ПРОЛОГ Где найдешь, а где и потеряешь... Я не слышу музыки сквозь шум. «Не пиши о том, чего не знаешь!» – Вот уж больше года – не пишу. Это за неведенье расплата. Исчерпался времени лимит: То не шум – а лагерным раскатом прошлое недавнее гремит. То не шум – гудит во мне раскаяние, Будто я – убил. Или украл... И в и з б р а н н и ч е с т в о, и в п р е д н а ч е р т а н и е я сегодня веру потерял... ОЛЬГА Так пришлось, мы войны не видали. Но из палок палили окрест. Нам достались в наследство медали – «За отвагу», за Киев, за Брест... Малолетки, козявки, задиры, мы войну почитали игрой. Все мальчишки – одни командиры, лишь Алешка хотел – медсестрой. – Крейсер тонет, на воду шлюпки, все за борт! – капитан приказал. Наш Алешка путался в юбке, но аптечку свою не бросал. Он л е ч и л в полутемном подвале, и хотел (не прося за труды), чтобы Ольгой его называли, чтоб стонали: «Сестричка, воды!» И пока не позвали на ужин, медсанбатом работал подвал. Я был ранен осколком, контужен – он мне голову бинтовал. Я живым выходил из-под шквала (хоть домой приходил в синяках). ...Только Ольга одна – погибала, умирала у нас на руках. На войне, как мы все понимали, кто-то должен же быть убит! Так задумано было, в финале. Мы ее начинали любить... Я не плакал – глаза запотели... Коченел на жаре наш расчет. Так бывает... И с первой потери начинается первый отсчет. ВИД СО ДВОРА Здесь небо застыло свинчаткой. Здесь липа в наростах грибов. В углу – под строкой непечатной – начертано слово «любовь». Здесь «мальчики» – сходят со сцены, здесь платьица – стали золой. Зияют провалами стены. Их завтра сравняют с землей. Мы жили, мы были с тобою! (Мы были с тобою – на «ты»). Глядят из-под рваных обоев Истории нашей пласты... И грянет финальное действо, сгребая бег весен и зим. Но так же как прежде, как в детстве, здесь розами пахнет бензин. МОСКВА, 5 ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА Бабье лето разлито на кронах, на окнах – только память черна. Я иду, как слепой. И ничто не напомнит то, что было – вчера. Словно это кино – и статистам убитым наливают вино в кабачках. Словно солнце с небес беспощадным софитом ослепляет – до рези в зрачках. По оберткам конфет, по банановым шкуркам, чуть покачиваясь на ходу, я иду по плевкам – по плевкам, по окуркам; по растоптанной крови – иду. * * * Озираешь привычные виды на развалинах бывшей страны? – Как случилось, что чувство обиды вдруг сменилось на чувство вины? Посмотри: среди вони и хлама полумертвый гниет инвалид. Зной, навязчив как телереклама, целый день – в камуфляже – стоит. И палит огнестрельное лето. И мы дорого платим войне. Тяжко – тяжко без бронежилета. Тяжко в бронежилете – вдвойне. – О продажные, подлые твари! – Я вздохнуть не могу – оттого, что опять мой народ обокрали незлобивые слуги его. Что же я после этого стою? в той стране, где все катится вниз... И, придавлен стыдом, как плитою, говорю я себе: – оглянись! Посмотри – да на что же ты годен, если землю тебе не поднять!.. Для того мы сюда и приходим, чтобы что-то на свете понять. МОЛЧАНИЕ Мы вечно здесь не можем оставаться. И эта боль настолько коротка, что мера зла, готовая сорваться, – нет, все же не сорвется с языка. Тем более, что легче мне не станет, когда спущу я рой безумных пчел. Меня сказать – под пыткой! – не заставят, что мир погряз в грехе – и обречен. Ведь даже чувством правит неизбежность: ты, кажется, готов убить! – И вот... Поверх всего накатывает нежность к тому, что рядом дышит и – живет. И я молчу. Не в страхе наказанья или ошибки – нет, не потому. Но если изреку я предсказанье – то сбудется по слову моему. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
