Что я вижу? Это ты, общежитие? Приветствую тебя!

До чего картинна золотая лень твоей живописной деревянной сказки на душистой лужайке в щедрых лучах неустанной ближайшей звезды мироздания!

 

Неужели здесь Германия? По-украински шепчутся твои деревья и цветы, размашистой русской речи аккомпанирует романтическая цыганщина румынской, да и сладкоголосые птицы поют без немецкого акцента. И только рыбы – немцы, потому что немые, но и они предпочитают свои полноводные общежития тебе как консервной банке.

 

Заскучало ты без меня и рекой текущих потомков, укативших на иномарках в инофирмы и на собранных из иномарок теперь уже своих велосипедах грызть, не зная своей, гранит чужой грамматики, отскакивающей от редких зубов и вылетающей из другого уха, даже не влетая в одно.

 

А вот и пригревшийся на завалинке усталый после ночной смены кот, который братьев своих меньших бил по голове наверняка, но зато какой нежной лапкой! За ею битого уж точно двух небитых дают, вот они и раздваивались. До того хотели они ответить на радостях взаимностью и даже пригласить на совместную прогулку в рай.

 

И ты бы охотно вздремнул наподобие этого охотника не за черепахами, пусть и некрепким сном такого же праведника. Но чёрной сотней электробритвенных сил набросилась сирена прозаической косилки на дешёвую траву с таким поэтическим запахом, какой и не снился самым дорогим салонам. Словно живая, вибрирует эта мощь в твёрдых руках звучащей так гордо её руководящей и направляющей силы в белоснежной рубашке с галстуком по предпоследнему писку последней моды. Старается, слышал, видать, что наш коллега-дворник из-за фартука вымер, как мамонт.

 

Неведомый магнит снова втягивает меня в родную до боли квартиру на три семьи, довольные собой, но не другими. И летом мороз по коже: вспомнишь – вздрогнешь. Твои огонь и воду можно постичь только по чужой доброй воле на своей обозлённой шкуре.

Забыли воспеть нас за такое хождение по мукам и уходящие по обыкновению налево медные трубы. Так и вспоминается непобедимая и легендарная тобой любимая родная армия. И шлёт ей песню-привет наша старая распавшаяся родина в обнимку с новой объединившейся.

 

Даже арифметика бьёт здесь наповал, переходя, как красное знамя, в антифизику. Вначале 10-11 человек складываются и сами с усами, и своими рвущимися от крупнокалиберной мелочи кошельками по каждому хитрому поводу.

За сложением – сразу деление. На три делятся три комнаты, три холодильника, кухня, душ по отверстиям распылителя, неделимая, как былая Россия, стиральная машина, два туалета и гараж для автомобиля, где только его и не разрешено держать. Но нельзя и на себе, а вот на других, с пролетарской хваткой буржуазно эксплуатируя в хвост и в гриву, – можно!

А дальше вычитается «разумное, доброе, вечное», умножаются и прямо возводятся в кривые степени заряды почему-то сразу трёх противоположных знаков, причём не только не притягиваются, но и самым безобразным образом отталкиваются со страшной силой. Она просто разнесла бы в щепки эту невинную и наивную, как редкая девушка, обитель, если бы последняя только вздумала продлить своё гостеприимство за пределы тогда предписанного года!

Но куда тебе, грешному, тягаться с коридорной сценой при кухне с туалетом на этаж, где на концертах ударных инструментов не только на счастье бьётся своя посуда звонкой рыбой о растрескивающийся лёд чужой мебели! Хоть билеты продавай полиции.

 

Ныне общежития образумились и к расставанию всегда готовы, как и постаревшие пионеры с нашими именами опять без отчества и впервые без отечества. Торжественную клятву готовности ко всему неторжественному на свете мы сдержали в Советской Армии и в несоветском общежитии – курорте с колючей проволокой, как в санаторных западноевропейских тюрьмах. Потому-то и рвутся туда добровольно от своих надоевших свобод восточные журналисты. И вот теперь широким жестом двоюродного государства выплеснута из узкой кастрюли родного собеса та давно прокисшая демьянова уха. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную...»

 

Но нет худа без добра. Ведь и страшная армия подарила бесстрашный оптимизм: хуже уже не будет. И ты, общежитие, было просто сказочным рогом изобилия науки если и не побеждать, то хоть красиво проигрывать при обворожительно загнивающем и умирающем капитализме в былой стране мыслителей и поэтов. Их счастье, что своевременно стали классиками, иначе бы оказались прямо в своей родной стране такими внутренними эмигрантами, что нам, внешним, и не снилось. Оживи Тарас Шевченко в нынешней Украине – не то что о больших портретах, даже о малой социальной помощи не мечтал бы. Нам повезло ожить здесь, и тихие пока дифирамбы за спиной ещё заглушает вечерний звон вроде бы наших монет-иномарок, а купюры шелестят дальше и реже грибных дождей.

 

Не обогатил ты нас и такой дешёвой драгоценной вежливостью. Зато познание друг друга то и дело выходило из берегов. Где бы ещё встречались на равных обладатели выстраданных печатных трудов и непринуждённой непечатной лёгкости, неподкупные в СССР таможенники и скупающие СНГ на корню «челноки»? Где бы ещё профессор-поэт стал вело- и в посильной мере автомехаником и его кудрявую голову вскружили слова «мастер золотые руки»?

 

Сделай мне ручкой, общежитие! И не шариковой, как твой начальник и чужая бомба. Сплошное горе от ума. Тобой наелся навсегда. Сюда я больше не ездок. Карету мне не подадут. Вези меня, мой «Мерседес»!