Ты

Размышления о будущем

 

Ты открываешь глаза и тут же зажмуриваешь их. Солнце. Дома уже зажигают фонари, они отражаются в реке, и ночная жизнь приходит на наши улицы. Ты уже забыл, где твоя родина. Где твой дом. Во всех аэропортах одно и то же: людское месиво, чемоданы помяты, там лучшие костюмы, хотя тебе на них наплевать… потом отель, и чтобы обязательно камин, и тяжелые шторы, а потом горничная с глупеньким личиком (интересно, почему везде у горничных одно и то же лицо), телефонные звонки, драный сценарий… Сценарий. Ты протираешь глаза и тяжело наклоняешься в кресле, собирая с «дорожки» под ногами разрозненные страницы, сворачиваешь их и пихаешь в карман куртки. Годами отработанное движение уже не требует осмысления – сейчас ты думаешь о горячей ванне и о том, что твои любимые солнечные очки сейчас мирно валяются на телефонном столике, и до них – океан и еще пол-Европы.

Ты спускаешься по трапу самолета, на ходу обеими руками поправляя прическу, она меня бесит, а тебя старит, ты знаешь, но абсолютно все, кроме нас с тобой, от нее в восторге. Ноги затекли от долгого полета в предельно узких джинсах, а тут еще это солнце, ты чувствуешь, что плотная ткань становится похожа на наждак, и эта рубашка, которую я заставила надеть, сплошной шелк, придется выбросить… Ты проклинаешь меня. Боже, твой распорядок, тебе пора спать, опять все к чертовой матери, а здесь утро, и это проклятое солнце вокруг. Дьявол, где же твои темные очки?! Ты ничего не видишь, ты уже не чувствуешь жары, в тебе вскипает бешенство, начиная шипеть, как чайник, но ты расправляешь плечи и, щурясь, расцветаешь в ослепительной улыбке. Твои шикарные зубы снова появятся в вечерней газете. Спускаясь по трапу – не быстро, но и не медленно, - ты улыбаешься всем. Эти люди пришли сюда ради тебя – маленькая толпа у трапа самолета. Ты вытираешь ладонью мокрое лицо. Ну, все. Западное побережье приветствует тебя.

= Мик, старина, какая выправка, вот за что тебя уважаю! Всегда хорош, всегда! О, теперь нам придется туго, за этими шалавами разве уследишь!.. У меня у самого ведь две дочери…

Что он вертится, в этом мерзком салатовом пиджаке?.. Кто он вообще такой?! Ты заставляешь себя сосредоточиться. Ах, да, это же твой агент… Твоя голова… Пусть он перестанет вертеться. Лекарство в чемодане. В каком?!.. Маленькие такие капсулы. Где твой багаж? Да-да, где багаж?! Тебе срочно нужен твой багаж. Какие дочери? Черт бы тебя побрал, тебе жарко, мы долго еще будем тут? У тебя раскалывается голова. О горячей ванне лучше не думать. Не следует. Не думать.

Несколько репортеров щелкают аппаратами. Ты скалишься прямо в объективы. Интересно, у тебя есть круги под глазами? Странная мысль, куда они денутся, ты, кажется, родился с ними и вот с этой головной болью… Наплевать, ты все равно неотразим. Чи-из… Ты улыбаешься, несмотря на омерзительный вкус во рту. Солнце принимает салатовый оттенок. Все вокруг принимает оттенок этого вертящегося пиджака. Как ты ненавидишь утро. Как ты ненавидишь репортеров, которых знаешь в лицо, продажные шкуры, ты видишь их насквозь. И этот проходимец, твой агент, он продаст тебя завтра же в дешевый сериал, если ты будешь думать о головной боли. И все-таки ты идешь с ним к зданию аэропорта, заставляя себя сосредоточиться на походке – твое тренированное тело должно двигаться легко в этих чертовых джинсах, дьявол, ты уже забыл, как здесь жарко. Ты идешь, подставив вспышкам почти страшную, злую улыбку, а этот парень орет тебе прямо в ухо, что тебе предстоит сегодня сделать и с кем встретиться. Он честно зарабатывает свой хлеб. Его голос отдается в каждой клеточке твоего мозга. Ты косишься на него. Тщедушный человечек, вечная шестерка, рожденный быть вторым режиссером или что-то в этом роде… Ты можешь сломать его пополам прямо сейчас. Ты поспешно прячешь вспотевшие руки в карманы.

 

Ты, мужчина, которому скоро сорок. Ты, почти мифическое существо с узкими бедрами и могучим торсом, у тебя идеальная фигура, женщины без ума от тебя. У тебя нет ни одной морщины и ни единой мысли в лице или в непроницаемых глазах. Есть только нарисованная, отработанная годами, злая улыбка, которой ты пытаешься подавить тошноту. Ты слишком много кричал вчера вечером. Теперь у тебя болит голова.

= А где же мой багаж? – вдруг говоришь ты, чтобы отделаться от моего голоса, возникшего в голове.

Какие все нерасторопные, будто плавают. Все вокруг плавает.

= Багаж! Багаж!

Некто мальчишеского вида – приятель твоего агента – хлопает в ладоши, стремясь непременно попасться тебе на глаза (говорят, твое присутствие приносит удачу), куда-то бежит, суетится, на кого-то орет, окрыленный твоим взглядом… Какой пронзительный голос. Сейчас твой багаж найдут, не беспокойся. Твои серебристые чемоданы, слегка поцарапанные. Их с размаху бросают на тележку, будто это какая-то дешевка. Да это и в самом деле дешевка.

Тебя сажают в такси. Какие-то девицы, визжа, наклоняются к самому окну. Ты в ужасе отшатываешься и дергаешь шторку. Болваны, куда они девали твой автомобиль?! Ты ненавидишь женщин. Ты сам сказал это когда-то и робко до сих пор надеешься, что я не слышала. Разве тебе не все равно?.. Твое счастье, что тебя не слышал кто-то посторонний.

= Старик, ты видишь, ты видишь! Как ты хорош!.. – этот псих почему-то не пугается твоего знаменитого взгляда исподлобья.- Что ты там говорил по телефону? Упадок сил? Это у тебя-то?!!..- он сжимает твою руку повыше локтя.

Твоя рука – это гладкая, как у женщины, смуглая кожа с перекатывающимися под ней безупречными мускулами. Тощие скользкие пальчики силятся сомкнуться, но куда там. Твоя рука, рука мужчины, надежная, как бетонное перекрытие…

Ты почти брезгливо отдергиваешь руку и, спохватившись, улыбаешься ему.

Мишель Лоран.

 

= Ну, как тебе сценарий? Как роль?

Сценарий. Захватанная обложка инфантильно-голубого цвета. Выпадающие страницы, которые ты листал в самолете. Интересно, ты все их собрал из-под кресла?.. Ты заставлял себя читать, ты сам его купил и теперь должен учить роль. Бледные буквы почему-то все время стремились пропасть из поля зрения. Ты ненавидишь компьютерный шрифт.

= Ты пожимаешь плечами?!

Ты и в самом деле пожал плечам? Надо следить за собой.

= Но ведь это твоя роль! Этот летчик – ты! Эта роль написана специально для тебя.

Ну и что? – успеваешь подумать ты… Тебя вводят в холл отеля. Запах пластмассы и гари. Алые ковры на полу. Ты с рождения привык к роскоши, но все же ловишь себя на том, что украдкой взглядываешь на свои кроссовки.

= Скажите, вы – МИШЕЛЬ ЛОРАН?

Ты вздрагиваешь и поднимаешь голову. Девушка с эмблемой отеля на плече. Она с восторженным трепетом и в то же время беззастенчиво заглядывает тебе в лицо. Ты ненавидишь, когда на тебя глазеют. Ты улыбаешься и рассеянно киваешь. Это зритель, на которого ты работаешь…

Ты стоишь у зеркальной стены на фоне пальм или чего-то там еще, твои пальцы нервно дергают ворот рубашки. Жарко. Ты расстегиваешь почти все пуговицы, чувствуя на своей груди томные женские взгляды. Почти оливковая кожа прекрасно контрастирует с ослепительно белым шелком. Ты облокачиваешься о стойку, подставляя лицо струям кондиционированного воздуха, ты выставляешь себя на всеобщее обозрение. Вон везут твой багаж. Чемоданы набиты костюмами от Кардена или еще черт знает от чего, этот хлам стоит в розницу пятьсот-шестьсот долларов за пуговицу, сейчас они скомканы, тебе на них наплевать, ты хорош и так.

 

Через несколько минут ты открываешь один из чемоданов, и у тебя вырывается вопль бешенства: спасительные капсулы равномерно распределились по всему содержимому чемодана.

= К чертовой матери все! К черту, пошли вон, все вон!! Я устал, я больше не могу! Не могу!

В зеркалах отражается твое бледное от ярости лицо. Виски ломит с новой силой, кровь бьется в них, и пульсирует солнечный свет, льющийся в окна. Ты на секунду забываешь о боли и смотришь на свое отражение. Твое лицо, лицо звезды первой величины, не должно так выглядеть. Никогда не знаешь, когда тебя сфотографируют, - так ты воспитываешь меня… Ты проводишь по лицу холодной ладонью. Ты так красив, у тебя столько денег, тебе все завидуют, а лекарство все равно рассыпалось, ты кричишь своему агенту и его приятелю, чтобы они не смели тебе возражать, чтобы они немедленно убирались в… неважно, куда, но только чтобы оставили тебя в покое. Тебе надо позвонить, ты сейчас же возвращаешься в Париж…

= Мик, ради Бога!.. Мик, успокойся, что ты…

= Но моя жена…

= Мик, ты уничтожишь меня, всех! Что со мной будет?!.. У меня дрожат руки, смотри…

Ронни протягивает тебе свои руки, ты с интересом смотришь на них. Он весь дрожит. Он сейчас заплачет. Из-за твоего каприза он может потерять работу – навсегда. Надо подавить отвращение. Он никогда не сможет стать таким, как ты, пожалей его.

= С моей женой может случиться несчастье, - тупо произносишь ты.

И вдруг тебя озаряет – а ведь это похоже на сцену, которую играете ты и Ронни. Это очень важная сцена. Окружающие с благоговением смотрят на тебя. Ты на сцене (Боже, как ты мечтаешь играть на сцене!) Не в очередной кассовой требухе, ради которой ты бросил меня, а в настоящей пьесе, вроде пьес Чехова… Да, эта самая сцена из жизни выдающегося человека. Из твоей жизни, Мишель. Это важнее всего. Даже важнее меня. И было бы глупо что-либо менять.

= Ну хорошо. Успокойся, - говоришь ты Ронни.

Ну вот. И все кончилось. И все началось сначала. Ты снова вытираешь ладонью лицо, и Ронни подносит тебе стакан и вожделенную капсулу. Ты ненавидишь мужчин за их слабости. Ты боишься женщин, потому что никак не можешь их постичь. Тебе некогда. Не отвлекайся. Ты только пойми, что в этой застланной коврами, заставленной зеркалами гостиной ты – самый нелепый предмет, но самый роскошный и дорогой. У тебя неправдоподобная, вызывающая внешность. Кто-то считает тебя уродом, большинство – красавцем, и среднего между этими мнениями нет, и все подряд считают, что ты странный, очень странный… Удивительно ли, что все глазеют на тебя? Ты так нужен людям, будь же с ними поласковей.

= У меня руки когда-нибудь дрожали?

Да, твои руки с неправдоподобно длинной кистью и готовыми в любой момент сломаться тонкими пальцами. Ты закатываешь рукав, и мальчишеского вида приятель Ронни подавляет вздох.

= Я тренируюсь шесть часов в день.

 

Декорации меняются. Следующая сцена – в другой комнате. Ты, чертыхаясь, переодеваешься. Сейчас девушка в ярком халатике начешет твои волосы и смажет их вонючим гелем – тем сортом, что больше всего подходит для этих ветреных широт. Ты обреченно смотришь в зеркало, на твоем лице выражение, которое мне так знакомо: одержимое, застывшее, в изумительных серых глазах бешенство, они даже слегка косят. За головной болью следует приступ безудержной ярости. Но ты не дома, где можно разбрасывать вещи, здесь нет меня, на которую можно кричать, когда надо расслабить нервы. Придется тебе вести себя пристойно.

Ах эти твои приступы слепого бешенства!.. Ты обожаешь разбрасывать вещи, и слава Богу, если это вещи, которые я могу потом спокойно убрать, не привлекая твоего внимания. Но когда тебе вдруг приходит в голову, что тренажерный зал маловат, и на узорчатый паркет нашей гостиной летят «блины» от штанги, и отточенный твой легендарный меч (мадам Тюссо давала за него целое состояние, почему, спрашивается, я его тайком не продала?), да-да, тот самый меч для фехтования шинкует пальмы и немножко нас с Джалли… Твоя комната настоящий хлев. Ты никогда ничего не убираешь, тебе некогда. Из-за чего началась наша ссора вчера?.. На столике веранды валялись какие-то не первой свежести бумажки, и я, ничтоже сумняшеся, смахнула их в мусорную корзину. Я не сразу поняла, когда ты обрушился на меня, что это был твой сценарий. Стеклянный столик упал в сад на соседскую собаку. Ты любишь разбивать, но прибирать разбитое ты не любишь, ты предоставляешь это другим.

Тебя ведут по коридору к лифту, а я… я бреду по комнатам парижского дома… Тебя усаживают в авто, суетятся, восхищаются тобой - я в сотый раз снимаю трубку и набираю номер. Ты рассказываешь анекдот: «Летит Горби на дирижабле, а навстречу ему…» - да, да, ты, мой так называемый муж, рассказываешь анекдот, а я… я не такая талантливая, как ты, но тоже ведь способная и чего-то стою, я, твоя любимая кукла двадцати лет, но менее юная, чем ты, - я слушаю, как на другом конце провода безжизненный голос вещает мне, что ближайший самолет на Москву через два часа.

Тебя сажают за столик, подают меню. Ты швыряешь его: «Бокал сухого мартини и провансальский бифштекс!». Ты никогда не научишься есть, Мишель. Где-то надсаженным голосом поет девчонка, где-то там, в прокуренном полутемном зале ресторана, она поет для тебя. Чьи-то глаза внимательно следят за твоей осанкой, чьи-то руки подносят пепельницу, - небрежным жестом ты отстраняешь ее. Ты громко и зло смеешься анекдоту, который сам рассказал, Ронни с завистью смотрит на твои зубы, а я стою у окна, смотрю, как внизу по асфальту несутся потоки отраженного света фонарей, как пригибаются деревья в парке под натиском тяжелых капель, снова набираю номер. В четырнадцати комнатах нашего дома пустота. Пустота, множащаяся стуком дождевых капель там, где я не успела закрыть окна. Где-то неподалеку вздыхает Джалли. Без тебя, без твоих нервных шагов, без ужасающего грохота твоих тренировок, без твоего властного голоса здесь рай – но рай этот слишком пуст и неправдоподобен.

Я набираю другой номер, – мне сообщили его в администрации отеля. Где-то здесь те, кто снисходил до общения со мной, когда я была еще глупой девочкой, восторженно глазевшей на них, как та девушка из отеля – на тебя…

= Алло, - хриплый от неизлечимого алкоголизма голос нельзя не узнать.

= Сергей?.. Сережка, это ты?..

= Кто это говорит?

= Неужели не узнаешь? Это я, Рита.

= Может быть.

= Сереж, вы сегодня летите домой?

= Ну, допустим, сегодня. А что?

= Ты не знаешь, могу я еще попасть на самолет?

= Извини, но каждый идет своей дорогой.

Короткие гудки. Да, тебе все это знакомо, ты пытаешься приучить меня к этой жизни, но я не умею так. Я не успеваю отдернуть руку, как телефон звонит. Я медлю. Я боюсь, что это звонишь ты, что и этот разговор прекратится так же. Как резко люди могут оборвать разговор. Я включаю автоответчик.

= Марго, я знаю, что ты дома, ответь, пожалуйста.

Ты уверен, что я дома. Конечно, где же мне еще быть?!.. Я – то же самое, что Джалли. Ты посадил меня на цепь.

= Почему ты не берешь трубку, – я звоню уже третий раз. Ты хочешь заставить меня волноваться? Ведь ничего не случилось?..

Знаешь, недавно кто-то из твоих друзей сказал мне:

= Ты хочешь быть королевой, а смотришь волчонком. Ты неискренняя. Вот Мишель – другое дело. Он в точности такой, каким кажется, и это восхищает людей.

Нет, Мишель. Ты совершенно спокоен за меня. Просто кто-то есть там, возле телефона, а это так престижно – заботиться о женщине.

Телефон отключается. Ты сказал все, что положено. Я залезаю в святая святых – твою телефонную книжку.

= Джон?..

= Марго?.. Привет! Проблемы?

= Надо лететь домой.

= Что-то случилось?

Джон вызывает у меня нервную почесуху, но мне больше не к кому обратиться. Я хочу домой. Ты пьешь второй бокал сухого мартини. Осторожно подцепляешь вилочкой бифштекс. Здесь его не умеют готовить, в нем полведра чеснока и красный перец, но ты ешь это с большим аппетитом. Ронни и его приятель с завистью смотрят на тебя. Какие у тебя великолепные зубы, какие мускулы (они очень важны в процессе измельчения этой пищи), какой желудок! Ах, что за мужчина Мишель Лоран, в точности такой, каким кажется!..

 

Декорации снова меняются: ты сидишь перед зеркалом в свете ярких ламп. Кто-то трудится над тобой. Хлопоты и священнодействия вокруг тебя, репетиции и съемки, съемки и деньги, деньги и люди… люди, люди, люди… Они мелькают, как в проходящем поезде, надвигаются на тебя из толпы, узнают, - это какое же надо здоровье, какие нервы, чтобы выдержать это все, просто фантастика, как ты не превратился в сволочь, Мишель!.. Маленький визажист что-то щебечет – это одна из его обязанностей, за это ему платят деньги, его огромное жалованье, а ты неотрывно смотришь на свое отражение. Это единственное, что реально в твоей жизни – твое лицо. Неужели скоро, очень скоро появятся морщины, которые ты не сможешь спрятать, седина уже есть, нет, ты не расстанешься с тем, что тебе принадлежит. Не думай об этом. Твоя внешность принадлежит тебе – так же, как мы с Джалли. Над нами одинаково сюсюкают твои знакомые, а ты в ответ улыбаешься довольной, фальшивой улыбкой, мне кажется, что про себя ты в это время думаешь: «Как, у меня, оказывается, опять есть жена? Какой кошмар. Вы говорите, русская?! Когда же я женился? Интересно, газеты об этом писали? И что же, я люблю ее? Где она? Сколько ей лет?..»

Ты неотразим, все остальные уроды. Толстые и занудливые. Всмотрись в толпу на улице, ах, по улице ты не ходишь, в аэропорту, в кинозале! Их лица разноцветны и безобразны, удивительно ли, что они так рвутся посмотреть на тебя в «Гомон», что они смотрят твои фильмы по телевизору, завороженные не твоими зубами и римским профилем, а мерно гудящей поверхностью экрана, которая убеждает их, что все хорошо, все правильно, что они ведут себя так, как и положено нормальным добропорядочным существам, существам иной породы, чем ты и тебе подобные… ТЫ и тебе подобные…

Пришла женщина наниматься в горничные. Я ее прогнала и велела сторожу никого не пускать. Для чего ты постоянно достаешь их откуда-то? Ты что – даешь объявления?!.. Для того чтобы показать всем, как заботишься обо мне, или же мне – что мне в этом доме вообще нечего делать?..

Вот уже двадцать часов, как тебя нет. Ты ушел, не попрощавшись. Двадцать часов, как я крикнула, что брошусь в реку (подоконник, на который я вскочила, вот-вот отвалится, ты не заметил?..). Двадцать часов, как за тобой захлопнулась дверь, я смотрела из окна, как ты спускаешься в гараж – ты ушел под землю и пропал… А сейчас ты глядишь на себя, и в тебе снова закипает утробная ярость. Ты презираешь всех, кто посягает на твои нервы…

 

= Марго, я забронировал тебе место. Если поедешь сейчас, можешь успеть на самолет…

Это Джон. Ты выбрал его, чтобы было, к кому ревновать, потому что, боясь тебя, ко мне никто не подходит. А тебе нужны острые ощущения, да и мне чтоб не скучно, и было бы о чем сплетничать – чем мы хуже других…

 

Тебе надо сосредоточиться… Да, сосредоточиться на сценарии, куски из которого ты выучил в самолете, на роли, которую тебе предстоит играть, - это мужчина иного сорта, чем ты, а значит, менее ярок как личность, но тебе предстоит вылепить новый характер, а это иногда увлекает. О диалоге, в котором ты принимал участие вчера, позавчера и все предыдущие дни, о банальной перебранке с глупостями и слезами ты сейчас не думаешь: тот диалог не из пьесы, его никто для тебя не писал, ты ни с кем не заключал контракт, поэтому его можно просто выкинуть из памяти.

Прошлой ночью мы с Джалли узнали, какой бешеный зверь сидит в тебе. Мы услышали его, когда у тебя сорвался голос в неотрепетированной реплике:

= Ты никуда не поедешь! Никуда! Я порвал с «Мосфильмом», не смей там появляться, иначе я порву и с тобой! Ты несвободна?! Ты абсолютно свободна! Можешь ехать ко всем чертям! Слышишь?! Слышишь?!!..

Ты, как тигр, шагал по комнате, по этому твоему «кабинету» с рядами дурацких папок от пола до потолка, с моим роскошным портретом, этой безобразной мазней, которой ты кормишь гостей…

Ты вышагивал из угла в угол, а мы с Джалли, сидя на ковре, поворачивали за тобой головы.

= Я желаю тебе добра, разве это не естественно? Почему ты не желаешь выслушать меня? Вспомни, на кого ты была похожа, когда мы встретились – на тебя было страшно смотреть: волосы, торчащие во все стороны, полное пренебрежение внешностью, нервное расстройство… Посмотри на себя сейчас. К твоим услугам все, что я могу тебе дать: лучшие кутюрье, теннисный корт, гейзерные ванны, лошади, массажист… Чего нехватает тебе? Чего тебе еще нужно?! Зачем, спрашивается, тебе так необходимо работать? Зачем?! Посмотри на меня. Я не помню, когда в последний раз позволял себе проснуться позже полшестого, не брать телефонную трубку, не ходить на какой-то прием! Я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы ты жила так же, как я, чтобы стала похожа на меня! Ты еще не понимаешь всего этого, так изволь меня слушаться, потом скажешь спасибо!.. И я не уступлю, не надейся, можешь устроить скандал, я не боюсь сплетен и пересудов! Мишель Лоран не испугается сопливой девчонки!..

И я от злости заплакала. Ты смутился, стал передвигать какие-то предметы на столе, но не уступил. В первый раз не уступил, глядя на мои слезы.

= Я не хочу тебе такой жизни, как моя, - сказал ты усталым голосом и обнял Джалли. – Живи тем, что пока могу тебе дать. Не рвись, работа погубит тебя, ты ведь горда и капризна… Если я узнаю, что ты подписала контракт, я тотчас забираю твои документы из ВГИКа. Я никогда тебя не обманывал.

 

= Марго? – это снова Джон. – Может, тебя подвезти? Ты опаздываешь.

= Я попрошу шофера.

= Мишель в Голливуде?

= Да.

= Когда вернется?

= Не раньше понедельника. Не смей ему ничего говорить, слышишь?!

 

Мне в самом деле пора собираться. Надо успеть выкупить билет. Я роюсь в ящике письменного стола. В этом доме нет наличных денег. Двадцать часов назад ты бросил мне кредитную карточку. Она до сих пор валяется в углу ковра. Я вытаскиваю ее и подношу к свету. Так и есть. Ты знал, что делал. Без твоей подписи эта кредитка недействительна.

Что я сказала тебе сегодня?.. Ты забыл. Вот… Я кладу карточку в стол, свет выхватывает из кучи бумаг серебристый прямоугольник. Я тупо смотрю на таблетки. Меня захлестывает дурнота. Вот будет потеха, если меня найдут, а я еще не… Фу. Промывание желудка и прочие перспективы. И твоя, Мишель, карьера разом остановится. Пошло. Как грубо и пошло. Почти развеселившись, я бросаю облатку обратно в ящик. Не дай Бог, пригодится еще.

… Я вскочила на подоконник. Ты смотрел на меня снизу вверх, твои глаза внимательно сощурились, в них застыла твоя любимая усмешка – в глазах и в уголках губ. Меня вдруг осенила мысль, что ты записываешь в память все мои действия и слова – ты ведь профессионал. Мы играли сцену из какой-то дешевой мелодрамы, – я взбесилась до такой степени, что почти потеряла контроль над собой. И вот тогда подоконник подо мной дрогнул. Я кожей ощутила далеко внизу потоки холодной воды. И, вскрикнув, ухватилась за раму. Твоя усмешка осталась, но ты тоже очнулся, с тебя на момент слетела – да, да! – слетела твоя профессиональная спесь; ты сделал непроизвольный шаг вперед. Я победила в этой сцене. Ты протянул руки, но я уже спрыгнула. Уселась на ковер рядом с собакой.

= Если со мной что-нибудь случится, у тебя останется только Джалли.

 

Ты говоришь, говоришь… Все в восхищении смотрят на тебя. Их восхищает твоя энергия, твой темперамент, твой не знающий усталости голос. Мишель Лоран такой, какой он есть.

= Джалли!.. Джалли, пойдем гулять.

Начинается съемка. В тебе щелкает маленький переключатель. Как любишь ты сейчас весь мир, каким прекрасным он тебе кажется! Это твой очередной звездный час. А я бреду по бульвару между теряющимися в мокрых деревьях особняками, похожими на маленькие дворцы, рядом трусит Джалли. Дождь прошел, но бульвар пуст – обитатели шестнадцатого округа никогда не снисходят до общения друг с другом, только изредка меня окликают из дворов, где вместо забора выше крыши ажурная ограда, чтобы передать тебе приглашение на кофе… Как тебя ненавидят здесь, Мишель, а вместе с тобой и меня. Я чувствую спиной взгляды, да, меня разглядывают, как диковинного зверька, чего это мне не сидится в своем дворике… Жена одного из самых богатых людей квартала, которой не на что уехать к маме. Я ловлю Джалли и тащу его домой. Я прогнала ту женщину, так что мне придется самой мыть это кудлатое чудище в собачьей ванне.

Ты зорко следишь за тем, чтобы я не выходила со двора, но сам таскаешь меня по гостиным, когда мне так хочется побыть дома… Ты любишь выставлять меня на людях, ты возил меня на последнюю свою нашумевшую премьеру, был дождь, ты на руках перенес меня из машины на ступеньки кинозала – так нас и сфотографировали для «Пари-Матч»: ты, мокрый, но довольный, со съехавшей набок бабочкой, я – шелковом платье и накидке из рыси, я чувствовала себя последней дурой, наверно, так чувствует себя лошадь главнокомандующего на параде, а ты был доволен, ты гордился мной, как ребенок гордится любимой куклой, зная, что другим такие игрушки не по карману, что ему все завидуют… Да, тебе завидовали в тот вечер (как, впрочем, завидуют и всегда, я ли рядом или кто-то еще), потому что на мне все сверкало, как на новогодней елке, так, что резало глаза, но тебе ведь нравится разукрашивать меня под хохлому…Ты расхаживал по фойе, демонстрируя меня, мне не хотелось улыбаться, и я решила сделать светское лицо, взяв за образец тебя… Потом, разглядывая снимки, ты пенял мне, что я тебя дискредитирую…

Джалли, печатая на паркете мокрые, но чистые лапы, умчался в твой кабинет. Я со злорадством представила себе как он устраивается там на диване… Я присаживаюсь на край ванны, душ свистит у меня в руках. Вот маленькие отверстия, через которые бьет вода. Влезть бы туда и смыть с себя все мысли, весь этот мелкобуржуазный лоск, что начинает нарастать на мне.

По телевизору передают сводку новостей, я тупо глазею на быстро сменяющие друг друга кадры хроники: где-то затонул теплоход, и спасатели вытаскивают из воды оцепеневших от ужаса людей. Их лица ничего не выражают, они словно пытаются осмыслить то, что открылось им – неведомая тайна мира, в котором они живут. В этом мире тебе легче будет пережить… Эта мысль заполняет мою голову, становится навязчивой, а я ничем не могу себя отвлечь. Джалли голоден, его следует накормить… Ты не хотел уезжать. Ты знаешь, как мне страшно в этом огромном доме, заставленном викторианской рухлядью, от холодильника постоянно бьет током, при всех своих миллионах ты так и не соберешься купить новый холодильник, тебе нет дела до таких мелких вещей… Он может убить меня, Мишель. Я выключаю душ и плетусь на кухню. Тянусь к полотенцу, чтобы вытереть руки, но Джалли, поняв, что я хочу сделать, с воем примчался и, заскрипев по паркету мокрыми лапами, всей своей громадной тушей врезался в меня, а я – руками – в холодильник. Сразу погас свет, и с треском выключился телевизор.

Ты стоишь у двери, и в эту минуту звонит телефон, ты весело болтаешь, тебе так не хочется брать трубку… Несколько минут назад здесь тоже зазвонил телефон. Но я слышу его как в тумане. Мне хорошо и не хочется вставать. Джалли, скуля, обнюхивает меня, я слышу, как его когти скрипят по телефону, включается селектор:

= Марго, прости, но у тебя был такой голос… Я сообщил ему, что ты убегаешь. А тебя не было в аэропорту. Он летит сюда.

Стукач, думаю я, и замечаю, что наступает утро. Джалли отчаянно вопит.

Тебе никак не удается пристегнуть ремни. Ты слишком много выпил сегодня. Самолет кренится в развороте, ты с надеждой думаешь: рев падения, удар, фотографии в газетах… напрасные мечты, полет проходит так, как надо, и тебе ничего не грозит. Ты с трудом поднимаешься, тусклое солнце слепит глаза. Можешь щуриться, тебя никто не встречает, даже меня здесь нет. Ты не дожидаешься багажа и хватаешь первую попавшуюся машину.

Почему в доме столько народу? Я слышу чьи-то шаги, где-то стучат, хлопают двери, я слышу голос сторожа… Я успеваю подняться, обнять дрожащего Джалли и даже запахнуть халат, когда распахивается кухонная дверь. От удара о шкаф из двери вылетает витраж, и в фейерверке разноцветных осколков появляешься ты. О, ты приехал вовремя, но как ты беспокоился за меня, как благороден будет твой гнев, обращенный к охране, я уже слышу слова: «Завтра вы получите расчет!»

Ты вытряхиваешь из волос осколки стекла, зачем, спрашивается, ты разбил дверь, и притащил сюда столько народу, на улице вой сирены, Господи, раннее утро, соседи снова устроят скандал, нас уже фотографируют… Я боюсь смотреть тебе в лицо – ужас в твоих глазах будто световая афиша, и это слишком ярко для моих глаз. Сейчас ты приближаешься ко мне, трещат «блицы», и в это последнюю секунду я закрываю глаза и плачу. Нет, ты слишком ослепителен для меня. Но ты берешь меня за плечи и закрываешь от всех. Только потом с силой встряхиваешь, и только потом я открываю глаза. Ты улыбаешься своей знаменитой улыбкой, ты продолжаешь трясти меня и кричишь. Сторож смывается, охранники выталкивают непрошенных гостей. Ты оставляешь меня в покое и запираешь входную дверь. Оборачиваешься и протягиваешь руку:

= Маргарита.

Это приказ, которого немыслимо ослушаться.

 

 

В подражание Оутсу. 1993 год.