Когда его потом уже расспрашивали о детстве, он мог вспомнить лишь запах реки. Немного сырой прибрежной осоки, чуть голубоватой ряски и то ли рыбный, то ли застоявшейся аромат воды, поверх которого, плыл густой медовый дух цветущих лип. Потом, откуда-то сверху, опускался к земле темный воздух, в котором еще явственнее медовый и болотный дух подчеркивали друг друга, и к реке приходила она.

 

Являлась одна, или чаще с мужчинами, она стягивала через голову узкое платье и оставалась в одних чулках. Если ей, или ее спутнику некуда было спешить, она лениво стягивала чулки и забредала в реку, где, разгоняя белыми руками ряску, плыла вдоль лунной дорожки, вскрикивая от ледяной ласки холодного течения, а после смеясь русалочьим смехом над собственными страхами. И это было главное в его детских воспоминаниях...

 

Потом, будучи уже подростком он все продолжал приходить к тому мостку, пока не решился дерзнуть. Ведь он был совсем не хуже тех полупьяных недоумков, что наблюдали прекрасное ее купание и ничего не видели, кроме голой и мокрой бабы, а она, по слухам, не отказывала никому…

 

Его русалка уже достигла той степени распада, когда действительно котируется любой мужчина, особенно с бутылкой красного вина, но он, сквозь морок летней ночи и сладко-томительного аромата, видел лишь сказочно белые руки и рассыпавшиеся мокрые пряди над рябью темной воды.

 

Она приняла его благодушно, хотя по возрасту мальчишка более подходил в сыновья. Он допустил промах и ничего не принес с собой, но, опомнившись от первого смущения, стал говорить такие слова которых в жизни, даже в пору самого бурного цветения, не говорил ей никто. Он целовал ее шершавые губы и полувлажные плечи, опустившись на грубо отесанный деревянный мосток…

 

Может быть всему виною запах реки, или он слишком долго, почти десять лет, ждал этой ночи как чуда, но, увы, у него ничего не вышло. И чем больше он нервничал, чем сильнее ходуном ходили руки, тем меньше надежды было на успех. Видимо, решил он про себя, что в этом его дефект, а русалка рассмеялась и грубо так пошутив, стала натягивать черные чулки, которые от соприкосновения с телом отвратительно шуршали, вызывая мурашки и мерзкую слабость, где-то в районе шеи или нижней челюсти. Сейчас он ненавидел всю ее, а особенно эти чулки. И даже ночью было видно, как истаскалось, пожухло и состарилось ее тело, а вместо прежней щедрой копны волос, по обе стороны измятого лица висели неухоженные патлы. А она продолжала смеяться, не вкладывая в свои шутки злобы, и приглашала его встретиться вновь, чтобы "попробовать уже не на сухую". Он остался на берегу один, жадно вдыхая, или даже пожирая речной запах, который, казалось, придаст сил и растворит тот осадок неполноценности, накопленный за сегодняшний день…

 

Через неделю Зойка пропала. Кто-то полоскал белье и нашел у мостка ее туфли и платье, но кто будет всерьез искать местную потаскуху, тем более что ни родных, ни влиятельных друзей у нее естественно не осталось. Не будет морочить себе голову милиция. Ну, подумаешь, нашли один чулок. Эта шалава могла второй утопить по пьянке, потому как по милицейским сведениям "временно не работающая гражданка, вела беспорядочный образ жизни и неоднократно задерживалась в состоянии алкогольного опьянения ". Утонула, вот и весь сказ, а он продолжал приходить к реке, сожалея, что липа уже отцвела, но зато острее стал камышиный запах, смешанный с туманом над чуть охладевшей водой.

 

Зимой он вместе с рекою погружался в спячку. Как автомат, выполняя привычные действия, он не вкладывал ни капли эмоций в свой ежедневный пробег, ожидая только одного, когда вернется запах реки. В марте он торжествовал ледоход, в апреле первую полнокровную траву, а ближе к концу мая подростки наткнулись на тело одной из своих подружек. Они хотели посидеть с пивком под липою, чьи клейкие нежные листочки уже достаточно окрепли. Вовсю цвел боярышник, а некие сиреневатые ветки только набирали силу вместе с ароматом первых чахлых еще цветов, среди которых в неестественной кукольной позе лежала Аля, вернее то, что от нее осталось. Из одежды на ней был только один черный чулок, да и то на шее. Пацаны, сытые по горло киношной смертью, настоящее мертвое тело увидели впервые (ну похороны всяких бабок, это не считается), потому бросились в разные стороны, каждый, по-своему реагируя на гнусную правду смерти.

 

Сперва Аля, потом еще Ларка и Шура, а к июню, как раз к тому дню, когда на берегу зацвела долгожданная липа и кувшинки, а осока набрала полную силу, кто то из баб видел, что к проклятым этим мосткам спускалась Вероника, любимая и единственная дочь зажиточного доктора, славная своей прозрачной красотою и косою, почти касающейся колен…Ее отец, поздно услышал, куда направилась выпестованное, будто в оранжерее чадо, и тотчас бросился вдогонку…

 

Он выл на берегу, будто смертельно раненый зверь, обхватив двумя руками тело своей девочки, что удалось выловить рядом с мостком, а в небе густились грозовые тучи, и отдельные крупные капли со стуком падали на землю, где, мешаясь с дорожной пылью, превращались в серые округлые катышки, испускающие резкий аромат начала грозы. Птицы летали, низко опускаясь к реке, и было в их окликах что-то безнадежное, или просто так казалось отцу, возненавидящему и воду, и липы, и себя, и Бога, что, возможно, был свидетелем катастрофы, но не отвел руку убийцы от непорочного его дитя. А еще отец точно знал, что никто никого никогда не поймает и не остановит, потому что не умеет, не хочет и, не будет стараться. И если он сам не захочет поставить точку, то эта гнида передушит всех девчонок, которые летят, будто безмозглые мотыльки на его огонь. Ублюдок словно нарочно обламывает головки самым нежным бутонам и не успокоится никогда, пока не отомстит за что-то им всем, а то, что он не угомонится, а только будет повторяться все чаще и ужаснее бывший отец знал. Все-таки он был психиатр.

 

Последнее время мальчику-убийце отчего-то стало не по себе. Он будто чувствовал слежку, неясную, невыразимую словами, и очень плохо спал. Приятели посоветовали обратиться к врачу, тем более что скоро призыв, и оказывается почти у всех есть на руках какие-нибудь спасительные бумажки, пусть даже и из дурдома.

 

-… И давно стало казаться, что за вами следят?

 

- Наверно уже недели две, как я ощущаю постоянное постороннее присутствие. Но это не что-то из мира фантазий. Конкретный человек, причем похож на вас. Но это наверно тот самый феномен "ложного узнавания".

 

- Уже успели начитаться, а ведь вам это ни к чему. Вы не медик, вдобавок очень молоды, зачем забивать себе голову. Расскажите лучше все с самого начала. Что ярче всего запомнилось в детстве?

 

- Наверно запах реки….

 

Вечером он снова пришел под липы на мосток, но девчонка опаздывала. Любят эти шлюхи заставить себя подождать. Он ждал и накапливал злобу. Наверное, от раздражения он даже почувствовал ледяной пот и неожиданную обжигающую боль, где-то сзади, изнутри, чуть ниже лопатки. И очень странно запахла река: чем - то соленым с оттенком железного привкуса, неожиданно теплым, клонящим голову ко сну.

 

Доктор долго отмывал свои руки, потом переоделся в чистое и твердой походкой пошел к дому. Легче ему не стало, но он подвел черту, потому как сделал для дочери все что мог…