С героиней моего рассказа я встретился во Франкфурте на-Майне в то время, когда мне понадобился литературный критик.

Моя знакомая, по протекции которой я должен был встретиться с Марией Германовной Ферман, предупредила меня, что она человек пожилой и больной, что её нельзя утомлять.

Немного забегая вперед, хочу сказать: помня эти наставления, я провел в гостях «лишь» три часа.

Только после настойчивых телефонных звонков моей знакомой, напоминавшей мне о том, что я злоупотребляю отведенным мне временем, я стал прощаться с гостеприимной хозяйкой, и мы договорились вскоре встретиться снова.

…А тогда все было так: в назначенный мне час, обнимая одной рукой папку со своей «нетленкой», а второй рукой – прижимая к сердцу букет, я стоял в нерешительности перед несколькими одинаковыми дверями в коридоре симпатичного «сеньоренхауса»*, не зная, в какую дверь постучать.

Как вдруг открылась одна из них и на пороге возникла высокая, седая, аккуратно одетая дама.

Она пристально смотрела на меня, будто узнавая, а затем, поняв, что это тот, кого она ждёт, улыбнулась и пригласила войти.

…Маленькая комната: софа, кресло, небольшой шкаф-горка, письменный стол с компьютером, и много, очень много фотографий и каких-то, очень дорогих её сердцу вещиц окружили меня, погружая в уютный и старомодный мир человека, прожившего большую, интересную жизнь.

Лишь только я нашел, куда пристроить принесенный с собой букет, и астры заняли своё место в вазе, Мария Германовна сразу приступила к расспросам, - кто я, откуда и зачем пришел, и так получилось в этот вечер, что вместо того, чтобы говорить о литературе, мы с ней весь вечер говорили совсем о другом.

…Мария Германовна оказалась очень интересным человеком. Она сразу очаровала меня своей женственностью, и, какой-то, присущей ей царственностью, - от манеры себя вести, до осанки.

…Разговор нас увлек, и три часа пролетели, как три минуты, и уже когда я стоял на пороге, собираясь уйти, Мария Германовна спросила:

-Так где же Ваши рассказы?

Зная, что она недавно выпустила книгу, я попросил дать её мне почитать.

Мария Германовна вышла, а потом вернулась, неся в руке книгу.

-Я дарю её Вам, - сказала она, подписывая титульный лист.

…«А напоследок я скажу…» (2005г.), оказалась на удивление «живой» книгой.

Она была заряжена какой-то удивительной энергией, и очень легко читалась, погружая меня в невыдуманный, реальный мир, в котором герои жили своей жизнью.

Читая книгу, я очень живо, как на полотне киноэкрана, видел все то, что происходило на её страницах.

Это книга воспоминаний.

Каждая глава в ней настолько самостоятельна, что вполне может существовать отдельно от всей книги. Я бы мог её назвать сборником рассказов Марии Ферман, если бы не желание самого автора объединить все эти рассказы связующей нитью, проходящей лейтмотивом через все повествование.

Это - ежедневная, ежеминутная борьба, - за жизнь, за любовь, за счастье.

…Мария Германовна Ферман родилась в Москве, в 1923 году.

Её отец был немцем, правнуком лютеранского пастора, а мама происходила из зажиточного еврейского рода Астраханских рыбопромышленников, уничтоженных Советской властью.

Отец, получивший юридическое образование в Петербургском университете, увлекся театром, и, после Высших театральных курсов, стал известным режиссером, а мама, вначале готовившаяся стать дантистом, после выхода замуж была вынуждена прервать учебу и заняться воспитанием дочери.

Мария Германовна так говорит о себе:

«По маме я – еврейка, по папе – немка, по культуре и языку – русская, а по сути, я – «Совок», ибо 75 лет прожила при Советской власти. «Совок» - по способности приспосабливаться к любым трудностям и неспособности выбросить старое барахло, по привычке верить всему, что написано в газете или сказано по «ящику»…

Она вспоминает, что один знакомый диссидент, подрабатывавший грузчиком в мебельном магазине, уверял её в том, что все люди делятся только на тех, кто, когда он вносит мебель в дом, кричит – «осторожно, мебель!», и на тех, кто кричит – «осторожно, руки!».

Так вот, Мария Германовна относит себя ко второй категории людей. Её детство…

Тихий Арбатский переулок, проходной двор, флигелёк в глубине двора, старьевщик, кричащий: «Старье берём – покупаем!», точильщик, пришедший со своим станком во двор, - всё это Москва тридцатых годов!

…Потом была школа в Старо-Конюшенном переулке, друзья и подруги со Старого Арбата и любимая пионервожатая Лидочка Гришина.

…Её папа, несомненно, был талантливым режиссером и главным человеком в жизни своей дочери. Он мало бывал дома, так как все время был в разъездах, ставя спектакли в разных городах, но, как только выдавалось вернуться в Москву, они вдвоем выходили гулять, заходили в кафе-мороженое «Арктика», где однажды, даже сидели за одним столиком с самим Михаилом Светловым!

Мария Германовна так пишет о том времени:

«Мы росли в атмосфере романтики, впитывали лучшие заветы и примеры мужества и бесстрашия. Мы были честны и искренне верили в честность и правоту вождей и вожатых».

…Накануне войны – первая любовь. Он – третьекурсник Мединститута, она – выпускница десятого класса.

Когда стало ясно, что студентам-медикам не дадут доучиться и отправят на фронт, они решили пожениться. В один из воскресных дней пошли в ЗАГС, но, видимо, не судьба им была в тот день стать законными мужем и женой.

ЗАГС был битком набит народом, и молодые решили зайти туда как-нибудь в другой раз, а дома сказали родителям, что расписались, и отпраздновали свадьбу.

…К сожалению, вскоре их пути разошлись, и Мария так и не стала законной женой военного медика.

…Всё закончилось внезапно: юность, школа, Арбат, - все осталось во вчерашнем мирном времени.

…Пешком из Калуги, где он ставил очередной свой спектакль, пришел отец, потом начались тревоги и бомбёжки. Несмотря на войну, Мария поступила в ГИТИС.

Отцу нельзя было оставаться в Москве, ведь он был немец.

И тогда, следуя за Детским Домом имени Макаренко, где мама работала воспитателем, они уезжают из города в эвакуацию, в Башкирию.

Там отец недолгое время работает учителем в школе, а, затем его забирают в трудовую армию и он вскоре оказывается в Свердловской области.

Некоторое время ему еще позволяют работать в филиале Свердловской филармонии города Каменск – Уральский, куда чуть позже приезжает Мария.

Вместе они выступают в воинских частях и госпиталях: Мария читает стихи, немного играет на сцене.

А потом отца забрали, - уже как немца…

Всех арестованных отправили в лагерь, - с охраной, с собаками, а потом, - дальше, на северную оконечность Урала, в голую степь.

Там они вырыли себе землянки, поставили бараки и стали строить алюминиевый завод, - стране нужен был алюминий!

В это время Мария возвращается в Каменск-Уральский, а в 1943 году она получает вызов из ГИТИСа, который к тому времени уже вернулся в Москву.

У Марии Германовны есть любимое стихотворение, написанное Булатом Окуджавой:

 

Ах, война, что ж ты сделала, подлая,

Стали тихими наши дворы,

Наши мальчики головы подняли-

Повзрослели они до поры.

На пороге они помаячили,

И ушли за солдатом солдат…

До свидания, мальчики! Мальчики,

Постарайтесь вернуться назад.

Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,

Не жалейте ни пуль, не гранат,

И себя не щадите… Но все-таки,

Постарайтесь вернуться назад…

 

Мальчики школьного выпуска 1941 года, сколько вас осталось тогда в живых?

…В начале холодного и голодного 1944 года у Марии Германовны родился сын.

Когда её с новорожденным ребёнком мама и две школьные подруги забрали из родильного дома имени Грауэрмана, случилось непредвиденное происшествие. По их переулку прошла толпа хулиганов и выбила стекла первых этажей: в середине февраля все окна в их квартире оказались разбитыми.

А тут пришла ещё одна беда, - у Марии не было грудного молока, и дитя стало медленно угасать…

Нельзя без волнения читать строки, рассказывающие о том, как все это происходило:

«В детской консультации стали давать для ребенка «детское питание» - это было сцеженное молоко от разных кормящих женщин. Ребёнок мой не принимал его, практически голодал. Он уже не плакал, только тихо стонал и покряхтывал, а шейка была тоненькая-тоненькая, и синяя, словно гусиная… Я не могла больше выдержать, и однажды утром пошла на угол нашего переулка – Большого Васильевского и Гагаринского: там стояли женщины с бидонами – молочницы, продававшие деревенское молоко. Меня научили соседки: если молоко белое, - значит, в него примешали мел, а если желтое, - то примешали морковь. Я выбрала желтое.

Принесла домой баночку, вскипятила полстакана этого молока, вскипятила полстакана воды, смешала молоко с водой, снова вскипятила, остудила и дала ребёнку в бутылочке с соской.

Он медленно выпил полную бутылочку, и очень внимательно и удивленно смотрел на меня, - впервые в жизни он был сыт… (Ему было, наверно, две или три недели, не больше). Я испугалась его такого, словно осмысленного, взгляда и побежала в дом напротив, - к Белке Левантовской. Её не было дома, я обратилась к её маме, - Берте Лазаревне: я боюсь возвращаться домой, - может быть, я убила своего ребёнка.

Она пошла со мной, вошла в комнату, а я осталась стоять в коридоре, - боялась войти.

В комнате было очень тихо, как-то необычно тихо, - или мне так показалось…

Берта Лазаревна вышла из комнаты и сказала, что все в порядке – ребёнок спит спокойным сном. Это он впервые так заснул, - с полным животиком…»

…С актерского факультета ей пришлось уйти еще тогда, когда она была на седьмом месяце беременности: все занятия по «движенческим» дисциплинам ей были запрещены.

Пришлось перевестись в экстернат, на театроведческое отделение, а потом, когда у неё родился Витенька, «стало вообще ни до чего» - как пишет сама автор.

Они с мамой стали брать разную надомную работу в артелях, а потом одолжили денег и купили пишущую машинку, и стали подрабатывать, по очереди печатая все то, что им приносили заказчики.

В конце 1945 года Мария Германовна, продолжая учиться в экстернате, поступила в аспирантуру в театральное Училище имени Щепкина при Государственном Академическом Малом театре, на специальность «Сценическая речь и художественное слово».

…Одним из самых сильных в книге, на мой взгляд, является эпизод, о котором она пишет так:

«Здесь, в Германии, я иногда вспоминаю одну свою учебную работу, сделанную с Алексеем Денисовичем Диким (преподаватель художественного слова у М.Г.Ферман).

Это был гениальный актёр, он обладал мощной харизмой и какой-то завораживающей и даже подавляющей силой: когда он выходил на сцену Малого театра в образе Сталина, - зрители вставали с мест: не могли сидеть «в присутствии Сталина». Но речь не об этом, а о моей конкретной работе с ним. Шел 1947 год, совсем недавно окончилась война. Я выбрала для работы рассказ В.Катаева «Отче наш».

Трагический рассказ о том, как в оккупированной фашистами Одессе мать пытается спасти своего маленького сыночка от отправки в гетто.

Женщина – русская, но отец ребенка – еврей, он воюет в Красной Армии, и его семья подлежит уничтожению. Действие в рассказе начинается рано утром. Декабрь, лютый мороз. Женщина тепло одела ребёнка, оделась сама, - и они вышли на улицу. Ровно в шесть часов утра – на площади в рупоре громкоговорителя что-то щёлкнуло, потом трижды пропел петушок, и нежный детский голос прочитал по-немецки молитву Господню: «Отче наш, иже еси на небесех…» Потом женщина целый день мотается с ребёнком по городу, скрываясь от гестаповцев, которые вылавливают евреев и отправляют в гетто. На улицах – облава, раздаются выстрелы, повсюду немецкие патрули; женщина не имеет возможности зайти в какой-нибудь дом, отогреться, отдохнуть, а ребёнок хочет есть, пить, хочет пи-пи…

Они мотаются по городу весь день, до изнеможения, - и нет конца этому дню. Поздно вечером они, наконец, приходят туда, где очень тихо и совсем спокойно, - в Парк культуры и отдыха на окраине города...

А на следующее утро по главной аллее парка проехал грузовик, который подбирал замёрзших за ночь людей.

Грузовик остановился два раза.

Один раз он остановился возле скамейки, на которой сидел замёрзший старик.

Второй раз он остановился возле скамейки, на которой сидели женщина с ребёнком.

Солдаты взяли женщину за руки и ноги, раскачали и бросили в грузовик.

Потом туда бросили ребенка, - и он подпрыгнул, как мячик…

Когда грузовик отъезжал, в рупоре громкоговорителя что-то щелкнуло, трижды пропел петушок, и нежный детский голос прочитал по-немецки молитву Господню: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твоё, да будет воля твоя…»

Я поработала над рассказом, как сама понимала, много раз прочитала его перед разной аудиторией, и все плакали, и у меня градом лились слёзы, - так жалко было несчастную женщину и маленького ребенка. Дикий послушал и сказал, что все – неправильно.

Слушатели должны не плакать, а сидеть с сухими глазами и крепко сжатыми кулаками. Они должны думать не о том, как жалко женщину, а о том, - какие сволочи немцы. Главным чувством должна быть не жалость к женщине и ребёнку, а – ненависть к фашистам.

В то время слова «немцы» и «фашисты» были синонимы. И я очень остро чувствовала в себе, в своей душе, существование двух враждебных, несовместимых начал: мой любимый папа, мои родные бабушка и дедушка были немцы, но моя мама – еврейка… И немцы убивают евреев, а мы – должны убивать немцев… Мне было очень трудно «перестроиться» при исполнении этого рассказа, и я нашла выход в том, что читала его – как чисто информационный материал, как объективные показания на Нюрнбергском процессе: вот было так – и в шесть часов утра, и в восемь, и в двенадцать, и вечером, и ночью, - и снова в шесть утра. Бесстрастных хронометраж одного дня, - а теперь судите сами… Конечно, все чувства в моей душе оставались, - и страдание, и сострадание, и ненависть – да они и не могли исчезнуть… Просто их нельзя было выплёскивать, надо было их насильно сдерживать. Это требовало очень большого душевного напряжения, - зато результат был потрясающим!»

Судьба не баловала Марию Ферман, и её удары следовали один за другим.

…В 1946 году, так и не получив свободы, умер от заражения крови её отец.

…Уже написанную диссертацию она не смогла нигде защитить, - Щепкинцы её не принимали, потому что она написана на материале драматургии Чехова, которого они не признавали, а ГИТИС, где преподавали мастера МХАТа, считавшегося Домом Чехова, не принимал её, потому что Ферман окончила «не их школу».

Но Мария Германовна не упала духом.

«Что с того, что работа не принесла мне материальных, практических результатов, - в смысле денег, карьеры, - рассуждала она, - обидно, конечно, но ведь не это главное, правда?»

Она получила профессию, которой осталась верна на всю оставшуюся жизнь, - преподавание сценической речи и художественного слова.

В её жизни случилось много хорошего, она дружила и была знакома со многими выдающимися людьми своего времени; у неё была интересная работа, были десятки учеников и ею были написаны учебники...

…Между тем, жизнь продолжала испытывать её на прочность.

На авторский гонорар за первую книгу, она покупает себе машину, а затем, попав в аварию, получает травму позвоночника.

Потом она многие годы борется с последствиями этого происшествия: ходит на костылях, испытывает неимоверные страдания, и каждый день доказывает себе и остальным, что она сможет преодолеть недуг.

…У неё была большая любовь и почти 25 лет счастливой семейной жизни с человеком, как будто бы созданным специально для неё. Он жил в Ленинграде, и в середине шестидесятых Мария Германовна переезжает к нему и поступает в Ленинградское Музыкальное Училище при Консерватории, на отделение музкомедии, эстрады и народного пения, организовав вскоре Студенческий Творческий Клуб, на встречах в котором каждый студент мог демонстрировать свои самостоятельные работы.

С уходом на пенсию в 55 лет она не оставила искусство, продолжая работать, - уже в Ленконцерте, но время брало своё, и вскоре стали уходить из жизни любимые и родные люди. В 1985 не стало мамы, а потом ушел из жизни её муж, - Юрий Мойжес.

После смерти любимых людей Мария Ферман вгрызается в работу, - она дописывает и издаёт книгу о разговорных жанрах эстрады, продолжает много работать в Ленконцерте, занимаясь там преподаванием и режиссурой художественного слова и разговорного жанра эстрады.

Долгие годы борьбы с болезнями не прошли даром, и к ней приходит чувство огромной усталости, одиночества, она ощущает свою ненужность и полную исчерпанность.

У Марии Ферман развивается глубокая депрессия.

В такие минуты она часто уходит из дома: в чем была, - в тапочках на босу ногу и в накинутом на плечи пальто…

Однажды, в один из таких дней, ей позвонила Ира, - внучка, к тому времени уже бывшая замужем за немцем и жившая во Франкфурте на – Майне, и пригласила к себе в гости.

Не задумываясь и понимая, что одиночество её может погубить, Мария Германовна принимает приглашение внучки.

Так состоялось первое настоящее знакомство с Германией, а потом последовал её переезд в эту страну.

…С марта 1998 года Мария Ферман живет во Франкфурте на-Майне. Здесь ее последний причал, здесь ее внучки, три правнука и правнучка. Здесь она написала прекрасную книгу воспоминаний, и здесь она не сидит без дела - читает на Вечерах поэзии Ахматову и Цветаеву.

Она любит вспоминать слова отца Меня, как-то процитировавшего чьё-то высказывание: «Вера это крепость надежды, построенная над пропастью отчаяния».

-Это сказано и обо мне, я действительно была в пропасти отчаяния, - говорит Мария Германовна, - поездка к Ире вселила в меня надежду. А три года спустя я поверила в то, что могу жить дальше…

 

...Я иногда звоню этой прекрасной, сильной женщине.

На мой вопрос "как Вы себя чувствуете?" она всегда отвечает:

-Спасибо, стабильно плохо!

Не смотря на удары судьбы, она остается все той же - красивой и волевой.

Если Вам, мои читатели, не удастся лично узнать эту женщину, то хотя бы постарайтесь найти и прочесть ее книгу.

Я думаю, Вы не пожалеете о потраченном времени

 

* - жилой дом для людей пожилого возраста.

 

осень 2006 года.