– Инночка, я прочитала вашу писанину – это не диссертация. Вы переписали четыре свои изданные статьи друг за другом, вот и всё. Ещё хочу сказать, что я совершенно ничему из них не могу научиться. У нас есть ещё полтора года времени. Куда спешить? Всему своё время, – говорила моя профессорша, Сара Александровна, весёлым голосом. – Кстати, вчера я слушала, как вы рассказывали про дисплазию бронхиального эпителия врачам с периферии. Такое впечатление, что вы ненавидите своих учеников.

«Я их, ну, не то чтобы ненавижу, – думала я, – а просто жутко разочарована в их умственных способностях».

– Инночка, я запищу вас на дидактический курс в онкоцентре, его даёт Валентина Михайловна. У вас с ней, по-моему, какие-то личные связи? Прошу вас быть очень осторожной с ней, скорее всего, она будет вашим официальным оппонентом на защите.

– Мы просто с ней в одном собачьем клубе, у нас таксы.

– И с таксами поосторожней. Инночка, я читаю сейчас русские народные сказки, – как всегда ни с того ни с сего перевела разговор на другое Сара. – Очень интересно. Вырисовывается национальный характер. Ничего не делать, а потом взять и жениться на принцессе – заветная мечта русского народа. Я советую вам внимательней почитать русские народные сказки.

– Я вышла из кабинета моей руководительницы с пульсирующей головной болью.

– Радуйся, от русских сказок с тебя не убудет, – сказала Катька, стоявшая в коридоре с сигаретой, – мои статьи она всегда в стенку бросала, а я на четвереньках ползала, собирала по листочку, а потом ещё два дня сортировала. После защиты я два месяца в больнице пролежала с маточным кровотечением и тиреотоксикозом.

«Пусть только попробует мои бумажки в стенку бросить, – подумала я, – тогда я вообще эту долбаную науку пошлю к её же бабушке. И опять про лицо. Что мне с ним делать? Прямо врождённый порок, всё что думаю, можно прочитать на моём лице. Не лицо, а телевизор! Послала бы лучше на актёрские курсы вместо дидактических».

«Иду в буфет» – сказала Катька, тощая, как мартовская кошка.

У Катьки был за плечами «продуктивный год». В прошлом году она стала кандидатом медицинских наук и матерью-одиночкой. На её худых плечах висели двое детей, десяти и двенадцати лет, судебный процесс с её бывшим мужем и новый роман с журналистом ТАСС, владеющим фарси.

–Тебе уже три раза Светка из операционной звонила. Что тебе в буфете купить? Нина стоит в очереди.

– Купи мне бутерброд со шпротами и булку с маком.

– Когда ты начнёшь питаться нормально – суп и второе? Кожа да кости!- по-матерински заметила Катька.

 

 

В лифте я подумала, что мне повезло со Светкой, моей лаборанткой – умная, мягкая, тактичная. С ней все хотели работать. Мне казалось, что восемьдесят процентов мозгового потенциала нашей лаборатории было сосредоточено в головах Светки и Сары, нам, грешным, двенадцати остальным сотрудникам, достались оставшиеся двадцать процентов. Поговаривали, что Светка – интердевочка. «Мне плевать, – думала я – хоть интермальчик, работали бы все так, как она».

Нахлобучив белый колпак, я вошла в крошечную комнату с необходимым оборудованием для срочной цитологической и гистологической диагностики.

– Смотри, – сказала Светка, – из четырнадцати лимфоузлов в двух метастазы. Я пошла «добро» на радиальную резекцию давать, если ты не против.

– Давай, – согласилась я, увидев раковые летки в наведённом микроскопе. Я досматривала остальные препараты, когда вернулась Светка.

– Слушай, приехал один парижский модельер, молодой, но подающий надежды, с коллекцией осенней моды. Два показа для избранных в Торговом Центре. Модели ищет прямо здесь, в Москве. Он хочет, чтобы модели ходили с собаками. Ему нужен рост, лицо и собака. У тебя всё это есть. Завтра в пять вечера собеседование. Вот тебе адрес и возьми свою Гуту. Он платит отлично.

 

 

Собеседование было недолгим. Рост – минимум метр семьдесят, лицо – без врождённых аномалий, собака – чтоб не кусалась.

«Только бы Гута никого здесь не сожрала!» – подумала я. У меня была карликовая классически чёрная такса Гута, привезённая мне моей кузиной из Чехословакии. Мне она досталась в возрасте четырёх месяцев, но видно, что за это время она успела приобрести необходимый жизненный опыт. Гута ненавидела пьяных и мужчин в форме. В этом мы с ней вкусами совпадали. Гуту, в ней было всего четыре кило веса, боялись все собаки Девичьего поля Москвы, включая бультерьеров и овчарок.

Нас собрали ещё раз для репетиции. Репетиция демонстрации моды напомнила мне собрание собачьего клуба, но без собак, я знала почти всех дам, приглашенных для работы манекенщицами по собачьим выставкам и тем же собачьим клубам. Нам объяснили, что главное, чтобы «ноги шли перед телом, а не наоборот». «Если сомневаетесь – переводила нам слова молодого дарования с волосами, собранными в хвост на затылке и в тёмных очках переводчица , «то просто энергично идите вперёд, смело разворачивайтесь в конце помоста и, подождав поворота собаки, возвращайтесь назад. Всё время слушайте музыку».

 

В день показа велено было приехать за три часа до начало акта. Меня два часа расчёсывали, красили-одевали, начиная с нижнего белья. Француженка, одевавшая меня с таким видом отодвинула мои лучшие джинсы, которые стоили мне целой зарплаты, что я поняла: здесь демисезонным пальтишком не кончится. И действительно, мне предстояло пройти три раза в манто из чёрного коверкота, в коричневом полупальто и в белом вязаном тренч-коте. Вещи сидели на мне как влитые. Настроение поднялось, Гута, сидевшая всё время под макияжным столом, вылезла оттуда и стала обнюхивать мои «новые» брюки. Показ прошёл с успехом, хорошая музыка и избыток шампанского во время переодевания делали своё дело. Гута, приученная к хождению на собачьих выставках, ходила превосходно и на конце подиума как бы вглядывалась в зал, вызывая аплодисменты. Она даже не пыталась содрать непривычно широкий для неё новый лакированный ошейник и не обращала внимания на других собак.

После показа нас всех пригласили на заключительный ужин-перекус. Нас, девять женщин и девять собак, собрали в небольшом зальчике, к нам вышел торговый представитель Франции в Советском Союзе с женой. «Она, наверное, из наших эмигранток, – сказала мне стоящая рядом «коллега», – хорошо говорит по-русски, я их уже видела в зале».

Оторвав глаза от тарелки с бутербродом с чёрной икрой, которой я не пробовала лет двадцать, я чуть не захлебнулась шампанским, глоток которого я беззаботно сделала до этого из очередного бокала.

Передо мной стояла Светка, или мне только казалось. Причёсанная, намакияженная, одетая так, как я видела только в привозных журналах мод. Француз благодарил нас за хорошую работу, желал всего самого-самого, а рядом с ним сияла Светка . Вспомнив про своё лицо-телевизор, я потянула Гуту, проверила на месте ли конверт с баснословной для меня суммой денег, и устремилась на улицу. Сидя в такси по дороге домой, я решила, что шампанского было слишком много для меня в этот вечер.

Дома, вспомнив, всё поминутно, я пришла к выводу, что это была не Светка, а просто мне всё это показалось из-за сильного волнения и избытка шампанского.

 

На следующее утро в операционной, разрезая очередную опухоль на «цито», Светка сказала тихо, но внятно:

– Я тебе так благодарна, что ты вчера ушла по-английски. Надеюсь, что ты сможешь теперь отдать долг за свои «Жигули».