А персик – он есть персик на письменном столе. Но стол не стол и дерзок, что персик на столе. И стол, поскольку в холе и грамотность блюдет, все боле недоволен, себя не узнает. Что это за проделки: катай его, держи; ишь, персик без тарелки на краешке лежит. Изволите откушать? Пожалуй, но не здесь, ведь потечет за уши вся персикова спесь. И где ж она, опрятность? Ведь персик – прыть и пыль, мальчишка, фраер, жадность – не оттиск и не стиль. Здесь, на столе, где зреет совсем иная гроздь, где лаково чернеет, как голубая, кость; – где лампа, органайзер, листки, еще листки, где ножницы – как кайзер, а ручки – как князьки; – где стройность, плотность, плоскость и тайна для гостей, – исключена промозглость до косточки – костей. Где край стола не крайность, а угол – во главе, исключена случайность в недвижном естестве. Где знания – ин кварто, а книги – этажи, как в рамочке квадратной сопит, пыхтит, лежит. Что натюрморт! – Он дышит! И боком он надут, и, может статься, слышит. что здесь его найдут. Что натюрморт! – Он пахнет, раскинув аромат, как мысли в мире шахмат как летних правил мат. Стол – это срез вниманья, не мертвизна, не лень, а персик это знанье все превращает в пень. Победа над отчаяньем, стол – это щит и меч, а персик превращает все это царство в вещь. Кухонный и столовый, еще куда ни шло, но письменный! – Здесь слово рождалось и взошло. А персик – в хирургию все разом превратил, глаз видит: скальпель, гирю, стерильный блеск могил. * * * Бунтует стол все больше обузданный живым. И жил ведь он на воле, под стать локтям худым. А персик – словно мячик на плаху прикатил. И я теперь как мальчик и не имею сил пошевелить, исправить, вернуть столову честь, предметы переставить и персик этот съесть. Я съем его когда-то, но ныне я пронзен, приятным ароматом, которым стол взбешен. Пронзен. – Вот так предметом пронзен бывает рай, ворвавшимся субъектом, что просит: съешь, сыграй. А райские предметы, со страху, в полутьме, вдруг стали как объекты, что видим мы во сне. 17.08.2002 |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
