Про Свету.

 

Света стояла в глубине подъезда. В сыром полумраке серых стен она стала дрожать. Но дрожала девочка не из-за холода, а из-за какого-то чуждого ей нечистого чувства. Ей было жутко противно думать о том, что случилось там, на улице, но думалось ей только об этом. Света силилась растворить в себе ощущение грязи и смрада, что царили в ее душе, но ничего не помогало. Она дрожала и до боли сжимала левой рукой край своей кожаной куртки. Если бы кому-то сейчас из ее родителей пришлось заглянуть в светины глаза, то этот кто-то ужаснулся бы увиденному. Глаза смотрели жутко спокойно, холодно, и поражали в этой холодности тугое, смертное горе и дикий страх. Возможно, так смотрят дети на гибель родителей или зверята, загнанные в клетку.

Света обхватила себя руками, сильно-сильно сжав грудь и опустив вниз подбородок. Сейчас ей хотелось бы зарыться в саму себя, как в теплое, мягкое гнездо, где пахнет уютом и миром, но, увы – это было невозможно.

- Светка!!!

Девочка резко вздрогнула и, не поднимая головы, приникла к стенке. Она даже не сразу узнала свое имя, потому что прозвучало оно фальшиво и гадко, так ее еще ни разу не звали. Света прислушалась: никто не остановился возле подъезда, никто ее не обнаружил. Наконец, минут через пять, она попробовала взять себя в руки. Ведь надо идти домой, ее уже давно ждет мама.

- Хватит, - сказала она тихим и тоненьким голоском. – Будь взрослой! Ты уже не маленькая!!!

Но сейчас эти доводы не имели такой силы, какой обладали прежде. И ни к какому результату не привели, лишь еще более усугубили состояние Светы, которая в своем сознании тут же увидела, что произошло пятнадцать минут назад. Воспоминание было противным, и она уже знала, что никому об этом не расскажет, никому, даже папе!

- И зачем нужны эти мальчишки? – в сердцах топнула она ногой. – Неужели нельзя было все сделать по-другому. Зачем? Зачем это было, и почему ее не окликнули по фамилии, а так грубо и грязно исковеркали имя! – думала она, глядя на шероховатую бетонную стену.

Впереди нее начиналась лестница, ведущая на второй этаж. Лестница с грязными углами, холодная и безумно чужая. Света разрешила себе сделать шаг к дверям, но тут же испуганно отпрянула назад, представив, что кто-то еще остался во дворе и ждет, когда она выйдет.

- Нет, - сказала она самой себе и снова посмотрела на лестницу. Просто стоять в подъезде и чего-то ждать было, конечно, замечательно. Тем более здесь ее никто не видел, но Света понимала, что это не может продолжаться вечно: кто-нибудь да зайдет сюда, кто-нибудь выйдет из квартиры и увидит ее, может, просто пройдет и ничего не спросит, а может, и наоборот, заинтересуется, особенно какая-нибудь сердобольная старушка. Ей не хотелось ни с кем встречаться, но еще больше ей не хотелось выходить из подъезда. От одной этой мысли ее начинала с новой силой бить дрожь. Противно было даже думать, что она еще когда-нибудь увидит эти нахальные, отвратительные лица.

Свете было страшно. Впервые было ей страшно именно так, точно все вокруг погибло, нет ничего, что ее обрадует, и нет никого, кто сейчас может ей помочь. Она была одна, одна со своим собственным, только что появившимся одиночеством. Света тонула в нем и захлебывалась от бессилия…

 

Придя домой, она, зажмурившись, точно это могло ей как-то помочь, аккуратно и с огромной осторожностью притворила за собой дверь. Но замок все равно предательски громко щелкнул. Света замерла, прислушиваясь. Услышала ли мама, что кто-то пришел. Но было тихо, и через стекло в двери на кухню девочка увидела, что мама сидит за столом и читает книгу. Она, едва дыша, стала раздеваться. Пределом ее мечтаний было прокрасться в свою комнату, зарыться лицом в подушку и с головой накрыться одеялом. Даже если мама застанет ее тогда, она ничего не спросит, просто улыбнется и поймет, что Света устала… Поставив обувь под вешалку, Света, точно лазутчик, на цыпочках пересекла прихожую, почти наполовину миновала коридор, но тут из кухни вышла мама. Света быстро юркнула в свою комнату и уже закрыла за собой дверь, как сзади раздался удивленный голос мамы.

- Света?!

Света от досады даже язык прикусила. Мама заглянула в ее комнату. Все в ней было таким домашним и добрым: голубой халат с желтыми цветами по бокам, теплые меховые тапочки, и ее карие с золотинками глаза, - что девочка чуть не разрыдалась и не выдала себя.

- Светочка, что случилось? – мама своей теплой ладонью откинула со Светиного лба светло-русую челку и внимательно посмотрела ей в глаза.

- Ничего. – Света знала, что голос ее дрожит и нижняя губа подрагивает, выдавая глубокую обиду.

- Точно ничего? – Мама, словно в воду глядела. – Тебя кто-то обидел? Света?

- Ничего, мама, не случилось! – она отвела взгляд и поставила школьный рюкзак на пол. Эта маленькая пауза помогла ей собраться с силами и соврать. – Просто снова тройка по математике.

Мама будто успокоилась. Тройки были явлением нечастым, но ведь это математика!

- Ладно, не переживай. Исправишь еще. Давай переодевайся, и не думай больше об этой тройке!

Когда мама вышла, Света кинулась на кровать и, стиснув в своих объятиях подушку, тихонько расплакалась. Эту слабость она, наконец-то, могла себе позволить. Здесь, дома, никто не увидит ее, и мама в комнату не зайдет, она читает книгу.

Выплакав свое горе, Света просто стала отстраненно смотреть на стену с красивыми обоями. В узорах из цветов, оранжевых и желтых, ей виделось что-то совсем иное. Чудился улыбающийся дед, желтый дом с кривым боком, чья-то ладонь, птица, профиль крокодила. Она и раньше их видела и даже давала им имена, но теперь… Теперь все они были пусты и невзрачны. Теперь Света могла сказать им:

- Вас нет, вы - просто цветы на обоях!

Но крокодил особенно не хотел исчезать с ее глаз, и все отчетливей его видела Света. Крокодил этот также был пустым, хоть и звался Игорьком. Игорьком! Вот сдалось ей это дурацкое, глупое имя!!! Света даже отвернулась. С болью в ее сердце отозвалось это имя. Оно щемило ее изнутри, заставляя разрушить последние хорошие мысли и поглядеть отвратной правде в лицо. Это Игорь первый все начал. Он знал, что ее подружки разбегутся в стороны, а она останется одна...

Перед ее глазами снова и снова проносилась эта дикая картина: Игорь бежит за ней, его портфель бьется о его пуховую куртку, и она слышит этот шелест. Он все ближе и ближе, а у нее уже нет сил. Она знает: еще чуть-чуть и… И тут его рука хватает край ее юбки. Света видит все в замедленном темпе: она поскальзывается и падает, ее рюкзак катится вниз с пригорка, а сзади подходит Игорь, и подбегают другие мальчишки. Вот рыжий Сеня Корноух, он испуганно смотрит на нее и отступает в сторону. Света знает, что он ее жалеет, но никогда не признается в этом. Вот стоит справа Саша Кошкин, его лицо, наглое и нахальное, словно спрашивает: «Что, добегалась?». Слева - Стас Лешин и Витя с ее дома. Оба мальчика смотрят сначала на нее, потом на Игоря. Может быть, в другой раз, при других обстоятельствах, Витя подал бы ей руку, поднял, может, даже улыбнулся бы как соседке, пусть они никогда и не здороваются друг с другом при встрече. Возможно, и Лешин бы помог ей, но с ними рядом Игорь.

Игорь сейчас грубый, жутко грубый и страшный человек. Он среди своих друзей и уже знает, что сделает. Света кричит что-то ему, а он хватает ее за ворот куртки, и глаза его черные, горят. Другой рукой он резко берет ее за волосы, дергает… Света плачет, сердце ее просто мертвое от страха. Тут раздается свист, и мальчишки бросаются бежать прочь. Игорь, перед тем как убежать, что-то кричит ей в лицо, какие-то дурные, гнусные слова, а потом толкает ее в грудь, больно-больно. Это стерпеть Свете сейчас труднее всего. Ее грудь горит внутри, напоминая, как все это было отвратительно, как больно…

Девочке стыдно, щеки ее пылают, где-то около сердца точно заноза сидит и щелкает память. Стереть бы все, но это невозможно. Света знает, что никому не скажет… Ей гадко…

 

Раз в месяц или реже Свету везут на дачу дедушки. Дедушка давно уже умер, но его дача все равно осталась и продолжает так называться.

Папа Светы возвращается из очередного рейса. Он высокий, у него пышные светлые усы и сильные руки. Он носит синюю форму с нашивками на плечах и рассказывает о дальних городах, которые проезжал, о людях. Света любит смотреть ему в глаза, они отзывчивые и не требуют от нее ничего, ни единого ответа.

Когда он только приехал, только вошел в дверь, Света почувствовала, что он единственный человек во всей вселенной, рядом с которым становишься сильным. Она порывалась несколько раз в день все рассказать ему, но тут же осекалась и меняла тему разговора. Он мог бы пожалеть ее, погладить по голове, тихо сказать что-то ласковое, но он захочет их наказать, обличить в случившемся. Если кто-то узнает! Света тут же уходит, прячется от этой мысли. Нет, никто не узнает.

На даче только она и папа. Земля огорода голая, отец собрал всю солому в кучу и сейчас подожжет.

- Папа, подожди. – Света смотрит на солому, узнает листья лопуха, стебельки пырея, потухшие розовые цветки клевера. – А сжигать надо обязательно?

- Света, ну чего ты, в самом деле? – отец растерянно смотрит на нее. – В первый раз, что ли?

- Пап, - она опускает глаза, - а ты думал когда-нибудь, что… - она сбивается, молчит, снова глядит на кучу соломы. – Папа, а ты бывал когда-нибудь грязным?

- Конечно, - отец лукаво улыбается, словно она шутит. – Как только пошел работать трубочистом, так и грязный.

- Нет, не смейся, - говорит девочка. – Серьезно, был?

- Был. Был, точно сама не знаешь, что за глупые вопросы.

Папа поджигает солому, отводит Свету чуть в сторону. Сквозь сухие соломинки медленно начинает пробиваться первый дым огня. Света неотрывно на него смотрит, ей кажется даже, что это не дым, а она сама такая же маленькая и незаметная. Дым разгорается. Скоро ее лицо чувствует нарастающее тепло огня. Папа положил свою руку ей на плечо.

Трещат соломинки, трещат листья, цветы, и трещит что-то внутри Светы, будто пищит и раздирает, и больно так…

- Мне кажется, папа, что я грязная какая-то… - сбивчиво говорит она, неотрывно смотря на огонь.

- Приедешь домой, помоешься.

- Нет, папа. Я грязная, я нечистая! – она вздрагивает, трогает ладонью свою шею и грудь. – Меня как будто запачкали… кто-то…

Папа замечает, что она серьезная. Света замирает.

- Ничего, Светик, пройдет, - он сильной рукой прижимает ее к себе, тихо говоря, - пройдет, вот увидишь. Такое, оно всегда проходит…, всегда…

Дым наверху виден на фоне синего вечернего неба. Кузнечики стрекочут в траве, где-то справа пролетела маленькая ночная бабочка с невзрачными коричневыми крылышками. Света смотрела на нее, потом положила голову на папин бок и вздохнула.

- Свет! – отец подхватывает ее на руки. – Свет!!! Свет!!! – он кружит ее, кружит. У папы задорный грудной смех. Света от неожиданности зажмурилась, затем запищала, поджав под себя ноги, а потом сказала:

- Ладно, пап, хватит.

- Хватит, так хватит, - он сконфуженно ставит ее на землю, берет за руку. Свете неудобно, что она так сказала, но она уже грязная, не та, что была три дня назад.

- Глупая же ты у меня, а?! – спрашивает папа. – Глупенькая…