К Повороту».

Рассказ.

Парк Челюскинцев в славном Ленинграде, и не менее славном Питере знают многие, из читающих мои рассказы, так же хорошо, как и флотскую общагу на переулке Пархоменко. Обитель офицерских кадров, единственной военно-морской морской академии страны, носила имя сухопутного маршала СССР Гречко - бывшего Министра обороны. Флота, которым он тоже должен был командовать, не любил, но денег на завершения работ по строительству общежития дал.

 

"Красавец - дом" не только решил проблему жилья элитного корпуса Вооруженных сил, но и значительно расширил товарооборот различным питейным заведениям организациям общепита Ленинграда. Дело в том, что флотский офицер, как правило употребляющий офицер, но только на берегу. В море пить, что в метро, извините, отправлять естественные надобности. В период отпусков или учебы, то есть в короткие промежутки времени, перед очередными походами и "автономками" выпить не возбранялось, но и даже приветствовалось под хорошую закуску, в хорошей компании и под обязательные флотские байки. Традициями морских офицеров на отдыхе пользовалась ленинградская фарсня с большой охотой, пожирающая бонны, рубли, товарные чеки, когда флот в воскресенье поправлял здоровье после кабаков на Невском или парке Челюскинцев.

 

Особенностью парка являлся ресторан Охотничный домик с молодыми студентками музыкальных и театральных училищ и их патронами- руководителями, не сильно переживающих, за молодых любовниц в их выборе укрыться на время под золотом погон, нежели чем под прокуренным кашимированым балахоном.

 

Другу Виталия Старова - того же ранга Сене Понамареву в Охотничьем домике везло чаще.Сеня действительно был персонаж с голивудским профилем в отличие от скромного фейса северного подводника, и поэтому красавиц снимал влет. Старов помимо внешности проигрывал другу также в том, что ни черта не смыслил в колоратурном сопрано, и слабо отличал голос Пугачевой от голоса Сазерленд, тем самым отталкивал богемных девушек обратно под кашимированный балахон своих визави. Засосав из горла бутылку водки, в обилии продавшуюся в магазине напротив общежития, Виталий всегда отдавал ключи от каюты лучшему другу, молча, празднуя, таким образом, очередную победу флота над капризным искусством.

 

Наверное, в сотый раз, с момента его заселения в одну комнату с Понамарем Старый двинул в хлябающих сандалиях под мерзким ленинградским дождем до метро Черная речка, чтобы уехать отсыпаться на Лиговку к простому мастеру ОТК женского пола. В башке роились дурацкие мысли о возможности выстрелить в Понамаря или А.С Пушкина, если бы жена бросилась во временные объятия самца, для которого обладание женщиной сродни азарта охотника. Если это, не дай бог, случилось бы, Виталий не выстрелил бы ни в Пушкина, которого просто не знал, ни в Понамаря, которого просто любил. Мысли роились и расползались. Подпитие в это воскресное утро было приличное, и Виталий не заметил, что короткие перебежки от дождя привели его на свалку железа. Свалка видимо принадлежала местному отделению железной дороги. Сваи, рельсы, арматура - они дикой природой составляли единый памятник системе всеобщего социалистического Добра, эпохи развитого социализма. Сверху над свалкой полыхал, порванным гротом паруса, лозунг о том, что перестройка должна быть экономной.

Виталию вдруг стало жалко себя, и он уселся на перевернутый кран подремать минут 15, привычкой, отработанной часами корабельных вахт.

 

Дождь усиливался и местные бичи рванули под пакгауз. Они звали страного мужика в приличном костюме с собой. Орали, махали руками, но не знали, что пойти с ними он не может. Все люди живут на своем социальном уровне в зависимости от выбора, который им дает Господь. Но выбор делает каждый сам. Удел капитана 3 ранга водить корабли. Удел бичей жить на свалке. Перешагни Старов зону разделения данного уровня и юркни под крышу этих бедолаг, он теряет себя - выбор катастрофичен. Такой выбор означает смерть, более страшную, чем от водки и простуд. Бичи сделали свой выбор, потому что Господу почему - то во все времена были угодны опустившиеся ниже ватерлинии, мелкие людишки, которым было глубоко наплевать и на господа , и на их пророка - пролетарского писателя Горького с его пафосным и театральным - Человек - это звучит гордо.

 

Дождь барабанил по спине "братьев Кутерье".

Старов откинулся на металические конструкции крана и задремал.

Вдруг неожиданно подул зюйд - ост. Низкие серые тучи бросились врассыпную и дождь прекратился, словно выключили душевой кран. Солнце улыбнулось свалке и ее единственному посетителю.

Старов поднялся и, увлекаемый неведомой силой, двинулся к американскому транспорту, лежащему на боку и кормой спущенным в грязные воды залива почти до шкафута. Цепляясь за ржавые леера, Старов взобрался на бак с прислоненной к транспорту канонерной лодки. Осторожно спустился по трапу в единственно сухой носовой кубрик, поскользнулся и с трудом удерживаясь на ногах, схватился за поручни и съехал к подвесным кроватям правого борта. Краска на переборке хорошо сохранилась, и можно было легко прочитать каракули, нацарапанные острым предметом.

"Бог - совесть, береги ее" - перевел он с английского и проснулся.

 

Подняв пъяную голову к небу, развезшему дождем, он увидел девчонку - лет тринадцати. Промокшая до нитки, она приветливо как давнему знакомому, махнула тонкой рукой и, подобрав полы некогда белого платья, стала взбираться на почти вертикальную арматуру. Секунд через десять она начала кружиться вокруг нее. У Старова отнялись ноги, и он почувстоввал, что трезвеет.

 

Белое платье свободно парило над Ленинградом, как призрак уже надвигающегося смелого, отчаянного броска над вечным и не свободным городом.

На шесте арматуры по степени виртуозности спортивной гимнастики - уровня той поры, упражнения просто поражали. Совершенно неожиданные в этом безумстве переходы и прыжки хорошенькой обезьянки, явно большой спортсменки огромного мегаполисса, завораживали. Виталий с детства, не любивший цирка, впал в транс, когда эта пичуга бросилась вниз над бездной торчашавего вкрик и вкось железа, выполнив при этом сальто с переюэтом в 180 градусом, и приземлилась к его ногам, изящно вскинув вверх тонкие руки. Глаза ее горели олимпийским огнем.

 

Старов молча достал последнюю боновую книжку моряка из трех походных, протянул этой девчонке и попросил:

- Взять столько, сколько считает нужным.

Девочка низко поклонилась:

- На этом бобжатнике выступал мой отец, бывший профессиональный циркач для фортовых типа Вас. Они снимают трюки в стиле риалети Шоу, кто для себя, а кто и за баксы западных ТВ. Какие то люди в штатском и милиция периодически нас гоняют, но мы продолжаем выступать. Отец, когда был еще жив, повторял:

- Мы лицедеи по жизни, любая концертная площадка для нас - ПЛОЩАДКА, где на нас смотрят. Мой отец, например, пуст земля ему будет пухом, был в свое время чемпионом России по акробатике. Он очень любил свое дело и считал, что если тебе дано быть артистом - будь им на все сто. Директором тоже на все сто, дахоть дворником , но на все сто!

- Но поймите, добрый человек, если актер самого любимого в стране цирка Шапито начнет работать за директора или манежного, нас в любом Турухаеве закидают, яйцами. Отец погиб, мать пьет, сестра у тети, а цирке платят копейки, в труппы набираются более старшие девочки, чем я, и то через постель. Извините. Мы не такие, поэтому и рискуем! - Она гордо вскинула голову, с промокшими волосами, собранными в пучок.

Пока она рассказывала про жизнь, Старов понял, что его кутежи по все кабакам на Невском проспекте и Охотничьем домике - это нечто другое в профессии, где тебе авансом платят за то, что пока живой в силу определенных обстоятельств, обусловленных директивами ЦККПСС. А это хрупкое тельце выступает над разваливающейся империей под названием СССР, чтобы есть, кормить свору бичей и мать, давно забывших и про власть придержавших и их лозунги, в лучшем случае, идущих под очередные косяки.

 

Прозрение наступило настолько быстро, что Старов снял тяжелый, пропитанный от влаги пиджак набросил его на хрупкие плечи, не помня себя, прижал к губам эти сильные ладони, пропахшие морем и ржавым железом. Встал и, хлюпая грязью, поплелся в сторону великого города, убедившись, что нужно жить ее словами, не разрывая связь времен. Кумачовый лозунг про перестройку хлопнул выстрелом на ветру и развернулся на новый галс.

- К повороту Оверштаг приготовиться! - радостно кричала в протрезвевшем мозгу Сов