У зодчих поговорка есть одна:

Рим создан человеческой рукою,

Венеция богами создана;

Но каждый согласился бы со мною,

Что Петербург построил…

 

Противоестественно холодным апрельским утром 1903 г. я прибыл в Петербург. Кругом все по-весеннему текло и капало. Едва только я вышел из здания Николаевского вокзала и поймал носом слегка подзабытый мною в чистоплюйском Берлине покалывающий ноздри запах конского навоза, как немедленно угодил по щиколотку в отвратительную лужу с самой холодной водой на свете.

- Черт подери! – не подумав, крикнул я, но тут же опомнился и стал украдкой оглядываться по сторонам. Кажется, никто не услышал!

Однако вскоре я был вознагражден за свои мучения: не успел я подумать об извозчике, как он оказался перед моей удивленной физиономией вместе со своей обветшавшей пролеткой.

- Если быстро домчишь до кондитерской Вольфа, - крикнул я бородатому ваньке с одутловатым испитым лицом в самое ухо, - получишь десять рублей.

На меня уставились недоверчивые болезненные глаза не верящего в добро, Бога и счастье человека.

- Ну, что пялишься, желтоглазый? Едем или нет? – я посмотрел по сторонам и увидел сразу несколько пролеток и дорогих экипажей, готовых в любой момент сорваться с места. Мое заграничное пальто, вероятно, внушало извозчикам доверие и уважение.

Поняв, наконец, что я не шучу, осоловевший от счастья ванька, давно, а, быть может, никогда не видевший таких денег, отчаянно замотал косматой головой и нещадно погнал свою немолодую лошаденку, только я вошел в пролетку.

Половину дороги меня не оставляла одна бестолковая мысль: не подхватить бы насморк. Именно сейчас это было бы крайне нежелательно. Моему ослабленному зимними переездами организму потребуется куда больше времени на выздоровление, чем обычно. А у меня, извините, дела-с.

Однако посередине пути я, наконец, забыл о безнадежно промокшей ноге и принялся разглядывать город. Ничто, с первого взгляда, не говорило о предстоявшем празднестве. Лица людей на Невском были такие, словно никакого праздника и в помине не было. Вон тот гладко выбритый господин в цилиндре с тростью. Не иначе, как артист. О чем он так слащаво говорит нехорошего вида женщине? О празднике? Нет, непохоже. Юбилей города занимает его меньше всего. Наверное, он уговаривает ее провести вместе вечер. А она, в душе давно согласившись, примитивно кокетничает с ним, чтобы не выглядеть распутной в его глазах.

Да, город за тридцать лет, что меня здесь не было, преобразился, особенно сейчас, перед юбилеем. Весь Невский был превращен чьим-то хитроумным талантом в картинную историю жизни и деяний Петра Великого. Поскольку я ехал от Знаменской площади, то красочная биография царя открывалась передо мной задом наперед: начиная с картины, рассказывавшей о наводнении в Лахте, после которого Петр слег, и заканчивая изображением юности Петра. Картины были вмонтированы в здание Думы, Гостиного, Императорской Публичной библиотеки.

Изменились и сами жители города. Чужие среди бестолковой российской жизни суетливые петербуржцы окончательно оформились в солидных европейских буржуа, - по крайней мере, судя по внешнему облику.

Легкомысленно заглядевшись по сторонам, я уже было с тоской подумал, что все кругом как-то подозрительно безмятежно и противно, как вдруг услышал вопль моего извозчика. В шагах двадцати от нас, аккурат напротив Пассажа, неспешно пересекал Невский полный изысканно одетый господин, - как видно, сильно набравшийся. Мой извозчик закричал, чтобы тот посторонился, но напившийся упрямец, даже не посмотрев в нашу сторону, продолжал свой путь, тяжело переваливаясь, как... Впрочем, оставлю сусальные сравнения для менее солидной читательской аудитории.

- Тпру! – возопил мой ванька и попытался остановить лошадь.

- Ты, что, братец, наш уговор не помнишь?! – с этими словами я вскочил со своего сидения и, держась за край пролетки, крепко схватил извозчика за шкирятник. – Гони во всю мощь. Авось проскочим!

- Э-эх, - взвизгнул ванька и, перекрестившись, взмахнул кнутом.

Но пьяный будто нарочно ускорил шаг. В последнее мгновение, когда до него оставалось менее трех шагов, мой ванька вновь попытался остановить лошадь, но было уже поздно. Нетрезвый щеголь мелькнул в последний раз перед нашей старой на вид, но оказавшейся на чудо резвой лошаденкой и сразу же нырнул куда-то, - да так быстро и неожиданно, что я на секунду усомнился: не показалось ли мне все это?

- Тьфу ты, Господи, бес попутал, - перекрестился извозчик и испуганно сполз с облучка.

Я мигом оказался подле него.

Между передними и задними копытами виновато переминавшейся лошади лежал наш щеголь. Модная шляпа откатилась прочь. Все пространство вокруг его головы было забрызгано кровью. Пальцы лежавшего были скрючены так, словно он всеми силами пытался вцепиться в уносившуюся у него из-под ног мостовую.

Я сурово поглядел на извозчика. Его и без того жалкое лицо выглядело в тот момент омерзительно.

- Так что он?.. Ваше благородие?.. – трясущимися губами, слюнявя слова, заныл ванька.

- Придержи лошадь, - с презрением бросил я извозчику и присел на корточки подле лежавшего. Тот еще дышал, но, по всем признакам, отходил.

- Поздравляю! Ты убил его, сволочь, - сказал я со странной полуулыбкой на лице, вынудившей и без того перепуганного извозчика вздрогнуть. Затем я достал из бумажника десятирублевую ассигнацию и бережно протянул извозчику. – Бери! Заслужил.

Обалдевший мужичонка машинально, в силу неистребимой извозчичьей привычки, потянулся было за красненькой, но потом вдруг остановился, словно вспомнил о чем-то важном, и со злостью одернул руку.

- Не надо мне ваших денег! – рявкнул он и замахнулся на меня своей лапой, но я вовремя отступил в сторону и он ударил в пустоту. – Каин! Я двадцать лет извозчиком работаю и ни разу!.. Никогда!.. А вот теперь... черт меня дернул… Чего смеешься?! - мужик опять замахнулся на меня, но на этот раз мне на выручку подоспел опрятный и осанистый городовой.

- В чем дело? - спросил он, с колоритным пыхтением оттаскивая от меня рассвирепевшего мужичонку.

- Я.., - начал было извозчик одновременно со мной.

- Помолчи, - назидательно, но без всякой злобы прикрикнул на него городовой, - дай их благородию сказать.

Я выждал некоторое время, пока городовой утихомирит ваньку, и тогда неторопливо начал.

- Дело вот в чем. Я только что с поезда, взял извозчика у Николаевского. Пока ехали, залюбовался родными пенатами (давно здесь не был, затосковал по матушке-России), и тут слышу, что извозчик мой кричит. Да уж поздно было.

- Да как можно-с, - заорал возмущенный извозчик. – В-вы же сами-с кричали мне: "давай, мол, гони, авось проскочим". Красненькую обещали-с.

- Да ты лжец, братец, - в гневе вскричал я и дал ваньке увесистую пощечину. – Красненькую за твою клячу? А, может быть, мильон? Ты ври, да не завирайся!

- Не гневитесь, ваше благородие, - сказал городовой и схватил вконец обалдевшего извозчика за ворот.

Извозчик даже не сопротивлялся.

- Ты почто лжешь, пакостник?! – зарычал на него городовой, встряхивая низкорослого ваньку как термометр.

- Кстати, любезный, как вас зовут? – как бы случайно спохватился я. - Сегодня после полудня у меня как раз визит к Вячеславу Константиновичу . Я непременно сообщу ему о том, как славно работают в Петербурге городовые. Такое усердие должно быть вознаграждено. А то, знаете, я только что из Москвы прибыл, так там пока городового докличешься, тебя сто раз ограбят и убьют. А здесь, я смотрю, все по-другому. Одно слово: столица. Так, как бишь, вас величать?

- Иван Пузырев, - лицо вытянувшегося в струнку городового покрылось розовым поросячьим налетом. – Иван Степанов… Степанович Пузырев-с.

- Отлично, Иван Степанович! – я легонько прикоснулся к плечу этого оголтелого служаки. - Еще раз спасибо за службу. Извините, я вам еще нужен? Дело в том, что я спешу. Вот моя визитка. Если вам понадобится моя помощь, - сами знаете, в жизни разное бывает, - вы можете в любой момент найти меня по этому адресу. Теперь я в России. Напутешествовался, знаете ли. Пора и во благо Отечества потрудиться. А этого мерзавца вы уж… по всей строгости.

Ставший совсем ручным, онемевший городовой взял двумя руками визитку как подношение и, не читая того, что на ней было написано, бережно убрал себе под шинель. А напечатана на ней была всего одна фраза по-французски: "Ну и … же ты, братец!". Впрочем, я наверняка знал, что такой бажбан не знает французского.

- Так я могу идти? – небрежно переспросил я, широко улыбаясь.

- Конечно, ваше прево… простите, ваше благородие! Не извольте беспокоиться! Все будет в наилучшем виде-с!

Я откланялся любезному охранителю порядка и покоя города и, молниеносно выкарабкавшись из толпы любопытных, поспешно зашагал по Невскому. Не оглядываясь.

- Да как же это можно-с, помилуйте, ваше благородие, - закричал мне вослед извозчик, но ветер безвозвратно унес обрывок его беспомощной нескладной реплики.

До кондитерской Вольфа и Беранже я дошел пешком минут через пятнадцать, а еще через десять минут я уже звонил в дверь квартиры Анны Михайловны Пух, располагавшейся на втором этаже в доме номер 16 на Мойке.

Часа два или полтора мы пили вино, ели торт и ласкали друг друга. Про такие вещи сейчас много пишут, поэтому не стану утомлять читателя подобными, на мой взгляд, излишествами.

Скажу только, что совсем не за тем приходил я к Анне. В седьмом часу в дверь ее квартиры раздался звонок. Вошел лохматый молодой человек в картузе, каких давно уже никто не носил, и жутко наследил в передней. Вслед за ним примерно через равные промежутки времени стали появляться другие подобные ему молодые люди неопределенного возраста. Всего набралось шесть человек, включая нас с Анной.

В соответствии с нашим с ней уговором, Анна представила меня как отставного поручика Петра Сергеевича Филиппова. Но прежде, чем поручить молодым людям задание, я, несмотря на заверения Анны в их преданности нашему общему делу, решил послушать, что они скажут.

Лохматый юноша, пришедший первым, принялся возвышенно пустословить о переустройстве мира, о Робеспьере, народовольцах, крестьянах и даже Фаусте. Очень скоро я пожалел, что завязал эту бестолковую беседу. Мне с трудом удалось перевести разговор в сторону дела. Я сказал, что задание, которое им поручено, крайне важно, и от того, как оно будет выполнено, зависит дальнейшая судьба России. Поэтому необходимо выбрать самого достойного среди них.

Моя последняя фраза нашла благодатный отзыв в сердцах этих упоенных безумцев. Все четверо, тяжело дыша от волнения, наперебой заголосили, что готовы выполнить любой приказ организации, о существовании которой они не знали ровно ничего. Мне ничего не оставалось, как самому выбрать из их числа наиболее подходящего. Сделать это было крайне сложно, поскольку все четверо представлялись мне одинаково бесполезными для такой работы самовлюбленными юными дураками, способными дрогнуть в самый решающий момент.

Стремясь прекратить, наконец, это мучительное собрание я постановил, что пламенный юноша в старомодном картузе будет метать бомбу, а двое других будут находиться поблизости и, в случае неудачи первого, бросят по очередности свои бомбы. Четвертый – рябой юноша с расплющенным носом – должен был ожидать остальных в специально нанятом экипаже.

Через пару дней из газет я узнал, что двое из этих несчастных заговорщиков, присутствовавших тогда у Анны, погибли при изготовлении бомбы. Третий был тяжело ранен. Четвертый (тот, что с расплющенным носом) вообще куда-то исчез. Но самое неприятное, что взрывом был уничтожен весь запас имевшихся в нашем распоряжении бомб: четырех шестифунтовых и двух двенадцатифунтовых.

Я был как безумный. Около получаса я суетливо перемещался по комнате. Затем, быстро одевшись и наплевав на конспирацию, я помчался к Анне.

- Кого ты мне подсунула? – закричал я на нее с порога. – И это надежда революции? Эти лохматые облизьяны – надежда революции?

Мне стоило больших усилий заставить свои истерзанные нервишки прийти в порядок, но я дал себе зарок никогда не иметь дела с молодежью.

Нет! Что-то все не так! Мелковато как-то, примитивно даже. Мне хотелось чего-то более грандиозного…Так, чтобы трахнуло, громыхнуло на всю страну. На весь мир громыхнуло! А играми в бомбочки пусть занимаются наивные студентики: надо более солидных людей найти.

И я их нашел… Громыхнуло так, что я сам насмерть перепугался и, чудом избежав в 22 году Соловков, удрал в Константинополь, а затем в Париж. Три года спустя, в 24-м, я устроил в Петербурге неплохое наводнение. Но оно не принесло мне столько радости, как прежние разгулы невских вод. Я пришел к невеселому выводу, что играть с людьми с помощью анонимной и неразборчивой стихии куда менее интересно, чем забавляться с людскими страстями.

Прошли годы… Безрадостным пасмурным апрельским утром 2003 года я прибыл в Петербург. Едва только я вышел с Московского, как сразу же угодил в холодную мокрую лужу. Зато с таксистом мне повезло: желающих отвезти меня оказалось предостаточно.

- Как живете, юбиляры? – спросил я нахмурившегося таксиста, выбранного мною за то, что он скромно стоял в сторонке, - в отличие от своих назойливых коллег.

- Плохо живем…

- Что же так?

- Да, блин…

В общем, накатали мы с моим таксистом долларов на пятьсот. Где только мы не были: прокатились по припудренному Невскому и другим, не столь парадно приодетым и приведенным в чувство улицам, прогулялись по глухим петербургским дворам, съездили на строительство окружной дороги, разомкнувшейся линии метро и, вдоволь наобщавшись с питерцами, махнули напоследок поглядеть на загородный быт городской элиты. Мой любимый Петербург вдруг представился мне тяжело больным человеком, чьи меркантильные родственники приукрасили и напомадили его перед его юбилеем, рассчитывая присвоить себе богатые подношения от многочисленных гостей.

Ближе к вечеру настроение у меня испортилось окончательно. И моя безумно интересная идея с подарком к юбилею города, которая родилась в результате вдохновенных ночных мечтаний, показалась мне жестокой и кощунственной. Только сейчас я заметил, что мой таксист клюет носом. Я стал за ним исподтишка приглядывать, но таксист стойко молчал. Прошел еще один час, наконец, не выдержал мой мужичонка, взмолился: "Слушай, мужик, не знаю, кто ты, но отпусти меня. Задавлю ведь кого-нибудь или сам Богу душу отдам".

- Богу отдашь? – с усмешкой переспросил я. – Это мы еще поглядим, кто кому что отдаст.

Таксист испуганно вздрогнул и отстраненно посмотрел на меня.

- Ладно, - говорю, - скоро будешь свободен, только отвези меня прежде на вокзал. Да не гони, а то и впрямь зашибешься. Не на пролетке же едем, так что если не о себе, так обо мне подумай.

- На Московский? – машинально повторил водила.

- Да, пора, брат, пора.

- Так вы в Питер приехали, чтобы целый день на такси кататься? – недоверчиво ухмыльнулся таксист.

- Да нет. Было у меня одно дельце, только я передумал его делать. Вы тут, я вижу, и без меня неплохо справляетесь.

- Что за дело, если не секрет? – кокетливо поинтересовался водитель.

- Дело, брат, вселенского масштаба, - попытался я отшутиться.

- Вселенского? Вы, случаем, не Господь Бог?

- Выше бери, - сказал я со своей фирменной улыбкой, которой так боятся маленькие девочки и слабонервные мальчики.

Таксист посмотрел на меня и, как мне показалось, все понял. По крайней мере, всю оставшуюся дорогу он напряженно молчал и, забыв о моей просьбе, старался гнать машину там, где это было возможно. На вокзале он нервно попрощался и, аккуратно забрав все причитавшиеся ему деньги, немедленно умчался прочь. А я остался наедине с уснувшим городом.

Перед тем, как войти в вагон, я остановился и тоскливо посмотрел в сторону своего любимого, но несчастливого детища. У меня на глазах появились слезы, - впервые за последние 300 лет.

- Гражданин, поезд скоро отправляется, - вежливо напомнил мне проводник.

- Спи спокойно, дорогой город! – пробормотал я, смахивая глупые слезинки. - Подарок твой я припасу для лучших времен. А то, что они настанут, - эти лучшие времена, - не извольте сомневаться. Мы, черти, оптимисты. Без этого в нашей работе нельзя: пропадешь...