Pushkin

(Оригинал)

 

I Feci quod potui, faciant

meliora potentes *

 

A scion of the Poet, I am proud

To have my gift.

My voice is not that loud,

But flames of poetry are glowing in my heart.

Awakened in the fabulous iambus,

The plots and images of long forgotten art

Are coming back.

The poet’s spirit rambles,

Surrounded by souls in disregard;

 

It’s seeking sound shelter for its mind -

A Gemini’s** conversant heart to bind.

 

In bloody snow

two hundred years deep

The Muse will find the footprints

yet asleep,

And let the soul regain its pliant rhythm

To charm with rhyme,

so wonderfully light,

With graciousness and dignity of line,

With stanzas,

glamorously written,

And enter, coming back to life,

The body of a modern man alive;

 

So different, but yet a real poet,

Recording pensively a new exultant sonnet.

 

II Non omnis moriar *

 

I have not wholly died! And in the sacred lyre**

My soul has outlived my dust, my clever pen

Obtained a character for centuries desired,

So I can write my poetry again.

 

Impetuosity and roughness of the temper,

Courageous epigrams - all constitute my badge,

Of poetry an honorable member

I view a new exotic entourage.

 

My life has shaped my times in many senses,

I left this world without thoughts of vengeance,

And from eternity, accepting its command,

I dipped my quill - for centuries forgotten -

Into the elements of my beloved autumn

To rhyme again the brightness of my land.

 

III Fama semper vivat *

 

In Mother Russia in the reign of Peter

The Great,

who fought and glory had procured,

Lived as a son to Tsar a saber-bitten

Mysterious exotic blackamoor.

 

A general

all highly decorated,

He died respected, honored and adored,

And scarcely anyone imagined or foretold,

The great grandson of that alienated

Soul

would be the singer of the Russian land,

A Poet-genius.

The Muse in his command

Retrieved the pride and vividness of words,

The elegance of metaphors and verbs.

 

This chapter of the past in minds of men

Will glorify the mighty Russian pen.

 

IV Nihil est in intellectu, quod

non fuerit prius in sensu *

 

The future poet’s Nanny, called Arina,

With no comprehension of the rhymes

Still cherished faithfully a boundless catena

Of native legends from the olden times.

 

For Alexander, life’s important part

Was fairytales he loved and knew by heart;

So vivid in his bright and colored dreams

He saw the pictures, hovering in streams:

 

The master-priest, his laborer Balda,**

Tsarevna - Swan,** her forehead - gleaming star,

Kidnapped Liudmila,** taken to the East,

The beauty in the coffin,** long deceased,

 

The Golden Fish** with skills in conversation,

Guidon - Tsarevich’s** squirrel presentation,

 

The eunuch** who drew out from a sack

A Cockerel** just warning of attack.

 

V Non scholae, sed vitae discimus *

 

In aiming his mind to some noble intents

The Ruler of Russia had ordered

To gather a cluster of young applicants

And keep them protected and boarded.

The proudly-formed and unmatched academe

Was one of the world’s most exclusive Lyceums.**

The edified scholars were courteously asked

To teach their pupils all government acts.

The youngsters prepared to pursue their careers

In six very brief unforgettable years.

 

Where alleys in daylight were calmly shaded

And every glade was turning varnished green,

Where branches of the oaks were gently faded,

Where ponds were lonely, sorrowfully dim,

Where whimsical pavilions looked protrusive

The beauty with a jug was so select,

The air was transparent, thoughts - illusive,

There Catherine’s Palace*** stood erect.

 

To that creation, gallantly attached,

Lyceum bordered with a triple arch.

The colonnade was lit and over slumber

The spirit of great victories did wander.

 

Impressions of enlightenment, pride of throne,

The sense of everlasting patrimony,

Tiberius and Socrates along

With Cicero - articulate and stony.

All Goddesses of ancient Parthenon

Through tracery of fences looking vivid‚

The sleeping Juno, Venus, Muses’ bevy -

All marble beauties from the “Cameron’s”.*

 

Blue skies, reflecting in the morning ponds,

Some drizzling at nightfall very often,

Surroundings for silhouettes to soften ...

But studying subjects, growing, getting strong

Created unity, an everlasting bond.

 

Perceiving destined envy in the masses,

Coy whispers in the library and classes,

Solemnity of professoriate,

The feeling of a practical cognition,

The history of nations and their mission,

And volumes of intelligence to read;

Philosophers’ long-celebrated honor:

Voltaire, Rousseau, great Virgil, sightless Homer.

 

Boys, playing games in labyrinthine buildings,

And noisy racket out in the glades...

The tide of reminiscence vaguely shielding

The very happenings of prior dates.

But light from fires,*

breaking up in heaven,

Was slowly painting Moscow’s blooming days.

And regiments with sparkling courage flaming

Were starting their glorious footrace.

Borodino** - the verge of self defense:

Gun-carriages were clanking in the air,

The smell of burning metal was intense,

In the insanity of prospects and despair,

Along with mortal heroes in the flares,

The youth obtained a sense of reverence.

 

The friends so dear - Pushchin, Kuchelbecker,

Bestuzhev-Riumin, Delvig, Muraviov ...***

The wind of freedom - inner voice awaker -

Through open minds of lively students roved.

Parnassus was their precious territory,

They dreamed of Russia’s swiftly coming glory.

 

There was a brusque and pointed young man,

From whom the godly poesy began;

He was severe as wintry gusty winds,

Expected either to denounce or frankly please,

Still greatly charming, daring in his sins,

A womanizer, flirting with sly ease…

 

Lyceum’s life was already concluded,

With meaningful accomplishments preluded,

Admonished by Zhukovsky,* Karamzin*.

He entered life with qualities acquired,

Presented by Derzhavin** with his lyre.

 

VI Homo sum, humani ninil

a me alientum puto *

 

While the ideas of the French enlighteners

Were spreading out through the faulty world,

A foremost poem** restlessly evolved -

Of images, of treachery and mightiness,

A ballad of compassion, heartfelt love,

An ode of revelation by the Slavs.

 

To affluent salons, the Court expressly donned,

To lady-loves of endless demi-monde

The verity had come like heaven’s boons:

A sybarite, admonished from lampoons,

Turned into a real talent of the age

And put to use his gifted personage.

 

...the river Lethe*** on its memorial island

was to preserve that new exquisite diamond.

 

... a folio of undiscovered passion,

He was a fan of duels - still in fashion.

St. Petersburg burst in his life with pother

And dancing parties followed one another.

 

VII Omnia praeclara rara *

 

St. Petersburg, restrained in ashen granite,

The bridges hanging under endless rain,

Along the streets’ uncompromising lanes

Cathedrals’ cupolas like pomegranates.

 

The honored horseman on a noted boulder

Gazed gloomily from his prestigious height

At Summer Garden’s grounds turning molten,

At rostral columns’ vision-pleasing sight,

At hidden sculptures of immodest Eros,

At pediments with curious chimeras

Mysteriously grinning under light,

At river Neva, cold and growing colder,

At feats of celebrated masterminds

With time’s progression getting ever older.

 

The leaden clouds -

glowing, moving, folding,

Gigantic cargo of titanic weight -

The North Palmyra’s**Atlases were holding

With peaks of spires,

standing stately straight. standing stately straight.

 

The faces were reflective, pale alike...

His capital - inimitably bright.

 

VIII Juncta juvant *

 

By poetry preferred,

He lived with high ambition,

But a remote seashore

With clouds tightly cloaked,

Was waiting for the man with elevated mission,

As new defiant questions were glowing, once provoked.

His witticisms once glittered

In ballrooms and salons,

Free-thinkers, so much smitten,

Had uttered risky tones,

The fight for liberation -

Denunciation prone -

Was coming to the nation

And to the Royal Throne.

 

The secret groups, democracy admirers,

And helpful tutelage by Chaadaev **-

Worthwhile actions of the upper caste

To outlaw enslavement’s evil past.

 

The monarchy, republic, real freedom

And happiness of people long oppressed...

Aristocrats’ idea - though hidden:

To murder Tsar and put his laws to rest...

 

The wind was blowing over freezing Neva,

The bravest people* of the Russian land

By their minds to a rebellion driven,

Were getting ready to fulfill their plan.

 

And Pushkin, who was driven out

And from the capital oppressively withheld,

Was neither notified nor was allowed

To join with friends.

Revolt was being held,

 

The Poet learned the news, once more disgraced,

Of wounds and aftermath the world had faced.

 

The scars remained on stones and they will last;

A chronicle of Russia’s noble class,

The devastating feat will resonate

In Pushkin’s soul and in the fate of state.

 

IX Littera scripta manet *

 

It is prosaic to admire friends:

All our life we tolerate their strangeness,

And our actions, habits, common sense -

Are symbols of philosophy’s exchanges.

 

The measure of the poet’s noted lyre

Was streaming , the excitement of his quill

Produced an inconceivable desire,

A new devotion to abundant thrills.

 

He fell in love with every pretty lady

With harmony and drama in his heart;

He was by Heaven chosen dazzling bard

To sing his songs, creations of a steady

Rill of rhymes,

so sweet and so admired;

And by the legends of the land inspired,

He felt obliged to pass to his descendants

The idol Peter’s cruelty high-handed

And thunder of unfading Russian praise.

 

In Boldino,** throughout endless days,

Reflections flickered over fading cinder;

To blizzard wailing in the fireplace

Onegin*** stared through the icy window.

 

The countryside was soaked with sodden sorrow

The poetry evoked a saddened morrow.

And very often to a candle’s light

He pleased his quill by working through the night.

 

All filled with silence, syllables delighted,

He was conversing with his cherished ghosts,

And Mozart and Salieri were excited,

And Boris Godunov* was their host.

 

In quietness the room was dimly lighted;

All rapt in thoughts, inevitably doomed

 

His soul by inspiration was consumed.

 

X Omnia ars imitatio est natural *

 

The Summer Garden was its fall approaching

And leaves were dropping into chilly lake,

Where ripe reflections’ eagerness was slaked;

Old maple alleys were politely watching

The mirrored swans continually awake.

 

The soul of lacy fence was airy-light,

Aurora, Nemesis and generous Pomona

Were posing in the alleys, marble-white,

And Gorgon was destroyed by Peter’s honor.**

 

The Cupid, pleasing Psyche over him,-

All gracefulness.

The scent of myths was spreading

Among the sculptures, pretty cherubims -

The advocates of love and festive weddings.

 

The scattered spurts of fountains: mist and haze,

Were sparkling with the blossom of its sprays...

 

In Peter’s tiny rooms* the peace had thickened,

His Destiny with its rapacious face

Was numbering the minutes of the days

To that dread moment when the heart stops ticking.

 

In Summer Garden Pushkin hid his trace.

 

XI Excidat illa dies! *

 

The ponderous snow was covering the ground,

Two overcoats were thrown in the snow,

By Komendantsky cottage,** all pine-crowned,

The trunks of birches glimmered white below.

 

Two nervous seconds, acting in a hurry,

Were measuring ten troublesome footsteps,

And by a bullet from an emissary***

Inexorable Fate, with all its depths,

Was apt to pierce the poet’s stirring body,

So vulnerable, yet still so aglow,

Impatiently expecting to embody

Natalya’s**** improper quid pro quo.

 

The cruel rumors always swift in starting

And desperate for a hostile chicane,

Like heavy stone, from ancient sling departing,

Had landed right at poet’s naked vein.

 

Dismissed, his soul flew up to heaven;

 

And liberated from the human gyve

The poet found final resting haven.

 

The graven image lasted, living life.

 

XII Ars longa, vita brevis *

 

Parnassus Hill** in long-forgotten village...

All birds ceased singing, harmony lost image;

The gray pine-tree preserved a tragic chant,

When Pushkin saw its slim and soothing trunk.

 

He was not happy with the circumscriptions

Of the unfeeling world he could not bear;

The gusts of brief but passionate addictions

Thinned like the scent of roses in the air.

 

Remembered always, the amazing instant***

Like clouds dissipated in the skies;

The faded quill annoyed an empty ink stand,

 

But modern Muses will be still enticed

To reach for lyre strings, forsaken idle.

 

Return, long-cherished fallen idol.

 

 

Пушкин

(перевод)

 

I Feci quod potui, faciant

meliora potentes *

 

Я - гения российского потомок.

Мой скромен дар и голос мой негромок.

Пожар поэзии горит в груди моей,

Знакомые рождаются сюжеты,

И образы забытых давних дней‚

Привычным ямбом будучи согреты,

Витают в зодиаке “Близнeцов”.*

 

Их бег веков неумолимо множит.

Душа Поэта их воспеть не может,

Покуда не найдёт‚ в конце концов‚

Себе приюта.

Муза растревожит,

Помедлив торопливых двести лет,

Оставленный в снегу кровавый след;

Вздохнёт опять привычно и свежо

Поэзии российской божество,

 

Обворожит восторженностью станса,

Где рифма восхитительно легка,

Восходами наивного румянца

Смущения,

забытого слегка,

Элегии пленительной строкой,

Записанной задумчивой рукой...

 

В обличье новом явится поэт

И сочинит ликующий сонет.

 

II Non omnis moriar *

 

Нет, весь не умер я!

Душа в заветной лире

Пережила мой прах и снова обрела

Частицу, ощутимую в эфире,

С надёжною опорой для пера;

 

Порывистость, характер мой неровный,

Отвага эпиграмм и острый шарж ...

Поэзии служитель благородный,

Я вглядываюсь в новый антураж.

 

Пройдя короткий путь во имя чести,

Покинул этот мир без чувства мести;

И, одолжив у вечности минут,

Я, обмакнув перо, вернулся снова

В стихию осени, к родной науке слова,

Воспеть земли заброшенный уют.

 

III Fama semper vivat *

 

Когда-то царствовал на матушке - Руси

Великий Пётр.

Премного воевал,

И жил при нём в довольстве и чести

Арап - Абрам Петрович Ганнибал.

 

Царём воспитан,

в генеральском званьи

Скончался эфиоп на склоне лет,

Но блеск его изящных эполет

И воина сурового призванье

Не унаследовал, похожий на него

Чернявый правнук.**

Новое перо,

Что росчерком немыслимых побед

Смутило пленников глагола прошлых лет,

Вдруг зазвучало чудом тонких рифм,

За пульсом слога потянулся ритм,

И стал курчавый истовый брюнет

России гением.

И до исхода лет

Истории заветная глава

Живёт во славу русского пера.

 

IV Nihil est in intellectu, quod

non fuerit prius in sensu *

 

Арины Родионовны сказанья

С младенчества он помнил наизусть.

И старенькая пушкинская няня,

Поэзии не ведавшая суть,

 

Лелеяла преданья старины,

И видел мальчуган цветные сны:

Попа, его работника Балду,

Царевну - Лебедь со звездой во лбу,

 

Людмилу, что похитил Черномор,

И рыбки человечий разговор,

Гвидона - князя с белкою волшебной,

Хрустальный гроб со спящею царевной,

 

И даже золотого петушка,

Что вынул старый евнух из мешка.

 

V Non scholae, sed vitae discimus *

 

Умом на страже благородной цели

Сам Государь российский повелел

Собрать плеяду отроков в Лицее

И обучать веденью важных дел‚

Лелеять их под Царскосельским небом

Вдали от люда, пагубных страстей,

Под оком просвещённейших мужей

Воспитывать Отчизне на потребу

И завершить задуманный проект

В коротких шесть неповторимых лет.

 

Среди аллей,

Задумчивой тиши дубов,

Под сенью влажных веток,

Идиллии причудливых беседок

И у прудов, где чаще ни души,

Где девушка, разбившая кувшин,

И яркой зеленью осыпаны поляны,

Прозрачен воздух, мысли полупьяны,

Дворец Екатерининский стоял;

 

Соединённый трёхпролётной аркой,

Лицей к нему изящно примыкал,

Светилась колоннада цепью яркой‚

И дух побед российских пребывал.

 

Античные богини Парфенона‚

Венера, Муза, спящая Юнона,

А между беломраморных колонн

Ажурной галереи Камерона -

Сократ, Тиберий, гордый Цицерон -

Вся мудрость мира и величье трона.

 

В прудах синело утреннее небо,

Шёл мелкий дождик на закате дня;

Занятия и службы до обеда,

Вечерняя застольная беседа,

Мундиры синие - лицейская семья.

 

В библиотеке - робкие шептанья,

Торжественный настрой профессоров,

Необходимость острая познанья,

История народов, дух призванья

И переплёты читаных томов,

Философов значительных пример:

Вольтер, Руссо, Вергилий и Гомер.

 

Мальчишек игры в лабиринтах зданий

И на полянах шумная возня ...

В тринадцать лет прилив воспоминаний

Обременял их мало.

Но заря

пожарищ

над Москвой вставала,

И шли полки, кирасами горя,

Под лязг лафетов с крепостного вала,

Под запах обгоревшего металла

Взрослели юноши, тот век благодаря.

С героями своими заодно

Сердцами пережив Бородино.

 

Незабываемые Пущин, Кюхельбекер,

Бестужев-Рюмин, Дельвиг, Муравьёв ...

Стремился жадный вольнодумный ветер

К сокровищам распахнутых умов,

И юношам, взошедшим на Парнас,

Ночами грезился России славный час.

 

Был среди них младой служитель муз,

Поэт от Бога, звавшийся “француз”.

Очаровательный, стремительный и резкий,

Порывистый, как ветер лютых зим,

Любил он женщин. Сам упрямый, дерзкий ...

Его бранил Жуковский, Карамзин.

Державин ему лиру передал,

Лицей окончен.

Грянул жизни бал.

 

VI Homo sum, humani ninil

a me alientum puto *

 

Французских просветителей идеи

Витали мыслью дерзкою по миру,

А Пушкин, ещё будучи в Лицее,

Уже писал “Руслана и Людмилу”-

Поэму образов, коварства, наставлений,

Любви прекрасной, сердца откровений...

 

Двору, салонам, дамам полусвета -

Друзьям минутных слабостей поэта,

Открылась истина, что состоялся гений

Среди разъездов, театров, впечатлений,

Признания бесчисленных грехов,

Обид и ссор, и писем, и стихов;

 

...что не поглотит гордого эстета

Река забвения, зовущаяся Лета.

 

...эмоций нераскрытый фолиант,

Страстей поклонник, дерзкий дуэлянт, -

Он душу Петербурга постигал,

И следовал за балом новый бал.

 

VII Omnia praeclara rara *

 

В гранит закован Петербург...

Мосты, зависшие над влагой,

Проспектов строгость,златоглавых

Соборов непреклонный дух.

 

На глыбе - всадник именитый

Взирает со своих высот

На Летний Сад, дождём омытый,

На невский запоздалый лёд,

Мираж таинственных фантомов

На крышах зданий‚ во фронтонах,

На важный вид колонн Ростральных,

Творенья зодчих гениальных;

 

Атланты Северной Пальмиры -

Верхушки шпилей -

держат вес,

Подобных царственной порфиры,

Свинцовых, в зареве, небес.

 

Бледны задумчивые лица...-

Неповторимая столица.

 

VIII Juncta juvant *

 

Наш баловень поэзии печальный

Страстями жил.

Уже и берег дальний

Был дымкою столичных фонарей

Окутан.

Зарево идей

Сильней пылало.

Всё смелей и резче

Он остроумием опасным в залах блещет

И, вольнодумством модным увлечён,

Дуэль ведёт и с властью, и с царём.

 

Союзы тайные, восторженные речи,

И с Чаадаевым бесчисленные встречи,

Достойная дворянская забава -

Игра в отмену крепостного права.

 

Монархия, республика, свобода

И счастье угнетённого народа,

Аристократов мысль - убить царя,

Кровавая декабрьская заря...

 

А ветер воет над Невою злее...

Бестужев, Кюхельбекер, Трубецкой,

Полковник Пестель, либерал Рылеев

Готовят план невыполнимый свой.

 

Поэт наш, от столицы отлучённый,

Михайловскою ссылкой награждённый,

Не смог примкнуть в своём раденьи штатском

К восстанью Декабристов на Сенатской.

 

Узнал он позже, брат семьи опальной,

Об акте заключительном, финальном.

 

Остался шрам на камне, на мундирах,

В казарменных конюшнях, на квартирах,

В истории российского дворянства,

В душе поэта, в судьбах государства.

 

IX Littera scripta manet *

 

Друзей своих любить не мудрено:

Вся жизнь проходит с ними торопливо:

Во встречах и прощаниях счастливых

Взрослеем, старимся с друзьями заодно.

 

А лира знаменитая поэта

Слетала с кончика пера потоком света,

Струилась красками необычайных тем

В пустыне ненаписанных поэм.

 

Влюбляясь в каждую хорошенькую даму,

Пропитанный гармонией и драмой,

Он, небом избранный, творил на радость всем,

Чтоб в сладких песнях передать потомкам

Раскаты грома русской славы громкой;

И в Болдино - немытой стороне,

Забытом захолустье в центре мира-

Слагал предания о гордой старине,

Воспел Петра - жестокого кумира;

“Онегина”, зачав ещё на юге,

Дописывал под вой осенней вьюги.

 

Деревни покосившийся пейзаж

Пропитан был поэзией печальной,

И радовал послушный карандаш

Работой по ночам

поэт опальный;

 

Объятый тишиной и слогом новым,

Склонялся над Борисом Годуновым,

Вёл разговор с тенями неспеша

О Моцарте, об Анджело, Сальери...

 

Мерцали свечи, до утра горели,

Волнуясь и растроганно дрожа.

 

И вдохновением его жила душа.

 

X Omnia ars imitatio est natural *

 

Был Летний Сад прохладой напоён;

Кленовые аллеи нежно рдели,

И листья падали в холодный водоём,

Где отражённого румянца гроздья зрели

И лебеди, как в зеркало, глядели.

 

Ограды кружевной легка душа;

Аврора, Немезида и Помона

Стояли, белым мрамором дыша,

Повержена Петром была Горгона;**

 

Амур лежал. Над шалуном, радея,

Склонилась грациозная Психея;

От статуй дивных женщин молодых

Тончайший запах аллегорий веял,

 

Разлёты струй фонтанов озорных,

Резвились свежестью искристых брызг шальных...

 

А в домике Петра застыл покой

Торжественной минуты роковой.

Судьба уже отправилась в дорогу,

Готовя миру поворот крутой.

 

Поэт в саду скрывал свою тревогу.

 

XI Excidat illa dies! *

 

На Чёрной речке снег лежал махровый,

Шинель и шуба брошены на снег;

У Комендантской дачи - бор сосновый,

Стволы берёз белели на просвет.

 

И торопились оба секунданта

Отмерить десять вдавленных шагов,

И пулею француза - иммигранта

Неумолимый рок уж был готов

Пронзить поэта чувственное тело,

Что никогда не надевало риз,

И завершить трагедией умело

Натальи Николаевны каприз.

 

Когда молва для каверзы готова,

Развязка удивительно близка...

Как камень из пращи‚ взлетело слово

И опустилось прямо у виска.

 

Душа освободилась от предела,

Молчанием почтив жестокий мир...

 

Лишь хмурая свеча во тьме горела.

Поэт ушёл.

Продолжил жизнь кумир!

 

XII Ars longa, vita brevis *

 

На холмике, зовущемся Парнасом,**

Умолкли птицы, стало тихо разом.

Сосна седая помнит двести лет,

Как приходил к её стволу поэт.

 

Он не был счастлив в этом мире прозы

И каждодневной мерзости людской.

Прекрасные порывы, словно розы,

Хранят недолго тонкий запах свой.

 

Перо остыло,

чудное мгновенье,

Как облако на небе, разошлось...

 

Необоримой волей провиденья

Тревожат музы наше поколенье,

И тянется рука к изгибам лиры...

 

Вернитесь, павшие кумиры!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Anatoly (Tony) Berlin

E-mail: gemini6@socal.rr.com