родинки

 

Они подняли глаза – и ее малахиты встретились с его лютиками. Автобус мчал по блистающему сквозь слезы дню, который для страны не был отмечен ничем экстраординарным. За исключением, конечно, их встречи.

«Умеет ли он любить?» – подумала она и, снедаемая одиночеством, сняла с правой руки перчатку. Безымянный был чист.

«Умеет ли она прощать?» – подумал он и, точимый раскаянием, проделал ту же нехитрую операцию. На безымянном светлел круг, но кольца уже не было.

Ее звали, кажется, Катюшей, он – пусть будет Андреем.

У Андрея среднее образование, пусть и дальний, но родственник в правительстве, у Андрея однокомнатная тишь с газом и жалюзями и суетливые дни на работе. Андрей разменял тридцать лет, четыреста двенадцать «Москвичей» – все оказались никудышными, и три жены, которые были еще хуже «Москвичей». Андрей полюбил Катю.

У Катюши черные, с отливом, волосы, у Катюши точеная фигура, изысканные манеры и открытая душа, льющаяся из малахитовых глаз. У Катюши коллекция родинок по всему телу, и самая красивая – между холмиками, славная такая родинка. Катюша простила Андрея.

Со времени из знакомства прошло две непогоды и восемнадцать солнечных дней, когда случилась ночь, в которую она подарила ему свои родинки. Затем их безымянные отяжелели материальным воплощением уз брака.

Живя в блаженном согласии, они по двадцати раз на дню напрягали телефонную станцию, болтая друг другу милую чепуху, и поэтому, можно сказать, почти не разлучались. Приходя в их однокомнатный океан, Андрей качал на его волнах Катюшу, целуя ее славную родинку, целовал все ее родинки. Она смотрела в его лютики, хихикала, когда родинки щекотались, и была счастлива. Наскоро отужинав, Андрей торопился снова пересчитывать губами родинки: вдруг-то их число изменилось! Но ни одной родинки не пропало: Катюша берегла их для Андрея. Каждую субботу они ходили в театр, где подернутыми чувством малахитами и лютиками смотрели на сцену и шептали друг другу сладкую чушь, воскресным досугом – в кино, где вели себя, как и в театре. Неспешно проплывали бархатные месяцы – в тысячах милых пустяковых разговоров, спектаклей, фильмов и родинок.

Когда Катерина начала прибавлять в весе, она сказала, что назвать дочь следует Нюсей, Андрей же стоял за Нюру, поэтому решили назвать ее Анной. Анечка родилась на Пасху, розочка ее губ была восхитительна, как восхитительны и две тысячи родинок, рассыпанных по ее малюсенькому тельцу, и еще одна, самая славная, между крохотных сосков.

Андрей знал, что по бытующей у русских традиции ему полагается с радости приложиться к бутылке, и не к одной. Но Андрей стоял у дверей роддома и не мог найти в себе мужества сходить до магазина. Он боялся, что уйдет, а в это время с женой и дочерью случится страшное.

Анечку вынесли на солнце, а Катерину перевели в больницу. Она не знала, почему в ее организме произошел сбой и каковы его последствия, как того не ведал и усатый врач, выкладывающий перед пациенткой туманную ей терминологию. Андрей носился между домом и больницей, изредка вспоминая свои непутевые четыреста двенадцать «Москвичей», но никогда не жалеющий о трех женах, которые были и вовсе никудышными. Пусть и дальний, но родственник Андрея выхлопотал для Катерины частную клинику, где колдовали лучшие специалисты. Вскоре Катерину, вместе с родинками и малахитами, положили в землю и оставили там лежать совершенно одну.

Андрей Александрович плакал и растил дочь. Анечка научилась говорить священное мама, но мама была глубоко и совсем одна, и это показалось Андрею Александровичу настолько неправильным, даже диким, что возникла мысль, а не найти другую маму, новую. Катюша и Катерина простят. Расцеловав милые родинки дочери, он вышел на проспект поисков. Через пятнадцать минут, в темноте, он встретил свое будущее, встретив ее.

Андрей Александрович знал, что бар – неподходящее место для поиска мамы, но решил рискнуть. Он выпил что-то заморское со льдом и лимоном – для смелости. Он выпил что-то приторное безо льда и с трубочкой – для бодрости. Он выпил русской водки – с тоски. Через пять лет, когда он выпил, сдав в пункт приема металлов последнюю ложку в квартире, его разлучили с дочерью. Он рыдал, что не расстанется с родинками, они одни у него теперь и остались!.. Андрея Александровича отправили лечить душу, Анечку – в детдом имени Иванова.

Кто такой Иванов, для воспитанниц так и осталось черной, вздымающей волосы на загривке тайной. Воспитатели пугали девочек кошмарным дядей, который придет за ними, если они не будут себя вести как подобает. Под солнцем девочки подобали как их учили, а в тиши дрожали от ужаса, с головою прячась под куцые одеяльца. Анечка трепетала за свои родинки, беречь которые отец приказывал как зеницу ока.

Когда детдом остался в воспоминаниях, а настоящее состояло из дрянной работенки и ужинов в одиночестве, Анна встретила Иванова. Иванов стоял в подъезде и ждал Анну. Ужас проник в ее мозг, но не успел вырваться криком, потому что Иванов закрыл ее розу кисло пахнущей ладонью и похитил ее две тысячи родинок и еще одну, между распустившихся бутонов, самую славную.

Анна видела во встречных одного лишь Иванова, поэтому она не узнала отца. Андрей лечился каждую осень, поэтому он не узнал дочери. Они входили в категорию тихих, а тем позволяли разговаривать с ветром, наступать на рассыпанный дождь и вдыхать радугу.

Анна прошептала, кутаясь в послеобеденный туман и воспоминания:

– Я не сберегла маминого дара. – Она обращалась к тополю.

Андрей сидел на той же скамейке, плененный горечью сентября и лоскутками мыслей.

– Я не сберег дара жены. – Он говорил туче.

– Мы плохие люди, – произнесла Анна и затихла на год.

– Очень плохие, – сказал Андрей и кричал до самой зимы, когда его положили в землю и оставили там лежать вместе с Катериной.

Через восемь лет наступила весна. Анна Андреевна ехала в автобусе, когда увидела Иванова, снимающего перчатки, чтобы оплатить проезд. У Иванова были красивые руки, и вообще он был похож не на Иванова, а на мужчину. Через месяц Анна Андреевна окончательно убедилась, что он не Иванов.

Его звали, допустим, Виктор. У него ясные, как майский день, глаза и высшее образование. Он терпеливый и настоящий. Он полюбил Анну Андреевну.

– Но я не умею любить, – покачала она головой и рассказала ему черную сказку. Ее лютики смотрели в майский день его глаз, с лепестков которого сорвались две росинки его любви к Анечке и Анне.

– Нам нет прощения? – спросила она, подразумевая себя и отца.

– Нам нет прощения, – ответил Виктор, говоря о мужчинах. – Но грош нам цена, если мы не попытаемся!

Через восемнадцать ливней и две погоды Анна Андреевна почувствовала сильные, но приятные покалывания по всему телу. Это возвращались к ней похищенные дары. Она и Виктор сходили в загс, и при сиянии новой луны Анна Андреевна подарила ему свои две тысячи родинок и еще одну, между пылающих бутонов, самую славную.