священника.

В память об отце Орловском

 

Вот уже много лет восстановленный крест на каменной стелле, под

которой покоится прелат Максимилиан Орловский, служит местом встречи

прихожан перед траурной процессией в День всех усопших. Открытый

всем ветрам памятник возвышается на холме, с которого, как на ладони,

открывается пейзаж кладбища с прижавшимися к его ограде черепичными

крышами домов. Пейзаж живых и мертвых...

Эта могила – немаловажное хронотопное свидетельство, своего рода

воспоминание о ключевых событиях в многовековой истории грузинской

католической Церкви.

Христиане на Кавказе появились в 78 году н.э. после падения Помпеи. Как

известно, в те времена весь Кавказ считался римской провинцией, где

стояли римские легионы. В 1054 году произошел раскол церквей на

Восточную и Западную, что разделило христианский народ. Но начиная с

XIII века Римский Папа Иоанн постоянно присылал на Кавказ

миссионеров, которые хорошо владели грузинским языком, так как в Риме

была специально учреждена кафедра грузинского языка. В XVII веке в

Грузию прибыли миссионеры – монахи Капуцинского ордена, которые в

1655 году возвели в Ахалцихе первый собор.

 

Вторая половина Х1Х-го столетия ознаменовалась появлением в Тифлисе

второго после неоготической церкви Успения Богородицы римско-

католического храма, инициатором постройки которого был магистр

богословия прелат Максимилиан Орловский. 16 октября 1877 года в

районе Кукиа состоялось освящение костела свв. Ап. Петра и Павла,

исполненного в стиле неоренессанса, по проекту архитектора Александра

Зальцмана. Среди поляков, внесших свой вклад в строительство, были

генералы В. Чеховский, В. Лункевич, Я. Витовский, Я. Якубовский, граф З.

Красицкий, К. Паждецкий и другие. Быть может, отчасти поэтому местные

жители стали именовать храм «польским костелом», первым настоятелем

которого стал отец Орловский.

О его жизни имеются немногочисленные отрывочные сведения: он

родился в 1807 году, был направлен в Тифлис в качестве инспектора

римско-католической церкви на Кавказе, был кавалером многих орденов и

медалей, в 1853 году получил звание почетного каноника. Он умер в

1891-ом, прожив плодотворную жизнь служителя Христа и исполнившись в

делах Церкви – что может быть выше для земного бытия священника, чем

построить храм?

Символичным можно считать то обстоятельство, что патер Орловский

навсегда остался вблизи своего детища-собора, надо полагать, по

собственной воле. Вокруг его могилы похоронено много поляков, среди

которых некоторые были, (а некоторые гипотетически могли бы быть)

прихожанами Петропавловского собора. Надо полагать, что польские

обитатели Кукийского кладбища были людьми верующими – почти каждый

обелиск увенчан крестом, или на нем еще прочитываются слова молитвы.

Нередко польские слова пестрят ошибками, что свидетельствует о том, что

покойные были последними в своих семьях, кто знал язык, или же о том,

что их погребли чужие люди...

Отец Орловский также относится к тем, кого, по счастью, будут помнить,

пока жив хоть один прихожанин-католик...

Но в зарослях шиповника и сорной травы с трудом можно отыскать

маленькую детскую могилку с трогательной надписью „Kochanej corce”. И

никто не знает, сколько еще времени простоит это немое свидетельство

человеческого горя, ставшее за давностью лет Историей...

**********************************

...Солнце заходит, бросая последние рыжие блики на благородный

мрамор, вместе со светом ускользает южное очарование природы и

остается страшный ландшафт руин человеческого прошлого. Прогулка

окончена... Медленно уходит в тень безымянное надгробие с

железнодорожным гербом, и крохотная могила польского ребенка.

Невольно содрогаясь, хочется прошептать бессмертные рифмы из

Мицкевича:

 

Przeze mnie droga w miasto utrapienia;

Przeze mnie droga w wiekuiste meki;

Przeze mnie droga w narod zatracenia;

Jam dzielo wielkiej, sprawiedliwej reki.

Wzniosla mie z gruntu potega wszechwlodna,

Madrosc najwyzsza, milosc pierworodna:

Kto wchodzi do mnie, zegna sie z nadzieja.

 

И, прощаясь с Кукийским кладбищем Святой Нины, мы просим прощения у

тех поляков, кто жил на грузинской земле, читал молитвы в

Петропавловском соборе, возводил строения нашего города. Ведь, как

писал Б.Акунин в своих «Кладбищенских историях»: «Мы ходим по их

костям, пользуемся выстроенными для них домами, разгуливаем под сенью

посаженных ими деревьев. Мертвецы — наши соседи и сожители».

**********************************