…Раньше в Баку были снежные зимы…Раньше…

Раньше много чего и кого было в Баку – и армяне, и грузины, и даже школы, в которых бесплатно учили, а не канючили с родителей за то, чтобы не учить. Однако, не смотря на наличие в те славные времена всего того, чего сейчас и в помине нет, в дни, когда пушистый, искристый, буквально сказочный снег заваливал дороги и дворы, в городе останавливалась жизнь. В магазинах не было хлеба, школы закрывались, в связи с отсутствием в них главного – учителей, живших в разных концах города, а в часы «пик» по дорогам, вместо машин, длинной вереницей шли люди. Не привыкшие ходить по скользкому, они падали, разбивали колени, рвали капроновые чулки, плакали, но шли на своем «11-м номере», ибо идти было надо. Трудно представить себе, чтобы моя мама могла не пойти на работу. Ну и что же, что автобусы не ходят? А ноги зачем?

…Стопроцентную радость от этой «катастрофы» получали только дети, заранее знавшие, что школы не будет и можно целый день болтаться по дворам, забыв про хлеб, домашние задания и родителей. Главным героем этих дней становился снег. А он был – сказочным. Ни в одном другом городе я больше не видела такого красивого снега. Пушистый, искристый, он наваливался на кипарисы, сосны и тутовые деревья белыми шубами, прилипал ко всем, даже самым тоненьким теплым веточкам, обволакивая их сначала тонкой коркой льда, а уж потом узорчатыми красотами. И от этого деревья, провисая до земли, превращаясь в большие пушистые горки. Да и мы, дети, становились какими-то другими – восторженными, добрыми друг к другу. Мирились те, кто был давно в ссоре, а давно друг в друга влюбленные, начинали более откровенно проявлять свои чувства, забрасывая объект любви снежками, толкая в мягкие сугробы, чтобы потом помочь подняться и отряхнутся.

…Мы болтались по микрорайону всем классом. Ноги основательно замерзли, и я пошла домой – погреться, переодеться, посушить на батареях варежки (с ума сойти – тогда в Баку было паровое отопление!). На повороте к своему двору, где снег уже основательно потоптали, я заметила под ногами свернутый вчетверо белый носовой платок. Надо же – белое на белом, а заметила. Наверное, потому, что сквозь тонкую ткань просвечивало что-то красное. Платок был явно не пустым. Я нагнулась, подняла его…

Бог ты мой – червонец и рубль! Сумасшедшие деньги для того времени. Сколько всяких замечательных, необходимых вещиц можно купить в соседнем универмаге..» - мелькнуло в голове, но мысль о том, как обрадуется мама, как она скажет: «умница ты моя, находилка ты наша…» победила и я, пристроив платок с купюрами в мокром кармане, побежала домой.

…Дверь мне открыла старшая сестра – строгая, разумная десятиклассница. Скажу вам по секрету – она до сих пор (а пора у нас с ней далеко уже не юная) ни с кем, кроме мужа, не целовалась. Очень правильный человек. Её реакция на находку была неоднозначной: с одной стороны внеплановый доход семье не повредит, но другая сторона оказалась сильно отягощенной морально-этическими принципами – вдруг, мол, эти деньги потеряла какая-нибудь старушка? Вдруг они у неё были последними, как карточка на хлеб в блокадном Ленинграде? Я еще подумала тогда, что хлеба в магазине всё равно нет, и этот факт частично оправдывал намечающуюся схватку с совестью. К тому же у нас 11 рублей тоже не «первые» - нас трое, а мама одна на голой зарплате бухгалтера столовой плюс левые отчеты, над которыми ей приходилось сидеть ночами. Жалость к маме была сильнее, чем к какой-то чужой старушке.

…Ноги, при такой напряженной внутренней борьбе себя с собой, согрелись быстро, и я снова побежала на улицу. Очень хотелось встретить возвращающуюся с работы маму первой и сообщить ей радостную весть. Двор был пустым – дети, промокшие, замерзшие, разбежались по домам, чтобы подсушиться, отдохнуть и к вечеру с новыми силами войти в волшебный мир чудесной, но кратковременной Бакинской зимы. И только какая-то старушка в черном плюшевом пальто и свалянной махровой шапочке…

Стоп! Старушка. Вот это и есть то самое временно’е место моей жизни, где я впервые встала на «лезвие бритвы».

…Она явно что-то искала на снегу. Её высушенное годами лицо выражало скорбь и отчаяние. А я …– я остановилась и, как вкопанная, стояла в рыхлом сугробе, не в силах сдвинуться с места, будто боялась упасть. Бабуля посмотрела на меня и прошла мимо.

Мне показалось, что она спросила глазами: «неужели не скажешь?»

«Не скажу, если не спросишь» - так же молча ответила я ей. Пройдя метров десять за моей спиной как раз до места, где я нашла злополучный платочек, она вернулась назад, прошла рядом со мной, ещё ближе прежнего, но теперь уже не глядя в глаза, и стала ходить кругами.

…«Бабулечка, родненькая, миленькая! Ну, спроси меня, пожалуйста, не видела ли я здесь белый платочек с деньгами? Я отдам его тебе! Я с радостью отдам» - твердила моя недозревшая совесть, но бабуля молчала. И вдруг я увидела маму. Она как всегда спускалась по лестнице в наш двор с полной сумкой в одной руке, где наверняка было что-нибудь вкусненькое, и ридикюлем в другой. Я, будто очнувшись от тяжелого сна, упала в сугроб и, моментально забыв о старушке, побежала маме навстречу. Мама не нагнулась, не поцеловала меня, как обычно, а отдала мне свой ридикюль и стала как-то нервно отряхивать снег с моего пальто и ругать за то, что я болтаюсь одна по улице.

Я почувствовала, что с ней случилось что-то нехорошее и, дабы смягчить обстановку, буквально выкрикнула новость о приятной находке. Мама посмотрела на меня печально и сказала:

-Плюс ноль.

-Что «плюс ноль»? – спросила я

-Ничего, доча, пошли домой.

Она взяла меня за руку, и мы зашли в подъезд. Напоследок я оглянулась – старушки уже не было.

…Дома мама расплакалась и рассказала нам с сестрой, как села на середине пути от Патамдарта в микрорайон на забитый до отказа попутный автобус. А когда на выходе полезла в сумочку за пятикопеечной монетой, чтобы расплатиться за проезд, кошелька, в котором была вся её месячная зарплата – 110 рублей, на месте не оказалось. Карманники хорошо знают, где и когда нужно «работать». Потому-то она, человек, всю жизнь проработавший с цифрами, и ответила мне: «плюс ноль». Вот таким великим поражением закончилась моя первая схватка с совестью. Впоследствии, собираясь идти на нее опять, я всегда повторяла про себя – «плюс ноль! плюс ноль!». Это помогало мне вовремя одуматься.

…Прошло время, все наладилось, потери были забыты, я не нарушала «правил игры», но почему-то, лет семь спустя, моя первая любовь, мой замечательный курсант Военно-морского училища, почти уже жених, укатил от меня в последний раз на автобусе №110, который ехал совершенно в другую сторону от училища. В ответ на мой вопрос: «зачем?», я расслышала только: «так надо!». Когда Юрка внезапно сел именно в этот автобус, выбрав его из десяти остальных городских маршрутов, я уже поняла, что он больше никогда не приедет ко мне в увольнение. Было больно, но юность обладает замечательным свойством – быстро всё прощать и забывать. За первой любовью пришла вторая, и третья, и окончательная. И вот теперь…

…За окном идет мокрый, сопливый снег, а в палате тепло и уютно. Я засыпаю счастливая и, просыпаясь, часами смотрю на сына, родившегося три дня назад – долгожданного, вымученного, выстраданного, но на радость мне и удивление медицинского персонала - крупного, крепенького малыша. Я целую его курносую сопелку и маленькую смуглую ручку, на которой висит бирка с номером – 110.

Он-то при чём, Господи?!

 

 

05/01/05