Постарайтесь рассмотреть отсюда море. Если ничего не выйдет, не верьте себе и продолжайте смотреть. Ведь я точно знаю, с моего балкона можно увидеть море. Нужно только встать на перила и подпрыгнуть; на вершине треугольника – мансарда + я + тротуар – можно успеть разглядеть огромное всепоглощающее небо, клонированное и поставленное с двух сторон от горизонта.

А потом улица, сузившаяся словно горлышко бутылки, бросится Вам в объятия. Быть может Вам повезет больше, чем мне и на Вашем пути к заветной брусчатке не окажется выносимый из зоомагазина огромный крокодильный аквариум. А я же под дружный хохот монтажной бригады выкарабкался из банки и скорым шагом скрылся за поворотом. Моя мокрая одежда привлекала не так много внимания, как Вы могли бы подумать. Штаны на растянувшемся ремне стали спадать с бедер, я ругался черными словами, пожалуй, даже достаточно громко. Переходя дорогу у «Арии», я заметил на себе недоуменный взгляд полицейской лошади, сам же полисмен наклонился к стоящей рядом машине и что-то пояснял водителю. Я поспешил зайти в дворовую арку, ведущую на Кончаловскую. Авеню пестрело разноцветными гражданами, в центре движущейся массы колыхались желтые штандарты Хористов. Сегодня хор пел гимн на слова Bon Jovi.

Смешаться с толпой и можно идти куда угодно. Кстати, поворачивая к Холмам Джойса, тоже можно увидеть море, но здесь оно совсем не так грандиозно, как из моего окна.

Гулять, так гулять! Чего тут стесняться?

Главное утром суметь разобраться,

Где ты болтался и с кем тусовался!

«Грустный клоун» горлопанил из окна тетушки Агнессы, ее же дочка Августа подпевала ему, и вся эта какофония разносилась по-над кварталом. Было всего семь часов утра, но оказалось, что Хористы и монтажники не единственные, кто рано просыпался в этом сумасшедшем солнечном городе. В кафе два из шести столиков были уже заняты и у стойки сидело двое странного вида, все они говорили с хозяйкой, той самой Августой. Ее очаровательная мордашка притягивала особей мужицкого пола словно магнит и случайно зашедшие сюда потом заглядывали в кофейню не реже раза в неделю. Соответственно дела у Августы и ее тетушки шли неплохо. Доченька Агнессы обеспечила им безбедное существование до конца, по крайней мере матушкиных, дней, да и сама получала своего рода удовольствие от работы. У нее всегда одновременно было не меньше трех кавалеров. При чем удивительное свойство ее характера при расставании с очередным наскучившим ухажером проводило все настолько учтиво и своего рода тоже очаровательно, что «несчастные поклонники» еще больше влюблялись в хозяйку маленького кафе и не оставляли заведения после разрыва. Оставаясь «верными» завсегдатаями и воздыхателями, они продолжали радоваться жизни и весело проводить время с детьми и женами. Лишь раз в неделю приходя к Августе с Литейной.

Сейчас у этой хрупкой барышни, всегда облаченной в фирменный передник из новозеландской шерсти, было два любовника. Со мной она рассталась две недели назад. И размышления о ее «антиконфликтном даровании» забирали все мое свободное время. Хотя и раньше оно занимало меня чрезвычайно. Интересно еще и то, что все шло по кругу: сегодня оставленные, но не оскорбленные ею молодые люди завтра могли уже опять рассчитывать на расположении этой Казановы в юбке, то есть в платюшке. В легком ситцевом платьице, воздушной безрукавной то ли рубашке, то ли блузе и своем неизменном зеленом фартуке.

- Хэнкли-Крэнкли! Давно тебя не видно! – услышал я оклик Августы. Терпеть не могу это прозвище, хотя из ее уст оно звучит, как нечто почти ласковое.

Не успел я ответить, Августа заохала: «Ты чего это мокрый как курица? Этак и простудиться недолго! Марш наверх, приведи себя в порядок! Я скоро поднимусь, дам тебе чего-нибудь горяченького!» Возражения не принимались, в принципе, никогда не принимались, я это отлично знал и покорно пошел по лестнице. Все время я чувствовал на себе ее чуть насмешливый добрый взгляд. Тепло и просторно было в комнате под крышей, ни разу я еще не был там – все наши «свидания» проходили на свежем воздухе, либо в Садах Герцога, либо под широким царственным небом западного берега. На диване лежала белоснежная сорочка, не удержавшись я коснулся ее, прозрачная ничего не весящая материя скатилась со спинки на подушку. Это что же, ее комната? А ведь в доме два, почти три этажа и помещений видимо не видимо, всяких, и маленьких и больших, и с душем и без него.

Я не успел додумать мысль до конца, как услышал, что позади меня отворилась дверь.

- Августа, я все прекрасно понимаю, но так нельзя… - проговорил я скороговоркой, поворачиваясь. На пороге стояла тетушка Агнесса.

- Нечего краснеть, молодой человек! Я же вошла несколько раньше самого интересного. Будьте добры, подайте мне сервиз вон из того шкафа! – женственный, но несколько басовитый голос тетушки всегда заставлял меня робеть. И я был готов на все, что угодно, лишь бы избавиться от его носителя как можно скорее.

- Благодарю! Прикройте за мной дверь, будьте любезны.

Я захлопнул дверь и прислушался: тетушка Агнесса прошла один лестничный пролет и шаркая овчинными старенькими тапочками по коридору, пропала из слуха где-то в северной стороне здания. Я обругал себя последними словами и решил закрыться на задвижку. Но к удивлению не обнаружил никаких запоров. Очень недовольный я стал медленно раздеваться; куда же девать до сих пор сырые шмотки я не имел не малейшего представления и поэтому побросал их в душевую кабину. Потом залез в нее сам и, не совсем веря в реальность происходящего, стал мыться, оттирать с себя водоросли и какую-то еще зеленоватую дрянь.

Двадцать четыре крупных и тридцать поменьше капель переваливались через перевернутый мной душевой распылитель или разВОДитель, как он правильно называется? Балуясь, я перевел напор в режим массажа и получил «непередаваемые ощущения», отбив себе пол лица и наверняка заработав синяк.

Мы же с Вами состоим из воды на восемьдесят процентов, верно? И вот, наверное, поэтому мне вдруг представилось, что льющийся на меня поток на самом деле живое существо, абсолютно безопасное и даже дружелюбное, просто циркулирующее по трубам дома. Случайно попадая к Вам в квартиру, оно походя ласкает Вас горячими ладонями и проводит язычком по сгибу локтя. И это продолжалось бесконечно. Мне даже показалось, что я различил сладкий запах духов этого определенно женского существа. Только запах был очень знаком и уже сам по себе невероятно приятен.

- Августа!? – воскликнул я, сквозь занавеску по очертаниям поняв, кто передо мной.

- Я же сказала, что зайду! – наверное улыбнулась она. – Два пирожка и чай с лимоном? Ты же, конечно, не завтракал.

Сперва я умилился такой заботе, а потом чуть не спросил, как она умудряется держать в голове привычки и вкусы СТОЛЬКИХ людей. Меж тем она не уходила, продолжала колдовать над едой у небольшого столиком напротив душа.

Я силился о чем-то спросить, но не решился. Только тут я сообразил, что так и не притронулся к мылу и мочалке.

- Где тебя так угораздило? – весело спросила она.

- Хористы облили, - сказал я.

- Эти могут, - улыбнулась Августа. – Но ведь ты не сердишься? Они же как дети.

- Не сержусь, - зачем-то кивнул я.

- Если тебе обидно, то, когда они будут идти по нашей улице, мы можем все выйти к ним вместе с посетителями. Пусть обливают на здоровье.

- И тетушку Агнессу? – язык без участия мозга вступил в игру. Я мог только покраснеть от досады на себя. – Она тоже?

- Нет! – рассмеялась Августа. – Я думаю, до этого не дойдет. Но если тебе станет легче, мы можем попробовать уговорить ее.

- Пожалуй, не стоит, – отвечал я. – Минуту назад она заходила, я едва чувств не лишился.

- Сюда к тебе? – смеялась Августа. – Хочешь сказать, она застала тебя в таком виде?

- Нет, - продолжал я веселить красивую женщину. – Но она, кажется, об этом очень сожалела.

Минуту смех прыгал по комнате, но внезапно замер налету и повис. Августа выпрямилась и повернулась ко мне. Нас разделяла полупрозрачная шторка, но, как говорится, от этого не легче. Я, наверное, стал пунцовый, как рак и неловко переминался с ноги на ногу, с трудом удерживаясь от того, чтобы не скрестить руки ниже пояса. Удерживало меня то, что во всех кинохрониках Гитлер был запечатлен именно в такой позе – будто его застала в душе тетушка Агнесса. Мне было несколько проще, тут была всего лишь Августа. Мне представилось, что случится, если она сейчас подойдет ко мне. Не скрою, одна часть меня хотела этого больше жизни, но другая, гораздо большая, повторяла все то, о чем я думал в последние две недели.

Августа двинулась ко мне, я почти вскрикнул, но горло перехватил горький спазм, а пошевелиться я не мог. Она откинула занавеску и наклонилась. Подняла с пола кабинки мой пиджак и пошла с ним к окну. Горло отпустило, я потер его рукой, другой же ухватился за вкрученную в стену цинковую мыльницу. Один бульварный писака в своих романах любил всех женщин характеризовать так: ее стан был затянут в упругий, стройный… далее шли вариации: корсет, платье, костюм или сапожки. То, что стан по определению не может быть затянут в сапожки ему было глубоко безразлично. Автор продавался и был несказанно популярен, а я в это же самое время стоял голый в одной комнате с женщиной, которая выставила меня n-ое количество дней назад. И смотрел на нее, на то, как она, стоя спиной ко мне, тянется из окошка к бельевой веревке и единственное, о чем я мог думать, это об упругих станах.

Мерзнут руки и ноги, и негде сесть.

Это время похоже на сплошную ночь.

Хочется в теплую ванну залезть.

Тихонько мурлыкала себе под нос Августа, я слушал и старался не слышать никаких намеков и иносказаний в песенке. Я усиленно думал, думал так, что, казалось, сейчас вода начнет испаряться от исходящего от моей головы жара. Августа-августа, зачем все это нужно?

- Не знаю? А зачем ты пришел?

Неужели я спросил вслух? Какой ужас, но отнекиваться поздно, тем более все равно же сказать это когда-нибудь нужно было. Минутой раньше, минутой позже.

- Я тоже не знаю, - признался я. – Я не мог… меня тянула сюда.

- Не к тебе! – прервал я ее. – Меня тянула СЮДА! – произнес я с нажимом.

- И как?

- Что как? – растерялся я.

- Ай-ай, Хэнкли-Крэнкли, - вздохнула она и приблизилась ко мне. Забрала брюки и снова удалилась за барьер. Я покосился на нашего секунданта – душе-разВОДителя – мне показалось, что он улыбался. Я плюнул в него и он с радостью окатил меня кипятком, немножко, но чувствительно.

- Я не могу… - я проглотил подступивший к горлу ком. - … тебя ни с кем делить.

Ждал смеха, чего-нибудь, какого-то слова, жеста, крика, чего-нибудь. Она же медленно повернулась и посмотрела на меня. Я должен был это увидеть и потому немного отодвинул шторину, чтоб найти ее глаза. Но ничего хорошего я в них не прочел. Только возмущенное самолюбие в купе с разочарованием.

- Всего-то? – прошептала она.

Не зная, как на это отреагировать, я отвел занавесь на место и стал водить сухим мочалом по плечам. Видимо Августа развесила брюки, потому что подошла и взяла из кабинки рубашку с носками. Я прятал глаза.

Во мне бродило странное чувство, кокой-то неявной потери и очень явного сожаления. Душа маетно слонялась от одной стенки к другой, расстояние между ними как будто сокращалось с каждой новой ходкой. Когда же душонка уже не могла двинуться и просто вертела башкой туда-сюда, я очнулся и, громко почесав мочалкой подбородок, стал выбираться из душа. Нагнулся к нижнему крюку с полотенцем для ног и бросил его на пол. Встал сверху – эдакий Ян-победитель – потянул с перемычки у низкого потолка еще одно полотенце. Вытирался я долго, но не заметил, что на бархатистой материи остались все те водоросли, что я должен был отмыть.

Августа стояла спиной ко мне, смотрела в окно, сложив руки на груди.

- На диване, - сказала она.

Спрашивать я ничего не стал, да и зачем? Все что было на софе, это ее сорочка и мужской спортивный костюм. Вряд ли она рассчитывала, что я одену первое.

Пока я облачался в форму олимпийского резерва она не проронила ни слова и только потом, когда я завязал последний из многочисленный шнурков на костюме, она заговорила.

- Ты, может, не поймешь, Хэнк, но я попробую объяснить, - начала она неспешно. – Это мое. Я живу так уже очень давно. У моей мамы Агнессы не было мужа и я не могла видеть «нормальной семейной жизни». Зато я видела много красивых, много замечательных людей, которым нравилась сначала моя кухня, мои слова, хвалящие их внешний вид и аппетит, а потом я сама, такая тоже вся красивая и замечательная.

- … , - я должен был что-то сказать, но молчал и Августа продолжала.

- Ты хороший, ты очень хороший, но не настолько, чтобы ради тебя женщины бросали то, что им нравится, - сказала она, погрустнев. – Ведь ни один из моих… никто НЕ недоволен. А у них всегда не хватает времени, столько, чтобы… Я, быть может, и рада была бы связать себя с кем-то на… - У нее не хватило смелости произнести слово «навечно» и она лишь сказала «надолго». Она не закончила и опустила голову. Ступая как можно тише я подошел к ее спине.

- Понимаешь? – спросила она и немного подалась назад, уперевшись на меня. Обнять ее я не решился и лишь прислонился щекой к ее затылку. Запах ласкающегося водяного существа снова окутал меня.

- Понимаешь? – снова спросила она.

- Нет, - честно признался я. – Но очень хочу.

На улице послышался шорох толпы и донеслось эхо многоголосого хора. Августа повернулась и поглядела мне в глаза. В фильмах в такие моменты обычно целуются, а мы, как два дурака, стояли и смотрели друг другу в глаза, каждый читал там что-то свое. А кто может знать, что там увидится.

Шум шествия под нашим окном двигался, наконец Августа сказала: «Нет, не хочешь» и обогнув меня, вышла из комнаты. Тяжелый вздох, казалось, разорвет грудь. Словно сквозь расплавленный пластилин протискивал я руки к собственному лицу. Но и сама моя физиономия оказалась такая же жидкая резина. Мерзкое неприятное чувство пронеслось по комнате, как сквозняк, но этого хватило.

Я сиганул в оконный проем головой вперед.

Да-да. Из окна моей Августы тоже видно море и для этого тоже необходимо немного подпрыгнуть. Правда не так сильно, как на моем балконе. К сожалению никто не позвонил мне и не сказал заранее, что Хористы действительно собираются сегодня обливать добропорядочных граждан и для этих целей тащат за собой на тележке здоровенный надувной бассейн с водицей. Да, я опять лопухнулся и угодил прямо в этот бассейн.

Внизу в дверях кофейни стояла хозяйка и она первая подбежала к неудачливому ныряльщику.

- Значит, Хористы обливаются? – говорила побледневшая, но какая-то неловко веселая Августа. – А что в первый раз было?

Ничего толком еще не поняв, я ответил то, что являлось правдой, а не то, что могло бы мне помочь.

- Аквариум.

- Аквариум? – удивилось меловое лицо женщины.

- Угу, для крокодилов.

Она рассмеялась, она смеялась, очень-очень долго смеялась и целовала меня в губы, щеки, глаза, брови, скулы, лоб – я и не знал, что у нас такие большие лица. Помогла выбраться из этого дурацкого «водоема» и прижалась ко мне. Мокрому, липкому и в спортивном костюме.

Вокруг смеялись участники хора, смеялись посетители кафе, правда последние веселились лишь до тех пор, пока Хористы не начали поливать их из маленьких зеленых леек. Вокруг стоял непроницаем гомон. Августа что-то говорила мне.

- Что? – громко спросил я.

- Месяц! – пересиливая невообразимый шум, кричала она. – Даю тебе месяц! Что ты самый лучший и нужный! Докажешь?!

Да. Лицо ее светилось совсем не тем жестоким и жестким смыслом сказанных слов, а чем-то почти противоположным. В какой-то мере, но с другой стороны, такого же четкого и ясного, как в работе обладателей шнурованных костюмов. Или победить, или проиграть. Глядя в ее лицо, в ее глаза я отчего-то, не задумываясь, сказал: «Да!» А теперь, уже задумавшись, тихо, на ухо, только для нее повторил.

- Да.

 

 

 

Владивосток

Сентябрь 2006