"ДВЕ МАРИИ АЛЕКСАНДРА ТРЕТЬЕГО". ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

 

совсем слегла, что, впрочем, все находили в ее положении вполне нормальным. Александр, оставив жену на попечении любящих родственников спешно выехал в Париж, к отцу, где должен был сопровождать его на протокольной встрече с французским сувереном. И здесь их обоих – отца и сына - подстерегала смертельная неожиданность!

25 мая 1867 года в Булонском лесу на высокого российского гостя было совершено покушение. Пуля просвистела над ухом императора и смертельно ранило в морду одну из лошадей. Кровь бедного животного забрызгала всю левую сторону кареты. Сопровождавшие Императора сын и свита оторопели от ужаса.

Покушавшимся на жизнь Государя оказался поляк – некто Березовский. Его схватили на месте и лишь вмешательство полиции предотвратило самосуд толпы. А вечером, в особняке русского посольства состоялся бал, на котором император Наполеон и императрица Евгения, ошеломленные всем случившимся, принесли российскому кесарю свои извинения. Александр Второй понимающе улыбался и сдержанно пожимал руки гостям в посольской резиденции. Сын стоял рядом, отвечая на приветствия и соболезнования. На душе кошки скребли, но что поделаешь – державный протокол! Эмоциям и смуте душевной позволил вылиться только в дневнике…

А на следующий вечер поехали с отцом еще на один светский прием: к графине Чернышевой. Встретил там княжну Марию Элимовну Мещерскую. Узнал, что выходит она замуж за богача - промышленника Демидова. Представили цесаревичу и жениха – спокойного, улыбчивого человека, с огромными кротко – вдумчивыми глазами. Почему то подумалось Александру мгновенно, что они будут счастливы, но - недолго.. Поспешил отогнать от себя дурные мысли, поздравил, пожелал счастья. Искренне. Ничто не дрогнуло в его душе. Все было занято только мыслями о Минни - как то там она, милая, без него, лучше ли ей? Какое счастье, ежели и вправду у них будет дитя! Но вечером, отходя ко сну, еще долго вертел в руках перо, никак не решаясь доверить бумаге на страницах своего журнала все впечатления этого немного странного вечера…

8.

Программа державного визита во Францию, несмотря на неприятности с покушением, однако, свернута не была, и Цесаревич Александр смог вернуться к жене в Копенгаген лишь 31 мая 1867 года. Здесь его ожидала радостная, волнующая встреча. Минни решительно подтвердила ему, что - беременна. Она чувствовала себя намного лучше, была весела, оживлена, на щеках ее появился румянец… Но уже в конце июня, в Санкт – Петербург, к императрице Марии Александровне, из Копенгагена, полетело тревожное письмо : «…. Доктор Плум говорил все время, что это не есть беременность, но мы все были уверены, что Минни беременна.. Минни была просто в отчаянии. Она была так счастлива считать себя матерью. Мы все в отчаянии, что так ошиблись!»

Александр Второй же, получив известие о том, что в ближайшее время не станет дедом, был огорчен и расстроен не столько своей несбывшейся мечтой, сколько несерьезностью поведения Наследника державы и его молодой жены! Разве такими вещами, как здоровье и будущее царской семьи – шутят?! О том, что в семействе Романовых ожидается прибавление едва не объявили в газетах, уже готовились соответствующие протоколы. А радостная весть на поверку оказалась лишь огорчительно – серьезной болезнью невестки, связанной с переменой климата и утомлением. «Меньше надо было плясать в Аничкове!» – сердился император в ответ на оправдательное и очень откровенное письмо сына, полученное им 27 июня 1867 года.

Вот строки из него: (*приношу извинения читателям за интимную откровенность письма, но таков – подлинник! – С. М.) «Милый Па, я пишу тебе, чтобы объяснить ошибку Минни. Она и все были уверены, что Минни беременна, потому что второй месяц ничего не показывалось. А вчера вечером появились regule, и довольно сильные, так что она вынуждена была лечь в постель. Она беременна не была. Ты можешь представить себе, милый Па, наше с Минни отчаяние!! Но Бог милостив и я не теряю надежды иметь детей. Что же делать, когда так случилось?» Делать действительно было нечего, оставалось лишь ждать и надеяться . В одном из писем сыну Александр Второй, взывая к его серьезности, говорил, несомненно с оглядкой на будущее, словно предвидя свой трагический конец:

« Да сохранит тебя Бог, любезный Саша, нам на радость и утешение и в будущем для счастья и славы нашей матушки России. Я знаю, что Бог тебе даровал чистое, любящее и правдивое сердце. .Желаю только, чтоб ты почаще и серьезно думал о твоем призвании и готовил себя меня заступить ежеминутно, не забывая 4 апреля и 25 мая*, (*Даты покушений на Александра Второго - С . М.) , где рука Всевышнего отстранила еще на время от тебя ту страшную обузу, которая тебя ожидает, и на которую я иначе не смотрю, как на крест, который по воле Божией , нам суждено нести на этом свете!»

И далее Александр Второй наставлял сына, замечая, что в будущем подобные датскому летнему вояжу, «долгие пребывания великокняжеской, порфироносной четы за границей не должны повторяться, в России они крепко не нравятся , а вы с Минни оба принадлежите ей, и должны помнить, что вся Ваша жизнь должна быть посвящена Вашему долгу, то есть – России..»

Александр показал письмо жене, она закусила губу, глаза ее наполнились слезами, но тотчас обняла мужа и торопливыми шагами прошла на половину мама Луизы, чтобы объявить о скором отъезде в Висбаден, где ждала их сестра Минни, герцогиня Уэльская, Александра. С зятем своим герцогиня знакомилась впервые, и знакомство это перешло в теплую семейную привязанность и дружбу. Смотря на троих детей милой сестры Аликс и мужа ее, принца Альберта, Минни невольно задумывалась и вздыхала, а Александр – затихал. Они неотступно мечтали о своих собственных крохах и упорно надеялись, что все еще будет благополучно, по милости Божией!

В сентябре, уже по дороге домой, Минни радостно сообщила мужу, что кажется, беременна. Предположения вскоре - подтвердились, но состояние Цесаревны держалось втайне от всех придворных до самого начала марта. Она не перечила, боясь нетерпеливостью своею и своенравием еще раз огорчить мужа и родных, отвергнуть Божие милосердие, да и забот, признаться, хватало через край, кроме собственных недомоганий.

Сильно пошатнулось здоровье свекрови, в Зимнем и Большом дворце Царского села постоянно собирались консилиумы и врачебные советы, и как бы Цесаревна себя не чувствовала, она считала своею прямою обязанностью присутствовать на них, а потом - следить, чтобы все врачебные предписания соблюдались неукоснительно!

Именно благодаря терпеливому вниманию невестки смертельно больная императрица Мария Александровна смогла прожить почти десять лет с одним легким, и еще порадоваться рождению своих многочисленных внуков: Николая – 6 мая 1868 года, Александра – 20 мая 1869 года, Георгия -27 апреля 1871 года, не считая уже внучки Ксении (род. 25 марта 1875 года) и младшего, всеобщего любимца – Миши – «Мишкина», улыбчивого проказника., родившегося 22 ноября 1878 года!

Ольги, последнего, порфирородного ребенка Александра и Минни – Дагмар, любящая бабушка уже не застала - младшая ее внучка родилась 1 июня 1882 года.

Почти всех детей Марии Феодоровны и Александра Александровича ожидало страшное будущее, но тогда, разумеется, никто об этом не знал!

Родители радовались детям, как Божьему благословению, вместе с ними переживали их детские болезни, страхи и слезы, удачи и победы . Александр писал своему педагогу К. П. Победоносцеву: «Рождение детей есть самая радостная минута жизни, и описать ее невозможно, потому что это совершенно особое чувство, которое не похоже ни на какое другое.»

Через два месяца после рождения второго сына – Александра - молодая великокняжеская чета стала собираться в долгую дорогу: путешествие по маршруту - Москва – Нижний Новгород – Кострома – Казань – Симбирск, и множество, множество сопутствующих сел и городов. Именно после той поездки Цесаревна сказала мужу, что «Россия – ее страна навечно»! Престолонаследник был несказанно счастлив тем, что Минни приняла в сердце и поняла его мир, его дом, его Долг, как свой собственный.

 

В середине апреля 1870 года в семью молодых Романовых властно ворвалось горе - маленький сынишка Александр захворал: стал кашлять, гореть в жару, и , несмотря на усилия врачей, тщательный уход, ласку и заботы родителей, умер на руках безутешной Цесаревны во второй половине дня двадцатого апреля 1870 года.

Александр, первую в его жизни смерть родного ребенка, переживал тяжко, но старался, хотя бы на людях - держаться. На Минни же смотреть было вообще – страшно!

Она осунулась, почернела и постарела в три дня, плакала беспрестанно, и хоть на полшага боялась отпустить от себя старшего сына – двухлетнего Ники. Состояние глубокого отчаяния молодой матери встревожило всю семью, опасались за рассудок Цесаревны, и просили придворного священника, отца Иоанна Янышева хоть как - то успокоить бедную Минни. Царскому духовнику это удалось, Мария Феодоровна, как будто, очнулась от горя, вернулась к прежним своим обязанностям, стала понемногу улыбаться и принимать пищу, но с той поры всегда говорила, что «совсем не любит апрель: он отнял у нее два самых дорогих в жизни существа – жениха Никса и сына Александра!»

И через много лет горечь от потери крохотного ребенка никак не притупилась в сердцах любящих родителей. Доказательство тому - строки из грустного письма императрицы Марии Феодоровны - мужу, в день рождения покойного сынишки, 26 мая 1894 года:

«Уже 25 лет прошло с тех пор как родился наш дорогой незабвенный маленький бэби! С трудом мне верится, что столько лет уже могло пройти с того дня! И наше горе из – за его пустого места – всегда с нами.» Александр, прочтя письмо жены, в тот же день отвечал ей: « Да, это рана, которая во всю нашу жизнь не излечивается, и с каждым годом все больше раскрывается и ноет! Когда подумаешь, что нашему Александру было бы теперь уже 25 лет, что все три старших мальчика были бы вместе, почти одних лет, и никогда его более не видеть с нами в сей жизни, просто душа разрывается от отчаяния и грусти. Все это грустно и тяжело! Да будет воля твоя, Господи, на все!»

9.

Другим большим испытанием для молодого семейства Романовых стала русско – турецкая война 1877 – 78 годов, в которой Цесаревич принимал непосредственное участие. Во время войны Александру открылось многое из того, чего ранее он не мог видеть и знать. В своих письмах к жене он подробно описывал обстановку военных действий, резко критикуя штаб армии и его главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Цесаревич считал, что затяжной характер войны вызван именно неумением «золотопогонного» командования решать важнейшие и сложные задачи тактики и стратегии военных операций.

«Начало войны было столь блестяще, а теперь от одного несчастного дела под Плевной все так изменилось, и положительно ничего мы не можем сделать!» – в отчаянии восклицал Цесаревич в письме к жене, намекая на бездарное руководство сражениями под Плевной главнокомандующего –«дяди Низи»! Подумать только, при первом сражении, 8 июня 1877 года, потеряли убитыми 1 генерала, 74 офицера и 2771 солдата убитыми, при втором штурме маленькой крепости, 18 июля – еще несколько тысяч человек: 1 генерал, 168 офицеров и 7167 тысяч нижних чинов!.

«Третья» Плевна стала одним из самых жестоких сражений всей русско - турецкой войны.

Битва за крепость происходила 27 – 31 августа, и несмотря на отдельные успехи, крепость опять осталась в руках турок, а русская армия потеряла еще двух генералов, 285 офицеров и12471 нижний чин!!

Эта неудача произвела на всех совершенно удручающее впечатление, страшно переживал и Цесаревич. Но более всего его возмущало то, что командование не делало никаких выводов из предыдущих неудач! Александр просто кипел от негодования.

В своем письме к матери , зная, что непременно строки его прочтет и Минни, он с горечью восклицал: « Да, эта Плевна! Никогда ее не забудем! Что ужасно в этом штурме 30 августа, что даром пожертвовано такой массой дорогой русской крови, безрассудно, без всякой надобности. Все уверены были в невозможности атаки и, несмотря на это, все – таки - штурмовали. Одним словом, повторилось под Плевной то же самое, что уже было два раза прежде, и в этом я вижу не только безрассудство действий Главнокомандующего и его штаба,* (*Великого князя Николая Николаевича) но и преступление, за которое он и все виновники этого страшного дня должны будут дать ответ не только перед Россией, но и перед самим Богом!». Мать напрасно увещевала сына не быть в трудное для России время «возмутителем спокойствия» внутри династически – семейного круга - делать он этого не собирался, однако, твердо заявил, что знает теперь истинную цену «царственного апломба» дяди Низи и прощать оскорбительное поведение родственника не может. Он готов прощать пренебрежение лично к себе, но к России и к жизням ее подданных – Боже избави, никогда!

Минни сокрушалась вместе со свекровью – императрицей горячности мужа, но сердцем понимала, что он был прав, тем более, что в штабном кресле не отсиживался, командовал передвижным Рущукским отрядом, не раз видел спины убегающих аскеров, от пуль не увертывался, знал в лицо каждого солдата и офицера. Благодаря удачной маневренности и тщательно разработанным планам рекогносцировки, отряд его с самого начала войны нес весьма малые потери, по сравнению с другими частями., хотя в отсутствии личной храбрости ни солдат, ни офицеров, ни, тем более, их командующего, упрекнуть было нельзя.

Матери, еще в самом начале войны, Александр писал: «Если нам придется жертвовать собою, (*служили и другие члены венценосной семьи – братья и кузены, племянники и дяди. Был убит шальной пулей во время ночного дозора двоюродный брат Цесаревича герцог Сергей Лейхтенбргский, сын его родной тети, Марии Николаевны – С. М.), то я уверен, душка Ма, Ты нас знаешь хорошо, мы не посрамим ни наше имя, ни наше положение. Краснеть тебе не придется за нас, я за это отвечаю.. Я счастлив, что мне пришлось выдержать эту тяжелую школу, которая мне весьма пригодится со временем»

10.

Пригодилась, и еще как! За тринадцать лет правления Россией Александром Третьим на ее территории не было ни одной войны. Признавая единственными союзниками великой державы только ее собственную армию и флот, и всячески укрепляя их, Александр тем не менее хорошо усвоил и духовные, нравственные уроки войны: жизнь человеческая слишком ценна сама по себе и скоротечна, чтобы разбрасываться ею впустую!

В те трудные семь месяцев «болгарского похода» Александр беспрерывно размышлял о Долге, Чести, жизни и смерти. Но и слишком философствовать было - некогда. Лишь однажды в письме к жене он заметил: «Во всем, что делается на земле, несомненно, есть Воля Божия, а Господь, без сомнения, ведет судьбы народов..»

А чуть пониже, делая приписку для сыновей, добавлял ласково: «Благодарю Вас, мои душки, Жоржи и Ники, за Ваши письма. Мне очень скучно и грустно без Вас, и я часто думаю о Вас и о душке Ксении.. Как давно мы не виделись, и я думаю, что Вы меня совершенно забыли.. Как мне хочется скорее, к Вам, назад, домой, но нечего делать. Когда служишь, так думать о своих не приходится, а надо исполнять свой долг! Целуйте за меня крепко МАма и душку Ксению. Молитесь за меня и за всех наших молодцов солдат. Обнимаю Вас крепко, мои душки. Постоянно думаю и молюсь за Вас». ( *Из письма Александра Третьего – семье . 2 октября 1877 года. Все документы цитируются по старинной орфографии и нормам произношения девятнадцатого века – С. М.)

Но дорога Цесаревича к дому была долгой и трудной. В середине ноября разгорелись новые сражения.

Турецкий генерал Сулейман – паша все время принимал ожесточенные попытки рассечь русские армейские части, и Рущукскому отряду пришлось сдерживать яростный натиск турецкой пехоты у деревни Мечка

Начиная с 14 ноября, первого дня атаки, Александр все время был на передовых позициях не было времени не то, чтобы - умыться, просто – поспать. Боевые позиции беспрерывно менялись, отряду постоянно приходилось маневрировать, начальству же – принимать оперативные решения. Дело увенчалось успехом. Мужество солдат и офицеров и грамотная стратегия «странного, задумчивого увальня - командующего» покрыла Рущукский отряд большою военной славой: 30 ноября 1877 года армия Сулейман – паши была полностью им разбита.

А двумя днями ранее сдалась Плевна, и исход войны, таким образом, был уже предрешен. Русские войска сразу воспряли духом. К слову сказать, потери Рущукского отряда в таком большом сражении (почти 15 дней!) были минимальны: убито офицеров - 4; (ранено – 20 человек), нижних чинов -120 (ранено - 655); пропало без вести – 5 человек. Турки же потеряли только убитыми более двух тысяч человек.

Когда Александру Второму представили рапорт Цесаревича и цифры потерь, он был несказанно удивлен. Не сразу поверил. Ведь только одна Плевна унесла за три дня сражения 25 тысяч жизней русских солдат и офицеров! Все перепроверили и подтвердили, а ближе к вечеру Александр Второй прибыл в Брестовец, где находился штаб Рущукского отряда. Он обнял сына и вручил ему крест Георгия II степени с надписью : «За службу и храбрость».

Георгиевскими знаками отличия в России в то время награждался не каждый офицер и солдат - строгий порядок присвоения сей военной награды исключал получение ее за выслугу лет или по протекции. Ни положение, ни титул никому тут помочь не могли, и наследник престола не был исключением из общих правил. В те времена, они, правила, к счастью, еще существовали!

4 декабря 1877 года , на следующий день после вручения сыну награды, Александр Второй, впервые за долгие месяцы войны, оставил штаб армии и выехал в Россию.

6 января 1878 года русская армия заняла Андрианополь и была уже фактически у ворот Стамбула, но получила строгий приказ его не занимать.

А 19 января 1878 года Россия заключила перемирие с Турцией, хотя уместнее было бы говорить о капитуляции последней. Россия ввела свой флот в Мраморное море. В конце января стало ясно, что новые битвы, в том числе, и с Европой - России в обозримом будущем не грозят. Войска русские готовились вернуться домой победителями. Александр был заранее несказанно счастлив, предвкушая встречу с обожаемой Минни и детьми, но в письме Александру Ольденбургскому, приятелю и товарищу по военной службе писал: «Поверь мне, что если вы все страдали физически в эту кампанию, то я, наверное перестрадал в тридцать раз более морально.. Да, многое мне пришлось понять и перестрадать в эти семь месяцев, но об этом переговорим, когда увидимся, Бог даст, в России.»

Увиделись. Встреча с родными была радостной. 1 февраля 1878 года Цесаревич въехал на родную землю, а 6 - го вернулся в Петербург, в Аничков дворец, показавшийся «раем» – к «милым своим душкам» – сияющей Минни и подросшим детям. Ровно девять месяцев спустя семейство Цесаревича увеличилось еще на одного человечка – родился младший сын – Михаил Счастье его дома казалось Александру незыблемым. Но лишь – казалось!

Предстояли еще новые испытания, пройдя которые, и он и любимая им Минни – Дагмар, и врученная в его руки Небесным промыслом Россия, станут совершенно другими…

 

 

 

ДВЕ МАРИИ АЛЕКСАНДРА ТРЕТЬЕГО.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ:

«АЛЕКСАНДР И МАРИЯ В ЛАБИРИНТЕ СТРАСТЕЙ, ИНТРИГ И ПРОСТО – ЖИЗНИ.»

 

1.

… Маленькому « Мишкину» - любимцу Александра и Марии исполнилось к февралю 1881 почти два года.

Озорной малыш все быстрее топал по пушистому ковру в детской, тянул в рот грифели с отцовского бюро в кабинете и ароматные пастилки с туалетного столика матери, учился произносить отдельные слова, и проворно отталкивал пухлыми ручонками старших братьев – Ники и Жоржи, первым заползая на парадный шлейф платья матери – на нем она исправно, почти каждый день бралась катать детей по огромным, зеркально – прохладным залам Аничкова дворца с их причудливыми названиями: »Блюдный», «Сиреневый»..

Эта странная забава несказанно удивляла и от души потешала Цесаревича Александра Александровича. Он называл ее «поездом отличия». Минни катала детей за хорошее поведение и учебу, причем, не только своих сыновей и маленькую дочь Ксению, но и их друзей и детей дворцовых служащих!

Однажды «детский поезд отличия» на сверкающем бриллиантами шлейфе платья невестки случайно увидел и свекор – император, приехавший в Аничков навестить внуков.

Дети, выстроившиеся в очередь для веселого путешествия, не успели разбежаться в разные стороны и испуганно притихли, неловко топчась по скользко – зеркальному паркету дворцовой залы.

Несколько секунд Александр Второй в недоумении смотрел на разрумянившуюся невестку, опустившую ресницы - ей было неловко – она не могла приветствовать Государя должным образом, - а потом расхохотался, подхватил на руки пухлого карапуза - внука, что так важно восседал на сверкающем шлейфе, никому не уступая своего места, и совсем не рассердившись, назвал всех – «озорниками», а кареглазую невестку – «главною озорницею!»

Она застенчиво просияла: давно не видела свекра таким веселым : тот в последнее время все больше походил на загнанного зверя: плохо спал по ночам, чаще обычного и допустимого становился нервным и раздражительным.

Даже февральские торжества по случаю двадцатипятилетней годовщины восшествия на престол Александра Второго совсем не радовали семью. И тому были особые, удручающие причины.

 

За две недели до празднеств, 5 февраля 1880 года все они пережили ужасное потрясение – очередное покушение на особу Государя , при котором могла погибнуть и вся фамилия.

Бомба злоумышленниками была заложена в нижнем этаже Зимнего, как раз под столовой, где должна была собраться почти вся семья, кроме хворающей Государыни – давали парадный обед в честь приезда ее брата, герцога Александра Гессенского и сына его – принца Болгарского.

Благодарение Богу, поезд принца опоздал на несколько минут, задержались со встречею на Варшавском вокзале, и эта досадная неприятность всем им спасла жизнь!

Минни помнила этот день во всех мельчайших подробностях. Начинался он, как обычно: утренний кофе, молитва с детьми в Аничкове: Александр уехал к отцу в Зимний, на доклад министров, потом вернулся, они позавтракали, и поехали кататься верхом на лошадях в Манеже. Старшие дети корпели над уроками. Маленькие – Михаил и Ксения – остались под строгим присмотром бонны.

Потом, после Манежа, было семейное чаепитие, ежедневный доклад воспитателей о детях, после она ушла к себе в будуар, хотела было заняться туалетом к парадному обеду и разбором семейных фотографий, но тут прибежали, в сопровождении гувернера, сыновья, прося поправить им грифельные рисунки. Хватились карандашей, их на столе не оказалось: опять Мишкин утащил – проказничать! В кабинет же к «Папа Александру» за новыми идти было неловко..

Кое - как отыскали нужное, с помощью мсье Дюппере* (*Учитель французского языка в семье Цесаревича Александра Александровича – С. М.) Но пока провозились с поправками, ей уже надо было идти будить Александра – боялись не успеть на вокзал. Оттуда, уже совсем спешно, поехали во дворец – опаздывали к обеду, который и так был отложен до половины седьмого вечера…

3.

Но едва все шумною толпою вошли в большой коридор – галерею и Александр Второй вышел навстречу гостям, как раздался страшный треск, грохот, под ногами все зашаталось, и разом погасло газовое освещение.

Минни в первую секунду похолодела от ужаса, а после, опомнившись, вместе со всеми побежала в желтую столовую, откуда слышался шум. Все окна в комнате были без стекол, стены дали трещину, люстры были затушены и все кругом было покрыто густым слоем пыли и известки. Дышать было невозможно. Александр и его брат Владимир, сломя голову побежали на большой двор, откуда слышались страшные крики и суматоха.

Минни хотела было бежать за ними следом, но муж прокричал ей, чтоб она оставалась на месте: во дворе может быть опасно! Кругом стояла тьма кромешная! Цесаревна помнила, что взяла у кого то из рук шандал со свечою и, вне себя от тревоги и безотчетного страха, беспрерывно кашляя, прижимая к лицу платок, побежала наверх, на второй этаж, в покои матушки – императрицы, ломая голову над тем, как успокоить смертельно больную – кругом стоял невообразимый шум!

Но успокаивать Марию Александровну не пришлось: под воздействием лекарств она находилась в полузабытьи, и, казалось, ничего не слышала. Облегченно вздохнув и строго наказав перепуганным сиделкам ничем не тревожить Государыню, Минни снова помчалась вниз. По дороге кто – то из офицеров или свиты успел прокричать ей, что разрушено помещение главного караула внизу, пострадало более шестидесяти человек солдат и офицеров Финляндского полка, несшего в тот вечер дежурство – множество раненных, а убитых пока счесть невозможно: придавлены обломками!

Цесаревна выбежала во двор, к помещению главного караула, и закусила губу, чтобы не закричать от ужаса: большое здание было полностью разрушено взрывом, основание его провалилось в землю более чем на сажень глубины, кругом валялись обломки стен, сводов, кирпича, стекол, слышались стоны и крики раненных, метались люди, лошади, огни..

Мельком в этой страшной суматохе увидела знакомую широкую спину мужа и высокий стройный силуэт Государя – свекра, потом услыхала его твердый и ясный голос: он отдавал распоряжения об отправке раненных в ближайшие больницы и лазареты. Бешеное биение сердца мгновенно стихло. Живы, благодарение Богу!

4.

Как прошли часы до полуночи, когда Александр с отцом в малахитовой гостиной Зимнего сели все же сыграть партию в вист, Минни почти не помнила: ноги гудели от напряжения, а в голове путались фамилии раненных и контуженных, которые она старательно пыталась запомнить – завтра или в ближайшие дни всех их обязательно предстояло навестить. С тревогою оглядывала гостиную: всем ли налит чай, достаточно ли горяч?.. О парадном обеде пришлось забыть: несколько часов шла погрузка раненных, нужно было распорядиться и о кострах, и о ночлеге, и о еде для офицеров и солдат, что расчищали ужасные руины.. Цесаревна видела, что муж и свекор держали в руках карты, но мысли их витали далеко от легкой и красивой салонной игры… Не мудрено! Это было уже пятое покушение на Государя, совершенное русскими людьми, на русской земле!

Все произошедшее никак не укладывалось в голове Минни, она не могла постигнуть сих крайностей русского характера: любить и ненавидеть одновременно, иметь души как бы из двух половинок, детской, светлой и солнечной, и – злодейской: темной, непостижимой сердцу!

Да, она многого не могла принять сердцем и разумом в этой стране, ставшей навсегда ее домом. Леденящий душу холод этикета, заторможенность чувств, и, одновременно, - почти полное презрение к нравственным, этическим нормам, напыщенное, показное христианство, лесть, угодничество, фальшь, царящие при императорском Дворе.

Помогала жить и выжить в этой душно – невыносимой, «золотой клетке светских правил» лишь ее многолетняя к ним привычка и способность характера ее, поистине - драгоценная: превращать надоевшее «так надо», в – «так должно быть»!

Она старалась никого не судить, ко всем быть ровной, приветливой, свои обязанности выполняла безукоризненно. Чужую же ложь, если открывалась она нечаянно, чужое предательство, подлость, если пропасть их возникала перед нею, принимала с истинно царственным великодушным презрением и христианскою жалостью…

5.

Даже и то, что прямо над их головами, в третьем, фрейлинском этаже Зимнего, жила вместе со своими детьми и княжна Екатерина Михайловна Долгорукая, возлюбленная Императора, роман с которой длился уже более четырнадцати лет, на глазах всех и вся!

Узнав о скандальной связи Императора впервые, еще вначале 1867 года, Минни была потрясена до глубины души: как же со всем этим мирится гордая, щепетильная и благородная свекровь – Государыня?! Неужели она ничего не видит и не знает?!

Нет, Мария Александровна все видела и все – знала. Женское сердце вообще обмануть трудно. Любящее женское сердце обмануть – невозможно. Безмерно почитая супруга и его высокий сан, императрица никогда, ни единым словом, ни малейшим намеком не позволила себе бросить малейшую тень неудовольствия на официальную репутацию Александра Второго – добропорядочного отца семейства!

Да, на виду у всех, при свете дня, Государыня Мария Александровна оставалась почитаемою особой, которую трепетно оберегали, охраняли, о здоровье которой участливо расспрашивали, для которой строили роскошные виллы в Крыму и на Лазурном берегу Франции, приглашали лучших врачей и вышколенных сиделок.. А ночи.. Что ж! Над ночами Императора она была более не властна, как и над душою, и над сердцем, признающим другую.. Других.. Она потеряла им счет давно, да и не вела его никогда, просто – знала. .Как и всякая женщина, которая любит!

В большой и дружной царской семье - шестеро братьев и сестра – было наложено как бы негласное табу на разговоры о бесчисленных увлечениях державного отца, закончившихся – таки весьма банально: созданием тайной второй семьи. «Невенчанную любовь» Государя, сияющую Долгорукую встречали об руку с ним в коляске, на прогулках, балах, во время визитов Царя за границу, на отдыхе в Крыму..

Но фатальное имя княжны Екатерины Долгорукой в присутствии Государыни, однако, ни разу не прозвучало. Это делалось прежде всего из глубочайшего уважения к матери, которую все дети (особенно старшие сыновья) просто – боготворили. Так уж сложилось в государственной семье, в романовском клане: боготворить женщину, стоящую на ступенях трона, слегка и почтительно обходя ее, когда она надоест.! Рыцарский культ по отношению к «первым дамам империи» и дамам вообще в семье был заложен давно, еще в Павловские времена… Блестящая традиция, ничего не скажешь, коли не превращается из понятного «так должно быть» в ненавистное «так надо!» Минни чувствовала .что первое брало постепенно верх над вторым и все в семье Кесаря стало напряженным и скользким, как в искривленном зеркале.

Как часто, входя в будуар Императрицы с утренним приветствием, молодая невестка заставала ее в слезах безысходного отчаяния, грустной, подавленной, а утешить – не смела, не могла, просто – не имела права, так как считала себя банально счастливой в семейной жизни, а советы счастливицы навряд ли смогли бы утешить страдающую душу, не Императрицы, о, нет, просто - просто Женщины, оставленной супругом! Однажды, после очередного такого тягостного свидания, Цесаревна в слезах приехала домой, в Аничков дворец, ворвалась в кабинет мужа и рыдая, стала умолять его непременно поговорить с отцом и убедить поскорее прекратить весь этот «фамильный фарс», ведущий к непременной трагедии, ведь когда – нибудь «все это убьет дорогую Мама», а венценосная семья России напрочь потеряет уважение народа! В Дании такое было бы совершенно немыслимо!

Александр в ответ только посмотрел на нее кроткими глазами ребенка, полными невыразимой муки, отрицательно покачал головою и приложил палец к губам. Этот безмолвный жест отчаяния сразил Минни. Она мгновенно поняла, как невыносимо тяжело Александру знать о предательской слабости отца, о страданиях матери, уносящих по капле ее жизнь, здоровье, силы…

Пресловутый «Романовский кодекс чести» и неписанный закон, по которому жила громадная империя : слово и воля Самодержца – нерушимы и обязательны к исполнению для всех, а сам он равен Богу на земле и неподсуден – создавали поистине гибельный, замкнутый круг из которого было невозможно!

Оставалось только принять все, как азбучную истину, и покориться ей, что Цесаревна Мария и сделала, заперев свои подлинные чувства на замок.

С того горького момента она решительно пресекала все сплетни об Императоре и княжне Долгорукой в своем присутствии, исходившие из уст «великосветских стрекоз», и самой главной из них – победно - язвительной тетушки Ольги Феодоровны, урожденной принцессы Баденской, жены Великого князя Михаила Николаевича, брата свекра – Государя и ее подруги, придворной дамы Двора, генеральши Александры Богданович. Мария Феодоровна старалась всячески избегать назойливого общества подобных дам.

С гораздо большею радостью, неустанно, она устраивала детские балы для сирот, утренники в приютах, концерты, чайные вечера, на которых она неизменно распоряжалась и куда приглашались лучшие в России писатели и поэты: Ф.Тютчев, А. Фет, А. К. Толстой, Ф. М.Достоевский; историки и ученые: профессора университетов: Миклухо – Маклай, Менделеев, Бекетов, Ключевский, Ушинский, Пирогов.. Цесаревна знала, что этим всегда доставит приятное свекрови, несшей свое отчаяние в горделивом одиночестве, которого нисколько ни скрашивала ни сверкающая царская тиара, ни пылкое обожание подданных…

Думается, Мария Александровна чувствовала молчаливую, неизменную поддержку невестки, и должным образом оценивала это. Во всяком случае, в присутствии Цесаревны взгляд покинутой Императрицы неизменно – теплел, а в голосе чувствовалось меньше горечи. Внуков же своих, старших сыновей Минни :Ники и Жоржи Государыня просто обожала, как простая смертная бабушка. Цесаревна не мешала ей баловать их. На то они и внуки!

6.

А Александр Второй? Он, несомненно, понимал всю двусмысленность и горечь своего собственного положения, но ничего не мог с собою поделать увы! Его привязанность к лукавой прелестнице – княжне приобрела какой –то почти маниакальный характер. Чувство Долга было полностью подавлено огнем поздней страсти. То, чему он учил своих детей всю жизнь, беспрестанно нарушалось им самим! Возразить же, дать Венценосцу, пылко, до безумия влюбленному какой то совет, предостеречь его от губительных шагов никто не смел, и Государь обреченно нес груз своего чувства тоже – в полном одиночестве – почти до самой смерти сомневаясь в его глубине и истинности… Сомнение выразилось лишь однажды, в строчке письма морганатической супруге – княжне :

«Но что же делать, влюбились друг в друга как кошки, и на миг расстаться не можем!»

Немного странное, беспомощное, брезгливое сравнение: «как кошки!» - для того искреннего и беспредельного чувства, которое, как уверяла княжна, они с императором неизменно испытывали друг к другу…

Но кто изведает до конца глубины чужой души и чужих мыслей?! Людской воле это неподвластно, увы!

Не решаясь в открытую осуждать поведение свекра, Цесаревна, тем не менее, постоянно, тактично, но – твердо, отказывалась присутствовать на тех вечерах и балах, где бывала и блистала «famme fatale»* (*роковая женщина – франц. – С. М.) свекра – кесаря…

Нежно любивший невестку Император был обескуражен ее отказами, меланхолически замечая,

что «стоит ему проявить к кому то расположение, как семья начинает ненавидеть этого человека!» Она молчала, но на вечерах упорно - не бывала, пренебрегая даже и правилами этикета, которым обычно подчинялась беспрекословно.

Спустя несколько дней после страшного взрыва в Зимнем, Цесаревна, Наследник и Император присутствовали на похоронах погибших при взрыве солдат и о офицеров. Церемония была тягостной во всех отношениях, но более всего сердце Цесаревны сжалось и затрепетало в грозном предчувствии чего то неведомого, когда она увидела смертельно бледное лицо Александра Второго, склонившего голову перед рядом гробов и не смогшего удержать рыданий. Минни расслышала, как свекор тихо и обреченно прошептал: «Боже, кажется, что мы все еще на войне, там, в окопах, под Плевной!» Про себя подумала, что не на войне, в – аду, но лишь крепче сжала пальцы, сложенные в щепоть для крестного знамения, чувствуя рядом сильное плечо мужа…

7.

Государыне Марии Александровне рассказали о взрыве во дворце лишь пару дней спустя, представив все только печальным недоразумением, но это трагическое известие так потрясло ее, что с того дня царица более не покидала постели, словно окончательно утратив волю к жизни. Врачи на спешно собранном придворном консилиуме заявили, что сроки пребывания государыни среди родных совсем сочтены. Александр Второй был чрезвычайно подавлен всем происходящим у одра болящей супруги, и много раз плакал, не скрываясь..

Минни не смела, да и не желала утешать, так как считала, что больную совесть нельзя ничем успокоить.

Она рвалась всем сердцем к измученному горем мужу, который беспредельно обожал мать, но и ему ничем не могла помочь. Старалась просто – быть рядом, смягчать боль скорой и неизбежной потери: вниманием, заботой, улыбкой, простым пожатием руки, прикосновением Александр немного приходил в себя, видя детей и занимаясь ими, принимая к сердцу их детские тайны и заботы. Вместе с «Мишкиным» и Ники он рисовал грифелем забавные лисьи мордочки, что видели все в зверинце накануне, Жоржи – терпеливо учил завязывать -развязывать морские узлы из шелковых шнуров гардин, с Ксенией вдвоем они усердно мастерили из муфты смешного зайца и выбирали букет для мама в «комнату ароматов» - так они называли меж собою ее гостиную, где в любое время года было полно цветов в горшках и вазонах... Дети тосковали по бабушке, но не спрашивали, почему им более нельзя ее видеть. Они, казалось, понимали все без слов.

Умирающая императрица призвала к себе Цесаревича и долго говорила с ним. Он вышел от нее час спустя, с красными, воспаленными глазами, хотя спина была пряма по прежнему, а голос – тверд.

Государыня говорила с сыном о духовном завещании, и просила похоронить ее в простом белом платье, без украшений и особых церемоний. « Не люблю этих пикников вокруг смертного одра!» - тихо кашляя в платок кровью шептала она, в ответ на уговоры сына успокоиться и не рвать себе сердце. Только качала головой: « У меня нет больше силы жить! Александра травят, словно дикого раненного зверя, у меня на глазах. Принять его смерть я вряд ли смогу. Он слишком много для меня значит!» - и выразительно поглядев на сына. Сжала его руку исхудалой, горячечной ладонью. Он, с трудом проглотив ком в горле, тихо пообещал матери, что исполнит все, о чем она просит…

Трудное сыновнее обещание пришлось исполнять слишком скоро: через три с небольшим месяца, 22 – го мая 1880 года, в семь часов пятнадцать минут утра, тихий и властный ангел смерти унес на своих крыльях прекрасную и светлую, но так исстрадавшуюся в земной юдоли душу русской Императрицы. Государь в это время находился в Царском Селе, и все собравшиеся родные – сыновья, невестки, старшие братья Государя, приехавшие из Аничкова дворца, потрясенные горестным известием Наследник и Цесаревна, - покорно ожидали его приезда у запертых покоев умершей: первым туда должен был войти Самодержец, затем – священник, чтобы засвидетельствовать смерть, и - и никто более! Прошло более часа в слезах и молитвах, прежде чем приехавший из Царского Государь прошел в комнату покойной жены: быстрым шагом, ни на кого не глядя! Он пробыл в комнате минут сорок, вышел – с красными, воспаленными глазами….

Вскоре после прощания с матушкою, еще не опомнившийся от тяжести своей потери, Цесаревич был спешно вызван на заседание кабинета Министров, которого Государь в тот день не отменил. По замечанию сына в личном дневнике, овдовевший отец «в этот день держал себя, как обычно», что, впрочем, Наследник тотчас же – и справедливо- приписал многолетней выдержке и силе характера.

Уже после полудня во дворце состоялась первая торжественная панихида и столько слез и искреннего горя, - как писал Цесаревич, - Зимний, наверное, никогда не видел, ибо прощались все не с Императрицей, а с добрым, чистосердечным человеком, прожившим праведную, светлую жизнь и перенесшим много страданий!» При вскрытии полностью подтвердилось заключение врачей: покойная Государыня дышала только четвертью одного легкого, левого, правое же было полностью поражено коварной чахоткой.

В стране был объявлен годичный траур, начались во всех церквах и соборах торжественно – печальные богослужения, а у белого гроба, покрытого государственным флагом строго стоял торжественный дворцовый караул.

Похороны состоялись три дня спустя, в Петропавловском соборе, где была семейная усыпальница Романовых. На всех тягостных и рвущих душу церемониях неизменно присутствовал Государь, искренне отдавая последний долг уважения многолетней спутнице жизни, матери своих детей, Императрице России. Никто ни в чем не мог его упрекнуть, так как поведение Самодержца в те дни было безукоризненно внешне.. Но что заставило Цесаревича Александра вскоре после кончины матери, горько и со значением восклицать в письме к брату Сергею из Гапсаля* (Морской курорт на территории нынешней Эстонии – С. М.), куда он спешно увез Минни и детей принимать морские ванны: «Да, эта потеря громадна для нас всех, и, Боже, до чего все изменилось во всем, во всем, с потерей этого дорогого и ангельского существа»!* (*Курсив в подлиннике письма – С. М.) Так грустно, так безотрадно, что выразить нельзя; я могу только чувствовать и глубоко чувствую, но не могу высказать. Одно утешение, и оно – громадно, это то, что душка, дорогая Мама, не забудет о нас и там, и продлит свое благословение на нас и будет постоянно молиться за нас, как молилась здесь, на земле?».. Не то ли самое, чего так страшилась Минни – чувства, что все в окружении сломленного трагедиями жизни, неуверенного в себе с недавних пор Государя, неуловимо менялось?

 

 

 

8.

Александр Второй последние годы все сильнее, мучительно, беспомощно, искал убежища, мирного приюта. Почувствовав себя полностью беззащитным перед наглостью убийц - фанатиков разного рода: отставных военных, исключенных из университетов недоучек студентов, мещан, поляков, народовольцев, от пуль которых самодержавный Властитель порой принужден был убегать зигзагами, петляя по Невскому проспекту, как по полю брани! Император внезапно и горько устав от груза ответственности. Давившего на плечи, и, быть может, не видя в нем более никакого « божественного промысла», увы, пожелал ощутить себя всего лишь простым смертным, обожаемым и любимым столь же простою смертною, не более..

Что ж, Бог словно услышал слабовольную молитву Кесаря, потерявшего внутренний стержень, опору Души, горько усмехнулся, и … любящая Смертная возникла пред очами Самодержца, как некая сирена: молодая, обольстительная, лукаво – тщеславная ; с пышностью пепельно – русых волос «глазами испуганной газели» * (*Морис Палеолог), изящным станом и прелестной манерой смотреть на «обожаемого Сашу» стыдливо опуская ресницы вниз… Кесарь не устоял перед насмешливым даром Божьим, не разглядел в нем горечи и иронии. Чувствовали и видели что то – неуловимое, быть может, другие, и каждый из них выражал неприятие по своему : придворные вначале – злословили, потом – устали, и при случайных встречах и столкновениях лишь окидывали «беззаконную пару» насмешливыми взглядами и вежливо –отчужденными поклонами, а близкие и родня невольно отстранились от императора, заплутавшего в лабиринте собственных чувств, слабостей, страстей и смутных желаний..

Лишь любимица – дочь Кесаря, Мария, герцогиня Эдинбургская, пылко вынашивала в любящем и счастливо –наивном сердце план: после смерти дорогой Матушки сблизить отца с семьей, отдалив навсегда от той, другой. Она, специально приехав из Англии, уделяла отцу подчеркнуто много времени и горячо осуждала Цесаревича – брата за то, что тот « мог оставить Папа в такую тяжелую минуту, уехав на морские купания!»

Император с ласковым безразличием принимал всяческие заботы и опеку дочери, но все ее надежды оказались лишь зыбкой иллюзией. Герцогиня очень скоро поняла это и вернулась в Англию к мужу и детям. Сирена с газельими глазами и волевым подбородком авантюристки полностью завладела душой, сердцем и волей Императора. Для него будто бы разом перестало существовать дорогое прошлое, скрылось за туманною завесою призрачных, но таких манящих, надежд.

6 июля 1880 года, всего лишь шесть недель спустя после смерти жены – императрицы, Александр Второй, император Всероссийский, обвенчался с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой в домовой церкви Зимнего дворца. Перед венчанием Александр подписал указ, в котором жаловал княжне Е. Долгорукой «имя княгини Юрьевской с титулом Светлейшей и признавал оную своею морганатическою супругою». Свидетелями на скромной «государевой свадьбе» были лишь три ближайших царю генерал – адъютанта: Э. Баранов, А. М. Рылеев, и граф А. В. Адлерберг. Сына – Цесаревича Александр – император дожидаться не стал, хотя граф А. В. Адлерберг умолял его сделать это.

Семья Наследника узнала обо всем, что произошло лишь 13 августа 1880 года, по возвращении из Гапсаля, ибо Государь посчитал, что он один – судья своим поступкам, даже самым экстравагантным!

9.

Цесаревич Александр Александрович принял весть о вторичной женитьбе отца внешне – безропотно, хотя внутренне был словно сражен молнией. Минни же проявить свои чувства тоже – не посчитала нужным, лишь побледнела, целуя руку Императора. Ей представили новоявленную княгиню – мачеху. Та, затрепетав, опустилась перед дочерью и внучкою королей датских на колени, поцеловала ей руку, и смущенно заверила молчаливую « Государыню – Наследницу, что весьма довольна своим счастливым положением супруги императора и никогда не посмеет из своей скромной роли, и навязывать Цесаревне свое общество!» Минни в ответ нашла в себе силы улыбнуться и поднять мачеху с колен.

Дома же, в милом Аничковом, между нею и Александром состоялся « долгий, просто душераздирающий разговор». Они оба были сильно расстроены и опечалены. Горе безжалостно терзало их души. Конечно, они предполагали что отец – Император, очарованный княжной, рано или поздно захочет связать себя с нею узами брака, и внутренне смирились с этим, но не могли и вообразить себе, что все это произойдет так скоро! Государь даже не дождался положенного срока: окончания траура по покойной императрице. Это просто выходило за рамки человеческого разумения, не имело прецедента, тем более – в их семье, где каждый шаг был важен и ответственен!

Александр в отчаянии повторял Минни, что не смеет судить отца, но и простить столь явного пренебрежения к памяти матери, к чувствам родных – вряд ли сможет! Минни понимала глубину отчаяния, что овладело сердцем мужа, но ничего не говорила. Понимала, что все испытания еще - впереди. И соблюдала необходимый стиль поведения, хотя это давалось с большим трудом. Личные встречи с княгиней Юрьевской были Цесаревне особенно тяжелы, она едва удерживалась от непрошенных слез, которые и саму ее несказанно удивляли, но ничего не могла с собой поделать: вставало перед нею, словно в тумане, бледное лицо матушки императрицы, слышался ее ласковый голос и такая накатывала на сердце боль!...

Излишне самолюбивая и нетактичная княгиня однажды даже позволила себе выразить недоумение по поводу того, «почему у Цесаревны при встрече с нею постоянно красные глаза?!».

Это было сказано таким категоричным тоном, будто жене Наследника русского престола было лет десять, или же она являлась кем – то вроде фрейлины княгини Юрьевской. Вспыхнувшая от бестактности Цесаревна немедля отправилась к свекру и попросила избавить ее от дальнейших встреч с княгиней. Тот, в свою очередь, тоже вспылил, и резко заявил: «Попрошу не забываться и помнить, что ты всего лишь первая из моих подданных!» Так Император еще никогда не позволял себе разговаривать с невесткою. От обиды она проплакала целый день.

В конце августа Император отбыл в Ливадию, попросив сына приехать к нему с семьей. Сын пообещал. Скрепя сердце. На семейном совете с Минни они решили, во имя покоя и чести фамилии, не вступать в конфликты с княгиней, щадя самолюбие и чувства отца. Но и в Ливадии, в фамильном императорском дворце, княгиня вела себя настолько непозволительно, бестактно и вызывающе, что пребывание там для семьи Наследника престола обернулось не проходящим кошмаром.

И начался он прямо на ялтинском причале, где их встретил после долгой дороги, Александр Второй. Расцеловав и обняв невестку и сына с внуками, Государь начал тотчас сетовать, что княгиня Екатерина Михайловна нездорова и не смогла приехать на встречу.

Мария Феодоровна не знала, как реагировать, и лишь спросила растерянно: «Батюшка, да как же я могу с ней встречаться, если Ваш брак пока содержится в тайне, и о нем не объявлено ни при дворе, ни в газетах?!»

Императора неловкая растерянность невестки ничуть не смутила, и он ответил с детским простодушием: « О, здесь так трудно что – либо скрыть, моя свита не может ничего не знать!»

« Но моя – то совершенно ничего не знает, потому что я свято хранила доверенную мне Вами тайну, Государь!» - горячо возразила Цесаревна, и разрыдалась неудержимо, к неудовольствию Императора.. Пока они ехали в экипажах из Ялты в Ливадию всю дорогу молчали.

11.

… А в комнатах, наполненных вещами и портретами ушедшей совсем недавно Императрицы, в ее любимых креслах в гостиной, приехавшие нашли нагло развалившихся собак княгини. В салоне- разбросанное по столикам печенье, шали и платки « дорогой Катрин». Она вела себя здесь, как полноправная хозяйка: на людях могла сказать Государю «Ты», нетерпеливо прервать его, рассмеяться некстати, позволять детям шалить и громко кричать в его кабинете, когда он работал, читал и подписывал документы или просто отдыхал; делала всем, по поводу и без повода, бесконечные нотации и сентенции.

К тому же Екатерина Михайловна почти ежеминутно нервно раздражалась, отдавала приказания слугам чуть не со слезами в голосе и надрывом, а те застывали в недоумении, бросая мучительно – красноречивые взгляды то на Цесаревну, то на Императора, словно спрашивая их: где, в чем допущен промах? Император ничего не замечал, он был в блаженном опьянении счастья рядом с любимой и все казалось ему прекрасным в ней.

Государева же невестка то и дело краснела и шепотом извинялась перед слугами и адъютантами в коридорах и за дверьми, и они почтительно – понимающе склоняли головы, но все равно Марии Феодоровне было мучительно стыдно перед ними за чужие бестактности!

Цесаревич Александр Александрович, пару раз обозвав про себя, в сердцах, нежданную мачеху «полной дурою», нашел - таки благовидный предлог отказаться от семейных бесед и чаепитий, но Минни уклониться никак не могла, и возвращалась после таких домашних раутов к себе с нестерпимою головною болью… Позже она вспоминала о своеобразной «крымской идиллии» 1880 года в письме к сестре, герцогине Уэльской, Александре:

« Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я ничего не могла с собою поделать. Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы, на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне едва удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие, и Государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла немного вольно вздохнуть. Так или иначе, но я переносила ежедневные унижения, пока они касались только меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это – выше моих сил.

У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с избалованными донельзя и невоспитанными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей.

Между мною и императором разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей, помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды, в воскресенье, перед обедом, в присутствии всего общества, он жестоко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки «с новой семьей» прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным.»

Цесаревич Александр словно вторил настроению жены в горьком декабрьском письме* (*уже из Санкт – Петербурга, куда фамилия и двор вернулись в ноябре – С.М.) брату, Великому князю Сергею Александровичу, в Италию:

« Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать: так оно было грустно и тяжело! Сколько дорогих и незабвенных воспоминаний для нас всех в этой милой и дорогой, по воспоминаниям о милой Мама, Ливадии! Сколько было нового, шокирующего! Слава Богу, что Вы проводите зиму в Петербурге, тяжело было бы Вам здесь и нехорошо! Ты можешь себе представить, как мне тяжело все это писать, и больших подробностей решительно не могу дать в своем письме, ранее нашего свидания, а теперь кончаю с этой грустною обстановкой, и больше никогда не буду возвращаться в моих письмах к этому предмету.. Прибавлю только одно: против свершившегося факта идти нельзя, и ничто не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа, и Бог поможет нам всем справиться с новыми тяжелыми и грустными обстоятельствами, и не оставит нас Господь, как и прежде!»

12.

Бог не оставлял, но на душе у Цесаревича и его жены было совсем безрадостно. В Зимнем, по возвращении Государя, еще по окончании годового траура, по желанию княгини, давались балы и приемы, и счастливый отец семейства, потакая тщеславию и капризам молодой супруги, обязывал присутствовать на них старшего сына и невестку.

Однажды не вытерпев очередного фальшивого «фамильного маскарада» , Цесаревич взорвался, и сказал резким тоном, что не желает общаться с «новым обществом» интриганов и карьеристов, что княгиня Юрьевская дурно воспитана и ведет себя возмутительно»!

Надо было видеть в какую ярость впал Император! Он исступленно кричал на сына, топал ногами, грозился выслать его из столицы, лишить сана Цесаревича! Впервые в жизни царственный отпрыск, наследник русской короны и просто – любящий сын, почувствовал себя чужим собственному отцу! По дворцу поползли зловещие слухи об изменении «Закона о престолонаследии» о короновании княгини Юрьевской.. Некоторые даже уверяли, что уже видели собственными глазами заказанный придворным ювелирам вензель новой императрицы : «Е.III» - «Екатерина Третья»!

Александр Цесаревич то и дело сокрушенно повторял своей Минни, что «готов удалиться куда угодно, лишь бы не быть более связанным со всей этой кабалой!», а Минни – внутренне готовила себя к чему угодно, лишь бы быть рядом с любимым и детьми.

Ее не интересовали более ни регалии , ни корона. Судьба Александра была и ее Судьбою тоже. Ей было тяжело видеть мужа отчаявшимся и опечаленным, а Государя – свекра - «загнанным в ловушку слепого чувства, чужих капризов или же собственного одиночества и внутренней беспомощности» (М. Палеолог) Так иногда казалось. И не только ей.. Светские же друзья Светлейшей княгини – придворные шаркуны и любезники, карьеристы и авантюристы – пайщики крупных железнодорожных концессий, желающие получить денежный куш еще поболее, все время вертелись у ног и шлейфа Юрьевской, зная, что она обладает магическим влиянием на царя. А та оборачивала их сомнительные любезности в свою пользу: она основывала «свой Двор, свою партию». И ей казалось, что она выигрывает, отчаянно «фрондируя» официальному Наследнику трона и его Супруге. Екатерина Михайловна искренне считала себя «без пяти минут императрицею», но именно их, этих крошечных пяти минут, ей и не хватило…

1 марта 1881 года – один единственный воскресный день перевернул весь ход истории Российской империи. Цесаревна Мария Феодоровна и ее супруг, Цесаревич Александр Александрович, получили Судьбу, которую по праву рождения и положения своего – но не желания! – должны были иметь, а княгиня Екатерина Михайловна так и не дождалась того, чего страстно и втайне желала, но на что могла рассчитывать лишь как возлюбленная Венценосца. Не более. Все тотчас же встало на свои места. Но какой трагической и горькою ценою!

*Об этом – в ином месте, в иное время. И - совершенно иная история. Где Минни, прелестная Дагмар, станет Государыней Императрицею Марией Феодоровной, а ее супруг – Державным Самодержцем, императором Всероссийским, Александром Третьим. Обещаю, что мы вернемся к ней… Когда – нибудь….

_______________________________________

©Princess. – член Международного Союза Писателей "Новый Современник".

*Любое использование и цитирование текстов без разрешения автора – запрещено.

Все права защищены.